Морис Дантек - Фактор «ноль» (сборник) Страница 24

Красота будет стерта в порошок.

Благодать будет повсеместно преследоваться.

Да, действительно, пора уходить.

После двух спокойных недель мы покинули гостиницу на острове Орлеан. Квебекская зима подходит к концу. Я еду по трансканадской дороге, добираюсь до Труа-Ривьер, решаю продвинуться до Ривьер-дю-Лю, чтобы остаться там на некоторое время, а потом на железнодорожном пароме перебраться на северный берег.

Я – карта.

Пейзажи этих краев не кажутся мне незнакомыми, хотя моя нога ступает сюда впервые за тысячу лет моего существования на земле.

Не только я знаю здешнюю природу. Можно подумать, что она тоже меня узнает. Она словно разговаривает со мной, и я могу ей ответить, хотя все это происходит в абсолютном молчании.

Молчание Чисел, молчание надписей, молчание тела, хранящего тайну.

Если она говорит со мной, это значит, что ей нужно мне что-то сказать.

Ей нужно сказать мне: продолжай движение, останавливайся лишь на ночь, мчись без передышки, не теряй скорости, растворяйся во мне. Ты – карта, я – природа, я – Америка, ты – последний alien[30]. Вдвоем мы являемся настоящим, сверхживым организмом.

Месяц бога Марса возвращается, чтобы придать красный оттенок земле людей, чья кровь непрерывно струится в жилах с тех пор, как я пришел наблюдать за ними. Месяц бога Марса сопровождает начало периода нашего бродяжничества по Квебеку и некоторым районам Нового Брюнсуика.

Мы едем. Мы – карта. Мы едем, разговаривая с природой, которая нам отвечает, делясь с нами всей своей еще принадлежащей ей Красотой.

А Красоты у нее еще предостаточно, и мы любуемся ею.

Мы проехали Гаспезию, север, побережье до окрестностей Шедиака, юго-восток, залив Фанди до Нового Брюнсуика, мы мчались без остановки, от мотеля до мотеля. Мы прошли по оконечности Канадского Щита. И не оставили там никаких следов. Мы ехали, оставаясь невидимыми.

Месяц бога Марса только что закончился. Весна немного запаздывает, но лед на Святом Лаврентии уже действительно тронулся. При потеплении на одну или две сотых градуса лед, чей серый перламутр сверкает под неизвестно откуда льющимся светом, лед, победить который в разгар зимы могли лишь особые корабли, лед, казавшийся непробиваемой броней, раскололся на множество дрейфующих льдин, на маленькие плавучие айсберги, похожие на обледеневшие спасательные круги.

Начинается утро. Мы ждем отправления железнодорожного парома на Тадуссак, сидя в машине. Наше радио передает местную рок-волну.

Мы дремлем.

Погода серая, угрюмая. Темные воды реки теряются в сером горизонте и смешиваются с серым небом.

Начинается мелкий моросящий дождь. Это какая-то тончайшая изморось, покрывающая все наледью. С течением дней она превратится в череду ливней, температура воздуха немного потеплеет. Я думаю, что погода для такого дня стоит идеальная. Весна уже пришла, просто она, как и мы, остается невидимой. Она изменила свою внешность, стала серой, иголкой в куче иголок.

Я являюсь здесь не только картой местности, но и метеорологической службой времени года.

Весна тоже, кажется, хочет превратиться в нашего союзника.

Она сможет уподобиться нам, а мы сможем уподобиться ей.

Мы научимся разговаривать с ней, а она научится нам отвечать.

С каждым днем я все лучше и лучше понимаю особенности бродяжнического образа жизни, приключений, охоты, в которой ты или жертва, или хищник. Поскольку отныне, при помощи новых союзников, я доведу свой план до благополучного завершения. Мой бродяжнический план. Из дичи я скоро превращусь в охотника. И я стану не просто охотником, я стану охотником, принявшим облик дичи.

Самую страшную ловушку расставляет тот, кто, не довольствуясь своей безобидной внешностью, изображает намеченную жертву.

Все ваши возможности таятся в самой дикой природе. В ней прячется цивилизация, она ждет, пока кто-нибудь откроет к ней путь и извлечет ее на свет.

Цивилизация гораздо более дика, чем природа, она и есть ее активный, сжатый, сокровенный принцип.

Оттенки облаков в небе становятся практически читаемыми знаками, снабженными смыслом не только структурированным, но и структурирующим. Земля отвечает на сияние звезд музыкой, не слышимой, не воспринимаемой ни одним из ваших органов чувств, но вдруг наполняющей вас ощущением ее присутствия. Луна пишет свои послания волнами света по глади рек, озер, океана. Высокая атмосфера пронизана лучами, чьи источники находятся на двух земных магнитных полюсах, то есть в металлическом сердце планеты.

Красота мира способна с вами говорить, она обладает голосом, она может изречь слово.

Мир кажется немым лишь тем, кто не слышит эту частоту звука.

Я совершенно искренне считаю, что их нужно пожалеть.

Они умирают, еще не начав жить.

И иногда живут недостаточно долго, чтобы отдать себе в этом отчет.

Мы же находимся под защитой Земли и Неба. Земли, от которой мы улетаем, но которая остается с нами связанной. Неба, к которому мы летим и которое не может принадлежать никому. Мы не умерли, не начав жить. Мы умеем находить Красоту, спрятанную, словно тайная развязка всего, в глубине природы.

Мы не умрем слишком молодыми от того, что не смогли прочесть знаки. Мы не только сумеем убежать от людей в темных костюмах, но и заманим их туда, куда я решил их заманить. Мы сумеем заманить их ко мне.

В ловушку.

Ночь. Поздно. Я не сплю. Я созерцаю темно-синюю воду, погруженную в сумрак, из комнаты в пансионе «Гоеланд» в Тадуссаке. Окно накладывает мое отражение на ночь и реку. Человек в стекле кажется более реальным, чем я сам. Он больше подходит моей жизни, протекающей между двумя мирами, на поверхности, отражающей темный плотный параллелепипед комнаты и пропускающей неясное изображение внешнего мира.

Моя дочь крепко спит. Я отрываю взгляд от вод реки и погружаюсь в созерцание Люси.

Мне доводилось плакать во время моих человеческих жизней. Иногда я давал выплеснуться печали, которой за тысячелетие, прожитое на Земле, на мою долю досталось сполна.

Я плакал по угасшей любви, по умершим женщинам, по женщинам, которые бросали меня ради другого, по женщинам, которых я бросал ради других, по моим убитым друзьям, после участия в великих бойнях, из-за войн, проигранных по трусости, из-за войн, выигранных в результате предательства. Я даже плакал о детях, приносимых в жертву ненасытным богам.

Но никогда я не чувствовал подобного внутреннего взрыва.

Если я – карта, то она – местность, отпечатавшаяся во мне.

Слезы не желают выходить из меня через глаза, они словно хотят залить меня изнутри своим соленым водопадом. Они хотят влиться в меня, как огонь. Как жидкий огонь.

Я смотрю на свою дочь, и мои глаза блестят от невыплаканных слез.

Это не печаль, вот почему это не выплескивается. Это идет не от меня в мир, это идет в обратном направлении.

Я смотрю, как спит моя дочь, и мои слезы без ее ведома мешаются с ее снами.

Мои слезы не обозначают никакой печали, они как будто являются пределом, за которым начинается невыразимое ликование, слишком очевидно нечеловеческое.

Я плачу не от радости.

Счастье может сделать вас веселым или грустным, как получится.

Любовь всегда сумеет оставить следы от раскаленного железа обоих смешанных чувств в глубине вашего разума, вашей души, вашего тела.

Это моя дочь, она спит. Ночь опустилась на Святого Лаврентия. Начался апрель.

Мы одни.

Одни против остального человечества.

Одни против того, что от него осталось.

Мы одни, но при этом мы не одиноки так, как одиноко это человечество.

И снова дорога. Под бледным солнцем искрится ледоход на Святом Лаврентии. Льдины скользят, словно медленные белоснежные радикалы. Они сопровождают нас по направлению к устью. Мы едем по северному берегу, мы минуем Эскумины. Мы оба знаем, что приближаемся к цели, мы оба знаем, что теперь мы движемся к месту встречи, мы оба знаем, что отступление уже невозможно. Мы покинули пансион «Гоеланд», где американские деньги и несколько местных долларов подарили владелице счастье.

Сегодня ночью, перед своим отраженным в стекле фантомом, я принял решение.

Карты сложились у меня в голове, словно игра, словно wargame, словно ловушка.

Я поеду по северному берегу мимо Бэ-Комо, Сет-Иль, Авр-Сен-Пьер и остановлюсь в Наташкане.

Я остановлюсь. Потому что там кончается дорога номер сто тридцать восемь.

В этом районе Канады нет путей сообщения, даже второстепенных. Вы найдете лесные дорожки, туристские тропы, обрывающиеся участки тропинок или вовсе ничего не найдете. Единственный эффективный вид транспорта – флотилия паромов, которые периодически пересекают пролив Бель-Иль между Терр-Нёв и континентом, а потом отправляются к восточному берегу или уплывают на Святой Лаврентий. Вот здесь мы и растворимся в гористой природе, с каждым днем все больше становясь иголками в куче иголок. Здесь распахнутся челюсти ловушки. На самом деле, существует не так уж много вариантов доехать до Фермона, честно говоря, их всего два: первый – двигаться по северному берегу в направлении Тет-а-ля-Балейн в поисках прибрежного порта, где мы найдем паром, который отвезет нас в Ред Бэ, потом следовать по пятьсот десятому шоссе до Карт-райт, где мы снова воспользуемся переправой и достигнем пятидесятой дороги, у оконечности озера Мелвилл, в Норт Уэст Ривер, потом добраться до Гуз Бэ, после которой мы сможем наконец пересечь Лабрадор с востока на запад, попасть в Черчилл Фолс и Уобуш, а сразу за этим преодолеть границу Прованса и оказаться в Фермоне.