Алексей Павловский - Карболитовое Сердце Страница 27

Просто она подобна Луне. Точно как Луна всё время обращает к Земле одну и ту же сторону, так и Керчь по мере продвижения чужака через, точнее, мимо себя, аккуратно поворачивается к зрителю одной и той же стороной, сама оставаясь в некотором отдалении. И сторона эта — задница. В конце концов испачканный униженный враг бежит либо в Феодосию, либо в Порт-Кавказ.

Благосклонный же зритель обязан пощупать Керчь, как астронавт Нейл Армстронг пощупал поверхность Луны. В данном случае достаточно перейти от автовокзала через канал Мелек-Чесме и зайти на рынок и за него. Между каналом и морем раскинулась собственно Керчь, льнущая к зелёным бокам внезапной степной горы Митридат.

Поначалу друзья именно через рынок и собирались пройти. Достигнув автовокзала, Филин наворачивал круги по пыльной площади вокруг титьки Мелек-Чесменского кургана, пытаясь приткнуть солидную тушу «Волги» между ржавыми маршрутками, громадами древних автобусов, ишаками, телегами, верблюдами, арбами, лошадьми и десятками чудес столетней агонии русского автопрома. Все промежутки между средствами передвижения были законопачены столь же разномастными местными жителями, коптящимися на Солнце и чрезвычайно занятыми пинанием балды и ожиданием транспорта.

Пахло самсой и дизельным выхлопом, стелился самокруточный и чебуречный дым. Из множества злачных заведений по периметру площади источала духовный яд восточная, румынская и, к меломанскому ужасу Филина, ростовская попса. На третьем круге почёта звероволк сказал, что лучше отдаст свою ласточку первому встречному бичу лично, чем оставит её в этом гадюшнике на поругание, и вообще, гони на Свердлова, надо сначала в гадюшник, блин, в Заповедник зайти. Под ласточкой он разумел свою звероволгу.

Керченский Исторический Заповедник находился практически на другом конце города, в пяти минутах езды. Филин приткнул машину под сенью деревьев на Айвазовского, у самого входа в приморские аллеи. Яроволк щедро выделил пыльному личному составу пятнадцать минут на прогулку и сортир.

Всё здесь дышало благородной бедностью. У прибрежной ротонды утомлённый духовой оркестр играл «Голубой Дунай». Филина всегда интересовало, почему именно пожарные так любят сбиваться в оркестры, и как это влияет на статистику пожаров. Впрочем, пожарная часть невдалеке — добегут, если что.

Тут же между стволами лип зеленовато колыхалось море. Призывно пахло солью и чем-то цветущим. Если не лезть на солнцепёк, в Керчи всегда свежо и мило: город на мысу между двумя морями и проливом непрерывно продувается решительным ветром. Полезная фишка, только не в ноябре-декабре. Сейчас по зелёным тоннелям аллей в виду волн прогуливалась пока ещё немногочисленная чистая публика в ленивом ожидании вечера. Дамы и господа фланировали от памятника к памятнику — тех на набережной было больше десятка, причудливых и посвящённых самым необычным сторонам реальности, от керченской рыбы до сапёров. Самый ультимативный монумент изображал штурм городской набережной тремя чугунными орками, каждый ростом метров по пять. Что имел в виду скульптор, сказать было трудно: время и обстрелы добавили монументу лютости, но не ясности. Ставить удивительные памятники было старинной Керченской слабостью, ещё от греков.

Филин купил себе пломбир в вафельном стаканчике. Над ним героически скрипело антикварное колесо обозрения, поднимая в небесную синеву голосистую ораву детишек с воспитательницами.

Казалось, что вовсе и не было десятка поганых лет общего безумия. Вот только идиллию слегка портила здоровая круто накренённая туша десантного корабля, так и не достигшего бетона набережной в своём атакующем порыве. Ржавый глухой борт был жестоко исклёван попаданиями самых разных калибров. На нём едва читались белые буквы: «…ska od morz…..o mor…» Что за морж? Турки, что ли? Да запросто.

Отверстая в высоченном носу аппарель косо уходила в воду, чавкая прибоем. На ней сидел чувак с удочкой. С развороченной надстройки рыбкой слетела коричневая фигурка, шумно плеснула там, где у торчащей из моря попы БТРа поплавками плясали на волнах смуглые головы местных пацанов. Однако время уже поджимало.

Дирекция Заповедника всё так же занимала стариный двухэтажный особняк на пересечении Свердлова и Айвазовского. Прохладный зев дубовых дверей выходил прямо на угол здания. Яроволк, меняясь в лице и невольно замедляя шаги, направился именно туда. Похоже, ему предстояли до зубной боли приятные переговоры о сумме мзды за получение открытого листа.

Рамен, зайчиком прыгавший вокруг, обогнал товарищей и попытался первым юркнуть внутрь археоложьего логова, но добился только мелодичного женского «Ой!» и листопада взметнувшихся бумаг. Прямо в дверях он врезался в солидную статную даму в строгом синем платье и кроссовках, выходившую наружу с охапкой документов.

Дама была керчанка. Кто был в Керчи и хоть иногда глядел на окружающих, слушал их речь, в будущем легко узнаёт керчан в толпе. Это такой же характерный человеческий тип, как, скажем, одесситы или масква, со своим неповторимым обликом, говором и повадкой. Керчане не славятся на весь мир лишь потому, что их мало, и они сидят дома.

Горделивая осанка делала даму выше её небольшого роста. Керчанка могла бы сойти за императрицу Екатерину Великую, вот только цветом была тёмно-бронзовая от жизни под Керченским Солнцем, а на голове у неё вместо императорских вавилонов отливали тёмной медью короткие кудряшки. Филин лениво прикинул, вызван ли цвет живописными усилиями цирюльника, или же это особый загар такой.

Рамен шнырял на четвереньках под ногами царственной особы, собирая бумажки.

— Простите нашего товарища, Лилия Остаповна… — Со стыдом за человечество прогудел звероволк. — мы вообще-то к секретарю насчёт открытого листа…

— Так он ещё на обеде. Подходите через пару часиков… — Рассеянно протянула Лилия Остаповна, и её взгляд наконец упал на мельтешащего на грунте старичину. Лицо дамы враз изумилось, брови взлетели, а рука машинально опустилась на голову старого диггера, взъерошив седые вихры. — Коля… Это ты, Коля?

Рамен посмотрел наверх и вновь рассыпал все листы.

— Лиля. — Деревянно сказал он. Оба застыли, как скульптурная группа «Возвращение блудного деда». Диггер воссиял. Хвостом он не вилял лишь потому, что хвоста не имел.

— Роман, что же вы сразу не сказали, что вы Колин друг… — Укоризненно пропела дама, не отрывая взгляда от старичины, а тот смотрел на неё с бесконечной преданностью. Здесь явно были какие-то старые амуры. Парочка надёжно и, похоже, надолго закупорила вход в Заповедник.

— Мы подойдём попозже. — Заключил дипломатичный Филин. — Потом мы подойдём. Рамен, мы будем на Ленина!

Никто не ответил.

— Но… — Начал было Яроволк, и Ваня, сияя голливудской улыбкой, аккуратно пробил товарищу в почку, направляя прочь. Звероволчище растерянно оглядывался, но Филин настойчиво увлекал его в сторону улицы Ленина, скрытно подгоняя точно расчитанными пинками. В боевой обстановке дел сердечных звероволк бывал редкий слонина.

Самого же Филина душил смех. Ему всё представлялось, как Яроволк горой нависает над паническим секретарём со словами: «Я колин друг…» Наконец, до гиганта дошло, и он с бессильной завистью изрёк:

— Вот ведь старичина… А ведь всего час как в городе!

Рамен не появился ни через час, ни через два, ни через три. На улице Ленина в тени платанов товарищи откушали под пивко по булке с могучим шматом мяса в аппетитном силосе — всё это по недоразумению называлось гамбургером. Слазали по бесконечной лестнице на Митридат к руинам Пантикапея, убедившись, что там всё так же митридатно-пантикапейно и совершенно невыносимо в солнечный день. Филин был поражён: в древнегреческой пыли, как и в старое время, рылись жаропрочные археологи в панамках. Ну всё-таки Всенародный Керченский Историко-Культурный Заповедник, не баран чихнул.

Спустившись с горы на площадь, хорошо прожаренные Филин с Раменом обнаружили себя за спиной крепенького гранитного дедушки Ленина, пережившего всех и вся и лишь слегка посечённого осколками. Некоторое время друзья тупо пялились в безнадёжно сухие чаши многочисленных фонтанов. Всё было в Керчи, только воды не было напрочь. С тех пор, как Северо-Крымский канал превратился в тыкву, питьевая была в цене пива, а тухлую поливочную везли бочками со степных прудиков-ставков.

Тут Филин вспомнил: как на Теплаке к Варваре-узорешительнице перед отъездом сходил, так и не был больше в церкви, и свечку Николе-угоднику за путешествия не ставил. Религиозное в его душе взволновалось, забормотало, что с того-то и происходят эти вечные неприятности. Ваня решительно поволок упирающегося язычника Яроволка к морю, где из древесных кущ торчал черепичный купол Иоанна Предтечи.