Анна Старобинец - Живущий Страница 25

Энтомолог: Выкрал его из Спецкорпуса. Мы там используем чудо— солнышки в лампах дневного света.

Сотрудник ПСП: И что, любой исправляемый может вот так просто извлечь чудо-солнышко из лампы?

Энтомолог: Нет! Конечно же нет. Лампы расположены высоко. Кроме того, чтобы отвинтить панель и вытащить чудо-солнышко, нужен специальный инструмент.

Сотрудник ПСП: Тогда как же, по-вашему, исправляемый Зеро достал чудо-солнышко?

Энтомолог: Понятия не имею. Возможно, у него был сообщник. Не знаю. Почему, собственно, вы спрашиваете об этом меня, а не службу безопасности Дома? Пусть они покажут вам запись с видеокамер Спецкорпуса.

Сотрудник ПСП: Мы полагаем, что у нас есть основания спрашивать вас. Охрану мы уже опросили. И запись с видеокамер просматривали. Там все чисто — если, конечно, не считать тех тридцати минут накануне пожара, в течение которых камеры в силу невыясненного технического сбоя были отключены. Вы, кстати, хорошо разбираетесь в технике?

Энтомолог: На что вы намекаете? Я хорошо разбираюсь в своем деле. В насекомых.

Сотрудник ПСП: Что ж, вернемся к пожару. Как именно произошло возгорание чудо-солнышка?

Энтомолог: Понятия не имею! Исправляемый Зеро держал чудо-сол— нышко в руке, а потом просто… вспыхнул. Я не знаю, почему это произошло. Чудо-солнышки не взрываются просто так. Для этого нужен очень сильный удар.

Сотрудник ПСП: Я в курсе. И удара не было?

Энтомолог: Не было.

Сотрудник ПСП: Как же вы объясняете для себя случившееся?

Энтомолог: Я… не знаю. Может быть, Живущий явил нам чудо. Уничтожил того, кто не является Его частью.

Клео

Блестящий песок хрустит под ногами. В отличие от многих я люблю прогулочные маршруты: пешая ходьба в первом слое помогает поддерживать себя в форме. По крайней мере, я не вешу восемьдесят кг, как большинство женщин, которые приходят на фестиваль потрясти своими рыхлыми телесами…

Он идет за мной от самого фестивального комплекса. На площади Золотого Сечения пусто — кроме нас и этого идиотского кулака, здесь больше никого нет… Не люблю конкретное искусство. клео: зачем тебе понадобилась личная встреча? эф: чтобы задать личный вопрос клео: личный вопрос можно задать и в глубоком слое эф: в глубоком слое я не буду видеть твое лицо клео: а зачем тебе?!

Он отвечает вслух, с выключенным «болтуном», — его голос, не искаженный устройством, кажется неприлично живым:

— Чтобы понять, насколько искренним будет ответ. клео: бред! при чем тут лицо??

Он молчит. По его лицу уж точно ничего не понять. Как же я завидую его маске.

клео: ну, что за вопрос?

— Тебе известен состав инъекции? Той, что использовалась в эксперименте с направленным лучом Лео-Лота?

— Это допрос?

— Нет. Ты же видишь. Устройство для ведения бесед выключено.

— Тогда изоп. Почему ты считаешь, что я отвечу?

— Потому что у меня в памяти хранится парочка документов. И если я перешлю их руководству, ты пойдешь под следствие.

клео: могу я ознакомиться с документами, прежде чем отвечать? эф: конечно

— Только вопрос я теперь поставлю иначе, — добавляет он вслух. клео:???

— Состав инъекции?

клео: я не сказала, что знаю эф: а зачем говорить

Он приближает свое зеркальное лицо к моему, чтобы я видела свое отражение.

— У тебя выразительная мимика, Клео.

Он отворачивается и идет через площадь, шурша золотистым песком.

Привет, клео!

у вас появилось одно новое сообщение от друга открыть сообщение сейчас?

да нет

от кого: эф

кому: клео

тема: без темы

текст: без текста

прикрепленные файлы: Kleo.doc; Juk.doc

Не оборачиваясь, он машет мне рукой.

эф: извини если что

Эф

— Мне холодно, — говорит Эф. — Не стоит мне больше спать на снегу.

Он плохо выглядит. Хуже, чем два дня назад. Тогда мне даже показалось, что отек начал потихоньку спадать, но, наверное, я просто не разглядел при плохом освещении — у меня были только восковые вонючие свечи, раздобытые в «Мегаполисе». Теперь, когда я наконец приладил к решеткам рождественскую гирлянду с крошечными чудо-солнышками и клетка захлебнулась золотистым сиянием, смотреть на него просто страшно.

Правый глаз заплыл почти полностью, левый кровавой щелкой мерцает в складке синюшных век, как моллюск в приоткрывшихся от жары створках раковины. Его волосы слиплись от пота, крови и гноя в смешной хохолок, губы высохли и растрескались. Он не ел и совсем не пил витакомплекс, который я ему оставлял: белая бутылочка и пакетик с сухой едой остались нетронутыми. Гематома расползлась по лицу неровным пятном — точно сок от раздавленных внутри черных ягод, просочившийся через кожу. Сама рана — вверху лба, ровно по центру — выглядит не так уж и плохо и как будто бы заживает… Но от нее идет плохой запах. Запах гнилого сыра.

— Обработаем рану, — говорю я, раскрывая аптечку.

— Не надо. Просто приложи к ней немного снега.

— Сейчас лето, Эф.

Он слабо усмехается сухими губами:

— Кого ты пытаешься обмануть, Цербер? Тут все в снегу. Ты сам стоишь по колено в сугробе.

В первые пару дней он скулил от боли и часто терял сознание, но в остальное время мыслил более-менее ясно. Теперь он бредит почти постоянно. Он принимает меня за Цербера. В редкие моменты просветления интересуется, кто я и где мы, но не может сосредоточиться на ответе.

— Запрос в СТП, проверьте подключение к социо… Я не вижу друзей из списка…

Я вкалываю ему жаропонижающее. Вливаю ему в рот несколько густых глотков витакомплекса. Обрабатываю его рану и меняю повязку. Эф не сопротивляется и даже не стонет, как будто ему больше не больно.

— Холодно, — повторяет он.

Я накрываю его еще одним пледом. Плюс двадцать пять снаружи — а тут, в клетке, наверное, и все тридцать, — но Эф действительно трясется от холода.

— Неужели он бросил нас замерзать? — в его голосе отчаяние и обида.

— Кто «он»? — Мне становится любопытно.

— Живущий, кто же еще. Ведь это он прислал нас сюда искать антивирус… Отсутствует подключение к социо… Но он прав. Теперь мы заражены и представляем угрозу. Нам лучше не возвращаться до паузы… Не вижу друзей из списка… Кристаллическая структура снежинки — источник инфекции. Не удивительно, что антивируса до сих пор нет. Такая гармония, что любой снеговик может стать предателем…

Полагаю, дело не только в ране и лихорадке. Он сходит с ума, потому что у него нет подключения. Он как термит-воин, которого пересадили в отдельный контейнер.

Лицо Эфа покрывается бисерной пленкой пота. Бисерины медленно набухают… Я трогаю его лоб ладонью — уже не такой горячий, укол начинает действовать — и смотрю на свою мокрую руку. Кожа на его лбу такая багровая, что даже странно, как из нее может сочиться что— то прозрачное.

— Где я? — спрашивает меня Эф.

Я отвечаю:

— На территории старого зоопарка. Сидишь в клетке, в которой когда-то жила пара орангутанов.

Это чистая правда. Так написано на табличке.

— Кто ты? — спрашивает меня Эф.

Я отвечаю:

— Друг.

Это вранье.

— Я не вижу список друзей, — растерянно говорит он. — Куда делся список моих друзей? Я не помню их имена… ты сказал, что здесь кто— то жил?…

— Орангутаны.

— Я не помню, кто такие орангутаны…

— Древесные человекообразные обезьяны. — Я бойко открываю ви— кипедию во втором слое. — Обитали вплоть до начала нашей эры в дождевых лесах древних островов Борнео и Суматра, на территории нынешнего региона АЗ-б. Большая часть популяции истреблена во времена Великого Сокращения, остальные вымерли в результате миграции в регионы с неподходящим климатом…

Он слушает меня так прилежно, приоткрыв рот, что мне становится стыдно. Не стоило над ним издеваться.

— А мой богомол?…

— Я кормлю твоего богомола.

— Ты Цербер, да? У меня что-то с памятью, — говорит он. — Отсутствует доступ. Я не могу залезть к себе в память.

В который раз за те дни, что я держу его здесь, у меня возникает почти непреодолимое желание вернуть ему то, что я у него отобрал и что мне не особенно нужно. Его друзей, его сериалы, его удовольствия, его игры, его рассылки. Волшебный сундучок с его памятью и рассудком. Но поздно. Слишком далеко все зашло.

Слишком далеко я зашел…

— Я все понял. — Эф смотрит мне прямо в глаза своим мутным кровавым глазом. — Добей меня.

Его голос звучит спокойно, почти обыденно, а лицо впервые за много дней совершенно осмысленное.