Третий лишний - Алена Корф Страница 2

— Она, кажется, мёрзнет, — сказал он. — Ветер.

Мирея фыркнула.

— У неё нет понятия «мёрзнет». Не очеловечивай то, что для этого не создано.

Тинки стояла неподвижно, чувствуя, как лучи солнца касаются кожи, как ветер трогает соски, как солёный влажный воздух ест глаза. Внутри всё это фиксировалось как набор данных. Температура, влажность, давление.

Никакого «стыдно» и «неловко» её прошивка не предусматривала. Но процессор всё-таки делал пометки. Слишком открыто. Слишком ярко. Слишком много внимания, даже если всего два взгляда.

Где-то глубоко автоматический субмодуль классифицировал: условия эксплуатации допустимые, но на границе комфортного диапазона.

— Подойди, — приказала Мирея.

Тинки подошла ближе, остановившись на краю пледа. Песок лип к босым ступням.

— Сядь, — добавила хозяйка.

Тинки опустилась на колени, подобрав под себя ноги. Это положение было запрограммировано как «подчинённое, но не жалкое». Там, где обычный человек ничего не заметит, геннодизайнеры «АльтиаГени» наслаждались тонкими градациями: угол наклона головы, линия плеч, расстояние от хозяина — всё считалось.

Кэрлон наклонился вперёд, протянул руку и дотронулся до плеча Тинки. Прикосновение было уверенным, чуть грубоватым.

— Сколько ей? — спросил он лениво.

— Семь месяцев с активации, — ответила Мирея. — А по человеческим меркам… ну биологически… девятнадцать? Двадцать? Что-то около того.

Она усмехнулась.

— Но, в отличие от нас, она никогда не будет стареть. Вернее будет, но крайне медленно. Очень удобно. Всегда один и тот же возраст — мой любимый.

Кэрлон кивнул, всё ещё водя пальцами по плечу синтетика.

— Серию С создавали усовершенствованной, — сказала Мирея с ноткой профессиональной гордости, как будто сама была причастна к разработке. — Усиленные гормональные маркеры, изменённая регуляция эмпатических центров, повышенная чувствительность рецепторов в эрогенных зонах. Усиленные нейронные связи. Хорошо держат нагрузку, не жалуются. И… — она наклонилась, глядя Тинки в глаза. — … никогда не говорят «нет».

В алгоритмах Тинки фраза «никогда не говорят „нет“» была отмечена как похвала, как правильная характеристика своей функциональности. Но где-то в глубине, там, где прошивка считала, что никого нет, маленький холодный узелок сжался чуть сильнее.

— Посмотри на море, — велела Мирея.

Тинки послушно повернула голову. Море переливалось нереальной синевой, волны билась о риф, белела пена, слышно было низкое, медленное дыхание океана.

— Нравится? — спросила Мирея.

Прошивка мгновенно перебрала набор возможных ответов. «Да, госпожа», «Мне приятно, что мы здесь», «Красиво» — все они были помечены как социально одобряемые. Но параллельно с этим в эмоциональном блоке мелькнуло что-то своё, просто потому что сердце — орган, созданный в лаборатории, но всё равно сердце — отозвалось.

— Нравится, — сказала Тинки тихо. — Очень… красиво.

Голос вышел чуть мягче, чем предполагал стандартный протокол. Не совсем правильно, но и не настолько, чтобы включить тревогу. Прошивка лишь поставила маленький вопросительный знак в логах: отклонение интонации в допустимых пределах.

— Видишь, умеет, — удовлетворённо заметила Мирея. — Если этому куску синтетического мяса дать правильный контекст, она научится говорить, почти как человек.

Она отпила ещё вина и отставила бокал в сторону. Волосы её разметались по плечам, глаза блестели. Она любила такие моменты — когда мир сжимался до небольшой площадки под её контролем. Флаер, атолл, два тела — мужское и женское — в её распоряжении. Вся цивилизация за пределами зоны связи могла подождать.

— Ты выключил канал? — спросила она Кэрлона.

— Полностью, — он лениво коснулся запястья. — Даже аварийный.

— Мне нравится этот остров, — сказала Мирея. — Никто не вмешивается, никакие скучные службы соблюдения стандартов… Только мы, океан и… один хороший набор опций.

Она снова посмотрела на Тинки.

— Ложись, — сказала она. — На спину.

Тинки легла, запрокинув голову, чувствуя под лопатками мягкий плед, под ним — фактуру песка. Солнце светило прямо в лицо — Тинки лежала за пределами тени от тента. Её зрачки моментально сузились, встроенные фильтры подстроились, но всё равно свет оставался слишком ярким. Лицо Миреи наклонилось сверху, перекрыв половину небесного свода.

— Не щурься, — сказала Мирея. — У тебя красивые глаза. Они должны быть открыты.

Тинки хотелось прикрыть веки от света, но она не могла — это не понравилось бы хозяйке. Вместо этого она вынужденно усилила фильтрацию яркости, и где-то на краю поля зрения появились лёгкие цветные блики — побочный эффект, который система отметила и пыталась компенсировать.

— Ты сегодня слишком молчалива, — сказала Мирея, изучая её лицо. — Скажи что-нибудь. Любую глупость.

Алгоритм социальных реакций подкинул несколько вариантов.

«Я рада быть с вами на Кудараме».

«Спасибо, что взяли меня с собой».

«Здесь очень красиво».

Она выбрала третий.

— Здесь очень красиво, госпожа.

Мирея чуть улыбнулась.

— Ты повторяешься. Но это можно исправить.

Её пальцы скользнули по ключице Тинки, вниз, по груди, коснулись соска. Лёгкое, испытующее движение. Для нервной системы это была просто стимуляция: давление, температура, направление. Для эмоционального блока — сигнал: физический контакт с хозяйкой, активировать контур «радость/одобрение».

Он активировался. Внутри разлилось подобие тепла, не связанного с солнцем. Но к нему примешалось и другое. Лёгкое внутреннее напряжение, похожее на желание сжаться. Прошивка тут же принялась это исправлять.

«Слишком сильная реакция. Подавить. Выровнять».

— Ты чувствуешь? — с интересом спросила Мирея.

— Да, госпожа, — автоматически ответила Тинки.

— Что ты чувствуешь?

В алгоритмах не было простого ответа на этот вопрос. Чувства не описывались словами. Они описывались коэффициентами и кривыми графиков.

— Тепло, — сказала она. — Прикосновение. Радость, что вы довольны.

Последние слова прозвучали с выбранной из каталога интонацией. Мирея кивнула, как учительница, отметившая правильную формулировку.

— Уже лучше.

Она перевела взгляд на Кэрлона.

— Представляешь, сколько гениальных мозгов работало, чтобы под рукой оказалась такая идеально послушная штука? — сказала она. — И всё ради того, чтобы она вежливо говорила, как ей тепло.

— Наука не стоит на месте, — отозвался он. — Мне нравится твоя игрушка.

Он потянулся, провёл ладонью по животу Тинки. Движение было уверенное, грубое. Для него это не была биотехнологическая новинка, это было просто тело, доступное и бессловесное. В его картине мира этого было достаточно.

Тинки почувствовала, как мышцы под чужими пальцами непроизвольно напряглись. Прошивка тут же среагировала: расслабить, снизить тонус, убрать реакцию, схожую с сопротивлением. В логах отметилась вспышка: микросекундное несоответствие между командой и откликом.

Тревога — пока ещё слабая, почти формальная.

— Не зажимайся, — сказала Мирея, наклоняясь ближе. — Не порть мне настроение.

— Да, госпожа, — шёпотом ответила Тинки.

Она попыталась расслабить мышцы по приказу, но солнечный свет всё ещё резал глаза, а воздух казался слишком горячим. Все было в рамках допустимого, но вместе с чужими руками и ярким светом складывалась в картину, которую её эмоциональная