Стивен Полански - Отчет Брэдбери Страница 27

(Мой сын тоже умер. Я его так и не увидел. Анна говорила о клонировании мертвецов. Представьте себе. Я мог бы растить сразу двоих, жену и сына, девочку и мальчика.)

Я не нахожу особой чести или утешения в этом предприятии, но, если смогу, я сдержу обещание, данное товарищам Анны, и попытаюсь закончить отчет как можно скорее.

Анна позвонила, как и обещала, через три дня после своего отъезда из Нью-Гемпшира. Был четверг, тринадцатое августа. Она вернулась в Айову. Разговор получился недолгим.

— Как прошла поездка? — спросил я.

— Долго. Утомительно. Скучно. Я рада, что вернулась домой. Как ты себя чувствуешь?

— Как и в день твоего отъезда. Чувствую себя дряхлым. Слабым. Несколько потрясенным. Я ждал твоего звонка.

— Я позвонила, — сказала она. — Мне не хотелось тебе звонить.

— Но все-таки позвонила.

— Я ведь сказала, что позвоню, — проговорила она. — Извини.

— Я прочел твои записи. Твой блокнот, как ты его называешь.

Она не ответила, и я продолжил:

— Их было тяжело читать.

— Прости, что заставила тебя это делать, — резковато ответила она. Потом смягчилась. — Было тяжело писать.

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Они хорошие.

— Хорошие?

— В смысле, замечательные. Грустные. Я пытался придумать, как тебе сказать. Они очень волнующие. Полезные. Обличающие. Они заставили меня почувствовать себя таким мелким. Хуже того. Я ничего не замечал, не хотел замечать. Я был непростительно несведущ. А ведь там — человек.

— Там даже три человека, — заметила она.

— Да. Конечно. Неважно. Это стоило прочесть.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда хорошо. Тогда я рада, что ты это прочитал.

— Это здорово.

— Теперь держись, — ответила она.

— Послушай, Анна, — проговорил я. — Я ведь не совсем уверен. Если ты попытаешься меня отговорить, у тебя это может получиться. Почему бы тебе просто не спросить, согласен ли я, и дать мне ответить?

— Ты все обдумал?

— Определенно нет, — сказал я. — Но ты ведь звонишь, чтобы спросить.

— Погоди, — проговорила она. — Я должна тебе это сказать. Если бы я сохранила хладнокровие, в первый раз увидев клона, и не проговорилась, они бы никогда о тебе не узнали. Тебя бы в это не впутали.

— Может, и так, — сказал я. — Но это к делу не относится. Я тебя не виню, Анна. Пока могу сказать, что я не жалею. Может быть, пожалею потом.

— Пожалеешь, — не стала разубеждать она.

— Может быть.

— Так ты хочешь это сделать?

— Хочу ли я? Наверное, да. Я хочу это сделать, — ответил я. — Если ты попросишь. И если ты и твоя организация примете мои условия.

— Я не имею к этому никакого отношения, — возразила она. — Понимаешь, здесь от меня ничего не зависит. Поверь.

— Я верю, — сказал я. — Значит, если они согласятся с моими условиями.

— Каковы же они, твои условия?

— Я не хочу напрямую связываться ни с кем из твоей организации, никогда. Кроме тебя. Я — не один из них. Если я это делаю, то только потому, что сам решил, и на это у меня есть собственные причины. Эти причины их не касаются. Они должны согласиться с тем, что не будут влиять на то, что я пишу. Они согласятся? Кто бы они ни были?

— Не знаю, — ответила она. — Не знаю, что они будут делать.

— Ты передашь им мои слова?

— Мне грустно слышать это, Рэй, — сказала она. — Очень грустно.

— Но ты им скажешь? — повторил я.

— Не знаю.

— Что ж, тебе решать, — сказал я.

По правде говоря, я слишком мало раздумывал над своим решением, учитывая характер и опасность того, о чем меня просили. Я принял решение так быстро и походя — думаю, это случилось еще до того, как Анна покинула Нью-Гемпшир, — что теперь сам удивляюсь собственному легкомыслию. Я бы сказал, это было не столько решение, сколько отказ от своих прав, расслабление. Я расслабился при мысли о том, что сделаю это. То есть я почти непреднамеренно позволил себе не сопротивляться этой мысли. Может, потому, что я чувствовал — и почти не ошибался, что мне все равно нечего терять и не для чего жить? (Неужели эти предположения всегда означают одно?) Откровенно говоря, мне было непонятно, как во мне еще душа держится. Если бы я позволил себе, то инфаркт (первый) мог стать для меня началом новой эпохи — финальной, краткой, интенсивной, возможно, значимой. Смогу ли я, никогда не высекавший и искры, разгореться ярким пламенем? К тому же я не верил, что мне действительно грозит опасность, о которой Анна предупредила меня с самого начала. Связано ли мое решение с желанием компенсировать Анне то, как я обошелся с ней много лет назад? Даже я понимал, насколько она рискует. Возможно, я считал, что, поскольку за пределами Отчужденных земель нашли именно моего клона, я должен что-то сделать. Или в этой причудливой и беспрецедентной ситуации я чувствовал себя в долгу перед самим собой? Интересно, кто-нибудь, кроме меня, оказывался в таком положении?

Нет нужды во множестве объяснений. На самом деле все просто. У меня не было лучшего, более интересного занятия. И мне хотелось увидеть своего клона. Снова увидеть себя, каким я был в двадцать один год.

У меня была ровно неделя на то, чтобы уладить свои дела до того, как за мной приедет Анна. (Она попросила меня сделать это. Я обещал, что сделаю.) Я продолжал верить, что рано или поздно вернусь в Нью-Гемпшир, хотя Анна велела мне ничего с собой не брать, кроме одежды и самых необходимых личных вещей. Анна была сама благожелательность, но ее инструкции внушали страх. Судя по ним, наше дело не могло хорошо закончиться.

К слову, о деньгах. На эту тему до настоящего времени у меня не было причин говорить, и вспоминаю я о них нечасто. Не потому, что считаю деньги чем-то пошлым и скучным. Я не выше денег, просто вне их. Я не думаю о деньгах, потому что у меня их много, и потому что мое состояние почти не зависит от моих стараний. Я — бенефициарий, получаю содержание из наследства Сары, по сравнению с которым моя зарплата школьного учителя математики средней школы — жалкие карманные деньги. Если бы я сильнее зависел от денежных проблем, почти наверняка стал бы таким же хитрым и грубым, как многие другие. Я отлично могу представить себе человека, который думает только о деньгах, всячески пытается их заработать и больше ни о чем не заботится.

Анна сказала, что нам нельзя пользоваться личными или дорожными чеками, кредитными карточками и банкоматами все время, пока мы будем в Канаде, потому что все это следы, по которым нас очень легко найти. Как мы будем жить? Что будем есть? Я чувствовал, что имею право задать эти вопросы. В Монреале, сказала она, для нас приготовлена достаточная сумма денег. От кого? От ее организации? Да, ответила Анна. Она объяснила: предполагается, что правительство позаботится о том, чтобы я недолго прожил после публикации отчета и не успел насладиться возможной прибылью. Эта прибыль, согласно договору, который она принесет мне на подпись, вернется к ее организации и более чем покроет затраты на нас.

— Насколько большая сумма? — спросил я.

— Хватит, чтобы прожить, — ответила она.

Меня это не успокоило. Первое, что я сделал, пока Анна не вернулась, — пошел в банк и снял со счета шестьдесят тысяч долларов. Я понимал, что такая сумма — если власти обратят на меня внимание — будет подозрительной, даже самоубийственной. Я не сказал об этом Анне, пока мы не добрались до Канады. Как и ожидалось, она рассердилась и встревожилась, но было слишком поздно что-то предпринимать. Собирая сумку, я рассовал шестьдесят тысяч — я попросил, чтобы мне их выдали сотенными купюрами, — в три старых носка, найденных в комоде. По двадцать тысяч в каждый носок.

Я должен был покинуть дом так, словно ненадолго уезжал на каникулы. Я не должен был продавать машину или что-то еще, что можно продать. (Кроме дома, у меня не было ничего, что кому-нибудь захотелось бы купить.) Оставляя Нью-Гемпшир, я оставлю позади — видимо, навсегда — свое взрослое прошлое, единственным ярким пятном которого были годы, проведенные с Сарой. Большая часть нашей совместной жизни прошла в Лебаноне.

Прежде чем переехать в Нью-Гемпшир, мы пробыли вместе в Университете Айовы неполных два года. Мы поженились двенадцатого сентября, в начале моего второго курса. Сара получила диплом в июне. (К тому времени Анна уже бросила университет.) Ради Сары, чтобы она не волновалась, чтобы ее отец спокойно, не ссорясь со мной, мог произвести впечатление элегантного священника с богатым внутренним миром, я не пошел на церемонию присвоения ученых степеней и выдачи дипломов. Впоследствии Сара уверяла, что хотела остаться в Эймсе еще на год, пока я не получу степень. Я знал — мог ли я не знать? — что она отчаянно хотела вырваться из Айовы и уехать подальше от своей семьи. Если бы не я, она уже была бы на пути в Сорбонну. Теперь я бы даже обрадовался, если бы она туда уехала.