Александр Тюрин - Отечественная война 2012 года, или Цветы техножизни Страница 25

Летчик посмотрел оловянным издевательским взглядом. А если и в самом деле станет сниться? Червяки, чего доброго, будут еще из ушей выглядывать.

Грамматиков коснулся руки пилота, показывая, что хватит уже бортовым самописцам записывать их голоса.

Его слова пошли через скин-коннектор на интраокулярный дисплей летчика.

«Мне терять нечего, летун, я тоже с той войны. Ты же всегда сможешь сказать, что я угрожал тебе оружием.»

«Да кого это нынче волнует, угрожал не угрожал. Истинный евроцентричный ингерманландец не подпустит к себе недобитого националиста ближе чем на расстояние выстрела… Ну-ка, а номер у тебя какой?»

«Какой еще номер?»

«Номер твоей части в войну».

Грамматиков с большим скрипом вспомнил несколько цифр.

«А ты знаешь, солдат, как меня достал этот пан Пшиздьжецкий? Я целых три месяца учил, как произносится его фамилия. Представляешь, что она означает в переводе…»

Машина упала вниз, понеслась в коридоре, образованном городскими «зарослями». Но не смогла уйти от боевых флайеров, получающих информацию со всех бесчисленных сенсоров, вмонтированных в стены небоскребов.

Флайеры взмыли, заходя на позицию, удобную для атаки.

Роторник рванул в сторону, на перпендикулярную улицу, которая напоминала каньон благодаря стенам небоскребов, подпирающих облака. Пущенная вдогонку финская ракета разнесла этаж углового здания.

Грамматиков видел, как из раненного небоскреба летят офисные потроха, полки, столы, бумаги.

Уже через несколько секунд один из флайеров, заложив крутой вираж, зашел роторнику в лоб, и под крылом у него что-то сверкнуло.

Роторник встряхнуло, кости Грамматикова как будто отделились друг от друга на какое-то время, в нос шибануло острым запахом паленого пластика.

– Я так не играю, дайте мне нормальную боевую машину и я оторву им ленивые финские яйца! – гаркнул летчик, чуть не пробив чувствительные барабанные перепонки Грамматикова.

– В третьем отсеке возгорание, пожар локализован, – это был мелодичный и немножко даже жеманный голос борт-компьютера. – Управляемость сохранена переключением на резервные схемы.

– Передай мне работу борт-стрелка, – попросил Грамматиков. – Ну чего ты ждешь, переключи управление оружием на меня. Не пристрелю же я тебя из авиационного пулемета.

– Но это тебе не в пехоте воевать, заяц. Тут три измерения.

На подшлемном экране появилась разметка прицела и контуры целеуказателей. Грамматикова подключили к бортовому оружию…

Роторник метался как испуганная муха, вместе с тем плескались как будто ставшие жидкими внутренности Грамматикова, а вместе с тем бились друг о друга и рикошетили мысли.

Но где-то внутри проявился холодный наблюдатель, капитан тела, который следил за курсовыми показателями и векторами скоростей роторника, за мелканием целей, за факелами вражеских залпов. А потом «капитан» совместил прицел и контур целеуказателя. Всего на одно мгновение. Один из флайеров обернулся алым облачком горящих обломков, пронесшихся по «каньону», а второй остался где-то за Домом Свободы.

– Поздравляю, заяц. Я им немножко отомстил за петрозаводский концлагерь, а у тебя нарисовалась первая звездочка на фюзеляже. Только в сорока камэ к северу от города начнет работать северо-европейская ПВО. После того, что произошло с финским флайером, они завалят нас автоматически… Да, ладно, не думай о плохом.

– А о чем думать? – беспомощно отозвался Грамматиков.

– О том, что сегодня восьмое марта и мэрия скоро порадует нас запуском праздничных плазмоидов.

И в этот момент другой финский флайер, вывернувшийся из узилища между двумя исполинскими небоскребами, влепил ракету в роторник. Кокпит отвалился, оба члена экипажа были выброшены спасательной системой из вспыхнувшей машины.

Когда Грамматиков пришел в себя от перегрузки, он вспомнил, что пилот был уже мертв, когда его катапультировало. А потом понял, что не планирует к земле, как это должно быть по идее, а висит, уцепившись стропами кресло-парашюта за «архитектурное излишество» небоскреба в виде барочного архивольта.

Только не смотри вниз, – уговаривал он себя. «Ну, посмотри на меня, разве я не хороша для тебя?» – уговаривала его разверстая под ним пропасть. Прокачав изрядное количество воздуха через свои легкие, пропотев и успокоившись, Грамматиков подтянулся на стропах к завитушкам архивольта, уцепился, и наконец оседлал одну из них.

Словно в ознаменование этого успеха Сити украсился багровым плюмажем. Над Домом Свободы и Домом Гелия, над Домом Мебиуса и Аркой Демократии вовсю засияло. Значит, министерство развлечений уже развернулось на полную катушку.

Но плюмаж не таял и не уносился вечерним бризом. Вообще сидя над пропастью, трудно еще чему-то удивляться, но Грамматиков почувствовал отвисание челюсти и даже ненадолго забыл о том, где он сидит.

Это вовсе не праздничные плазмоиды, запущенные начальством для увеселения народа.

На верхушках, на шпилях и крышах самых высоких городских башен распустились как будто цветы. Если точнее, бутоны гонофоров. Они были похожи на половые органы технорга, который год назад заполнял собой ванную Грамматикова. Только были многократно больше.

Значит, началось цветение светлой техножизни.

Последний год техножизнь гнездилась в нанопластиковых небоскребах, она там развивалась и разножалась. Постройки Сити были неистощимым источником питания и безопасным убежищем для техножизни. Они удачно скрывали ее, потому что нанопластик был самопроизводящимся строительным материалом и не нуждался в человеческих руках и глазах…

Лепестки гонофоров были размером с хоккейную площадку. По три лепестка на бутон. Два наклонены к далекой земле, напоминают челюсти насекомых, третий как бы прикрывающий, более гибкий, движущийся словно опахало. По лепесткам прокатывалась быстрая рябь, отчего они казались кусочками морской поверхности.

Наверное, бутонов были сотни, однако облака «алмазного неба», сияющие яркими рекламными красками, не позволяли увидеть всё сразу…

Неподалеку – метров двадцать – лопнуло сверхпрочное металлическое стекло. И из пробоины появилось существо, похожее на громадную саранчу. Почти прозрачное. Однако чувствительный Грамматиков мог рассмотреть его очертания на фоне мрачнеющего небосвода, так что показалось оно процарапанным на стекле.

Как будто человек, только очень тощий, словно специально обезжиренный. На голове отростки. Шея прикрыта панцирем. На месте живота просто провал, кожа чуть ли не прилипает к спинному хребту. Ноги длинные, со странными суставами. Похоже, прыгать он мастер. Сомнительно, чтобы у этого типа был нормальный кишечник. Питается чем-то легкоусваиваемым вроде крови. Если вообще питается.

И еще на нем был галстук, обычный галстук аккуратного клерка. На галстуке – блестка корпоративного значка. Это один из сонма молодых совладельцев пост-военного мира. Типичный обитатель небоскребного муравейника, грызущий остатки прежней разболтанной жизни и превращающий их в сверкающую ткань прекрасного нового мира.

У существа быстро развернулись крылья. Тоньше любой пленки. Брр, Грамматикову с детства почему-то не нравились летучие насекомые.

В виртуальном окне появилась информация, что эта тварь, еще недавно бывшая человеком, теперь переформатирована диффузными техническими системами.

Существо обернулось к Грамматикову. Смотрит, как будто. От этого взгляда зуд по коже. В голове Грамматикова услужливо всплыли сведения из какой-то книжки по пиару.

– А мы с вами не учились в одной математической школе?

Вопрос остался без ответа. Расправив крылья, существо прыгнуло в пропасть. Как будто прыгнуло в пропасть. Рывком сменив курс, оно налетело на Грамматикова.

Грамматиков не успел даже подумать об оружии. Он автоматически ударил эту небоскребную нечисть ногой в твердый живот, ее руки рванули его за куртку, но все же соскользнули.

Существо пролетев по какой-то ломанной траектории, снова бросилось на Грамматикова. Но на сей раз он выстрелил. Пуля выбила из «саранчи» красный фонтан, она с воплем кувыркнулась назад, склеила крылья и упала вниз…

Надо выбираться, потому что поднимается ветер и руки устали.

Завитушка, на которой сидел Грамматиков, была окончанием архивольта, который на другой стороне входил в балюстраду смотровой площадки. А выше балюстрады на шпиле небоскреба алел бутон, и он источал запах любви…

Грамматиков оглянулся по сторонам, потому что ему стало стыдно. Бутон гонофора тянул его к себе, как тянет и формой и запахом бутон женской груди, он затягивал Грамматикова сладкой глубиной, словно шмеля-опылителя…

Сперва надо вскарабкаться на площадку. Отсоединить кресло-парашют и подтягиваться вверх, охватывая выступ со обеих сторон всеми конечностями. Похоже на детские забавы…