Уильям Гибсон - Нейромант Страница 21

— Во всяком случае, ты нам больше не нужен. — Молли подсадила его в машину и захлопнула дверцу. — Еще раз попадешься мне, и я тебя прикончу, — сказала она бледному лицу, видневшемуся за тонированными стеклами. «Ситроен» дернулся к неуклюже вывернул из переулка на улицу.

«Мерседес» несся по просыпающемуся городу. Они миновали Бейоглу и теперь мчались через лабиринты запущенных улочек, мимо захудалых доходных домов, смутно напомнивших Кейсу Париж.

— А это что еще за хрень? — спросил он Молли, когда «мерседес» остановился возле сада, окружавшего Сераль. Дикая разностильность этого комплекса зданий могла ошарашить кого угодно.

— Топкапи, — сказала Молли, вылезая из машины и потягиваясь. — Раньше здесь было нечто вроде частного публичного дома короля. Уйма баб. А теперь это музей. Малость похоже на мастерскую Финна: все свалено грудами — здоровенные бриллианты, мечи, левая рука Иоанна Крестителя…

— Живая, как в консервирующем чане?

— Нет. Мертвая. Лежит внутри такой бронзовой руки с дыркой сбоку, чтобы христиане могли поцеловать. Турки отобрали ее у христиан миллион, наверное, лет назад и с тех пор ни разу не удосужились стереть с нее пыль: ведь это — «реликвия неверных».

В садах Сераля ржавел чугунный олень. Кейс шел рядом с Молли и слушал, как хрустит под носками ее ботинок неухоженная трава, жесткая от утреннего морозца. Они шли параллельно дорожке, сложенной из восьмиугольных каменных плит, очень, наверное, холодных. Чуть подальше, на Балканах, была уже зима.

— Этот Терзи — большая сволочь, — сказала Молили. — Он агент тайной полиции. Настоящий палач. Купить такую блядь проще простого, особенно — за такие деньги, какими швыряется Армитидж.

На деревьях начинали петь птицы.

— Я раздобыл сведения из Лондона, — сказал Кейс. Кое–что узнал, но не понимаю, что именно.

И рассказал ей историю Корто.

— Да, я знаю, что в «Разящем Кулаке» не участвовал никакой Армитидж. Проверено. — Молли погладила ржавый олений бок. — И ты считаешь, что маленький компьютер вывел его из шизофрении? В этой французской больничке?

— Скорее уж Уинтермьют, — ответил Кейс.

Молли кивнула.

— Интересный вопрос, — задумчиво сказал Кейс, — а знает ли Армитидж, что он был когда–то полковником Корто? Я хочу сказать: когда Армитидж попал в больницу, он был никем, а потому вполне возможно, что Уинтермьют…

— Верно. Наново его сконструировал, базируясь на имеющихся данных. Да, дела…

Они пошли дальше.

— Вариант разумный. Понимаешь, у него нет никакой жизни. Насколько я могу судить. Когда встречаешь такого мужика, то представляешь, что у него полно баб. Но только не Армитиджа. Он сидит дома и смотрит в стенку. Затем у него в голове что–то щелкает, и он развивает бурную деятельность.

— Так зачем же эта лондонская заначка? Милые сердцу воспоминания?

— Может, он о ней и не знает, — пожала плечами Молли. — Может, этот массив не его, а положен на его имя.

— Что–то не понял, — заметил Кейс.

— Нечего тут и понимать, я просто думаю вслух… Насколько умны эти ИскИны?

— По–разному бывает. Некоторые не намного умнее собаки. Так, игрушки. Игрушки, которые стоят целого состояния. А вот настоящие — очень умные, умные настолько, насколько позволяет им полиция Тьюринга. ИскИны действительно могут быть очень умными.

— Послушай, ты ведь ковбой. Почему же тебя так мало интересуют такие вещи?

— Начать с того, — ответил Кейс, — что они встречаются очень редко. И почти всегда — в оборонных ведомствах, а там защиту не пробьешь. Ведь это военные изобретают все новый и новый лед. А тут еще и Тьюринг. Копы — это такие ребята, с которыми лучше не связываться. — Кейс посмотрел на девушку. — Лучше туда не соваться.

— Вот и все вы, жокеи, такие, — презрительно фыркнула Молли. — Нуль воображения.

Они подошли к широкому прямоугольному пруду, где карпы лениво щипали стебли каких–то белых водных цветов. Девушка пнула валявшийся на земле камешек и стала смотреть, как бегут по воде круги.

— Этот Уинтермьют, — сказала она, — связан с чем–то очень крупным. До нас доходят волны, но мы не видим камня, упавшего в центре. Нам известно, что там что–то происходит, но и только. Я хочу знать, что именно. Я хочу, чтобы ты поговорил с Уинтермьютом.

— Да меня к нему и близко не подпустят, — сказал Кейс. — Ты, милая, не в себе.

— Попытайся.

— Это невозможно.

— Попроси Флэтлайна.

— Послушай, а на кой нам хрен этот Ривьера? — спросил Кейс в надежде сменить тему разговора.

Девушка сплюнула в пруд.

— Бог его знает. Прикончить бы его, да и дело с концом. Я же видела его профиль. Этакий Иуда по призванию. Он и кончить–то толком не может, если не предаст предварительно объект своего вожделения. Так вот прямо в файле и сказано… Да, еще надо обязательно, чтобы она его любила. Не знаю, может, он тоже их любит, на свой манер. Ривьера уже три года сдает политических в здешнюю тайную полицию, потому–то Терзи и не составило большого труда подставить его нам. Думаю, Терзи приглашал этого гаденыша посмотреть на пытки. Он же продал за эти три года восемнадцать человек. все — женщины от двадцати до двадцати пяти лет. Благодаря ему у Терзи всегда хватало диссидентов. — Молли сунула руки в карманы. — Как только Ривьера увлекался бабой, он подбивал ее заняться политикой. У него личность — вроде как костюм у Диких Котов. Психотип редчайший, один на два миллиона. Небольшой, но все же комплимент природе человеческой. — Молли смотрела на сонную рыбу и белые цветы, на лице ее застыла горечь. — Знаешь, я, пожалуй, подстрахуюсь от этого циркача.

Холодная усмешка Молли не предвещала ничего хорошего.

— Как это?

— Не обращай внимания. Давай вернемся в Бейоглу и позавтракаем. Сегодня у меня опять тяжелая ночь. Нужно убрать его барахло из номера в «Фенере», а затем сходить на базар и купить ему дурь…

— Купить дурь? Этой гниде?

— Ревнуешь? — расхохоталась Молли. — Лучше бы, конечно, повесить его на рояльной струне, но этого мы сделать не можем. А судя по имеющейся информации, не сожрав дозу, он не может работать. Не боись, ты мне нравишься больше, ты, по крайней мере, не такой тощий. — Она опять улыбнулась. Так что схожу–ка я к торговцу Али и хорошенько затоварюсь. Без этого никак.

В «Хилтоне» их ждал Армитидж.

— Пора собираться, — сказал он, и Кейс попытался за загорелой маской со светло–голубыми глазами найти следы человека по имени Корто. Ему вспомнился Уэйдж из Тибы. Обычно крупные дельцы скрывали свои наклонности. Однако Уэйдж имел свои грешки, имел любовниц. По слухам, даже детей. А вот Армитидж оставался полной загадкой.

— А теперь куда? — поинтересовался Кейс, проходя мимо Армитиджа к окну. — И какой там климат?

— У них нет климата, только погода, — загадочно сообщил Армитидж. — Вот. Читай… — Он положил на кофейный столик пачку проспектов и встал.

— Как там Ривьера? И где Финн?

— С Ривьерой все в порядке. Финн уже летит домой. Улыбка Армитиджа выражала не больше, чем подрагивание усиков насекомого. Он ткнул Кейса в грудь, и при этом звякнул золотой браслет. — Не будь таким умником. Ты же не знаешь, насколько уже растворились стенки этих шариков.

Лицо Кейса застыло. Он взял себя в руки и скованно кивнул.

Когда Армитидж ушел, Кейс раскрыл один из проспектов. Дорогая бумага, текст — на французском, английском и турецком языках.

«ФРИСАЙД — СВОБОДНАЯ ЗОНА. ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ?»

В этот раз все четверо летели вместе рейсом компании «Ти–Эйч–Уай» из аэропорта «Есилкёй». В Париже пересадка на «шаттл» компании «Джей–Эй–Эль». Кейс сидел в вестибюле «Истанбул–Хилтона» и смотрел, как Ривьера перебирает в сувенирной лавке липовые византийские древности. В дверях, накинув плащ на плечи, стоял Армитидж.

Ривьера, стройный блондин с нежным голосом, изъяснялся по–английски бегло и без акцента. Молли говорила, что ему тридцать, но по внешнему виду было трудно угадать его возраст. Еще она сказала, что Ривьера не имеет гражданства и путешествует по поддельному датскому паспорту. Он родился в зоне полного разрушения, которая окружала радиоактивный центр старого Бонна.

В лавку стремительно ворвались три улыбчивых японских туриста, по пути они вежливо поклонились Армитиджу. Тот быстро и демонстративно пересек лавку и встал рядом Ривьерой. Ривьера повернулся к нему и расплылся в улыбке. Очень красивое лицо, над которым явно потрудился хирург в Тибе. Ничего не скажешь, изящная работа, ничего похожего на армитиджевский гоголь–моголь из банальных поп–физиономий. Высокий гладкий лоб, широко посаженные серые глаза. Нос имел, вероятно, слишком идеальную форму, а потому был сломан и установлен наново, чуть небрежно. В результате появился легкий оттенок брутальности, удачно контрастировавший с точеным подбородком и быстрой, легкой улыбкой. Маленькие ровные зубы сверкали белизной, Кейс смотрел, как белые руки перебирают якобы осколки якобы древних якобы статуй.