Шрам - Николай Покуш Страница 27

После этого разговора мы некоторое время сидели в молчании. Точнее в молчании сидел я, а Джим полностью переключил свое внимание на стеснительную официантку, которую усадил себе на колени и теперь шептал девушке на ушко что-то такое, от чего ее пухлые щечки зарделись и участилось дыхание.

Я же продолжал размышлять обо всем, что говорил мне Пастырь, а до него и Джулия. Я не мог абстрагироваться от этого, как Джим. Подобные идеи заражали мой мозг, заставляли искать ответы. Возможно, похожие чувства двигали нашими предками, когда те углублялись в недра науки, и порождали на свет чудовищ.

– Какое следующие задание? – спросил я, наконец, устав от размышлений о том, о чем знаю слишком мало.

– Не знаю, – Джим безразлично пожал плечами, отпустив, наконец, застенчивую красавицу продолжать свою работу. – Поиском дел и клиентов занимается брат. Сначала отдохнем пару дней, ну, а потом он примется за поиски заказа.

– И сколько это будет продолжаться?

– Как повезет. Может, день, а может, и пару месяцев. Такое бывало, что мы и полгода без работы сидели.

Про себя я подумал, что полгода без работы не так уж и страшно для охотников, учитывая, какие деньги они зарабатывают, и еще то, что каждое следующее задание может оказаться последним. Но мне вот совершенно не хотелось ждать столько времени. А затем я вспомнил то, о чем мне стоило подумать еще до первой вылазки – завтра мой последний выходной. Воспоминания о работе, о своих обязанностях в обществе, ударили по мне так неожиданно и подло, что я оказался совершенно беззащитен. Последние дни я словно жил в ином мире, но вот пришло время возвращаться в свой мирок. И там не будет Джима, охотников, не будет звездного неба и опасности, что подстерегает на каждом шагу. Там будет копоть и вонь, жар и шум, и люди, которые теперь мне кажутся такими далекими, словно я с ними никогда и не был знаком. Мне не хотелось возвращаться к прошлому. Хотелось отрубить его, резко и решительно, но это, к сожалению, было невозможно. Я буквально ощущал, как с каждой минутой настроение мое падает, и я вновь возвращаюсь в ту пучину отчаяния и депрессии, от которой, казалось, уже убежал.

Очень скоро я попрощался с Джимом и отправился домой. И потянулись серые дни. Я вновь ощутил одиночество, настолько сильно давящее, что хотелось бежать без оглядки и больше никогда уже не возвращаться.

Естественно, я не стал говорить Роджеру о том, где был, и кем собираюсь стать. Я был все таким же необщительным и угрюмым, давая ему понять, что моя депрессия и страдания по Джулии продолжаются, что совсем не удивило Роджера.

Прошла рабочая неделя, за ней неделя выходных. Я часами гулял по Филину, но не решался заглянуть в бар. Не хотел навязываться. Я отлично понимал, что команда Грешников не просто люди, которые работают друг с другом. Они – семья. Они – друзья. И чтобы стать одним из них и иметь возможность сидеть за одним столом, не чувствуя себя чужим, нужно заслужить уважение.

Зато, в одной из своих прогулок я забрел туда, где не бывал уже очень много лет. Старая мастерская отца. Он умер за четыре года до моего знакомства с Джимом, и с тех самых пор я старался избегать этого места. Теперь же меня как магнитом притянуло сюда. И разом нахлынувшая волна воспоминаний позволила осознать, что правду говорят о времени, которое лечит раны. По началу, когда боль утраты сильна, тебе кажется, что она не пройдет никогда. Ничто не сможет спасти тебя и излечить. Потом постепенно, все уходит в туман, все смывает круговорот событий, и память перестает передавать ощущения. И тогда, чем-то вновь вызванное к жизни воспоминание о давно прошедших днях и навсегда покинувших нас людях, приносит с собой лишь привкус печали, тоски по утраченному, но не боль. Душа человека, как и тело, умеет залечивать свои раны.

Я некоторое время стоял, облокотившись спиной о стену и глядя на десяток утопленных в здание боксов, часть из которых была закрыта металлическими створками. В нескольких распахнутых боксах сновали люди, облаченные в серые с красными полосками комбинезоны, выполняя свою привычную работу. Наблюдая за ними, я вспомнил, как в далеком светлом детстве наблюдал за действиями отца, сидя на краю широкого верстака, готовый в любую минуту спрыгнуть на пол и поднести ему нужный инструмент. Я вдруг ощутил, как сильно мне не хватает этого человека. Отец всегда был для меня кумиром. В детстве мне казалось, что у него есть ответы на всевозможные вопросы. Бесконечная жизненная мудрость вкупе с невероятной добротой делали его не просто прекрасным родителем, но и замечательным человеком, которому симпатизировали все окружающие. И теперь мне вдруг очень захотелось узнать его мнение на все происходящее в моей жизни. Уверен, он бы нашел, что сказать. Сам того не контролируя, я вдруг представил, как вхожу в его мастерскую, где он продолжает трудиться, смахивая пот со лба и, то и дело вытирая руки о почерневшую тряпку, свисающую из нагрудного кармана его комбинезона. Он поднимает на меня глаза, и в них я вижу понимание и осознание всех тех вопросов, которые мне хочется ему задать. Он ничего не говорит, лишь продолжает смотреть на меня и мягко улыбаться. И я чувствую его одобрение. Он верит в выбранный мною жизненный путь, и он верит в меня, как верил всегда. И это чувство заставляет меня самого улыбнуться. А затем, какой-то посторонний звук вдруг грубо возвратил меня в реальность. Образ отца растаял в моем воображении, и я снова стоял один на улице. Но некое тепло в груди осталось еще на некоторое время, заставляя на какой-то короткий миг поверить, что отец все еще где-то рядом, что смерть не окончательно забрала его у меня, и если очень захотеть, все еще можно спросить у него совета.

Неделя выходных, показавшаяся мне невероятно длинной, все же подошла к концу, чему я был искренне рад. Безделье обостряло чувство одиночества, одиночество ворошило воспоминания, воспоминания приносили боль и бессонницу. Работа же не позволяла мыслям взять верх надо мной, заглушая их своим размеренным ритмом.

Джим связался