Морис Дантек - Призрак джазмена на падающей станции «Мир» Страница 28

У меня чуть было не случился серьезный нервный срыв.

— Мы. Вот уже третий раз я задаю тебе этот вопрос. Мы какого рожна делаем в этой истории?

Улыбка на губах Карен вспыхнула сильнее, и, насколько возможно, взгляд стал более пристальным.

— Ну как же, любимый, мы — антенны.

Я смотрел кадры телевизионной трансляции со станции. Крупный план — лицо одного из космонавтов, пытающегося вести диалог с Землей, — в облаке электромагнитных помех. Два других космонавта за его спиной старались с грехом пополам наладить важнейшие системы орбитального комплекса.

Судя по всему, у них это не слишком-то получалось.

И музыка вместо звукового фона — звонкая, удивительно четкая и в то же время такая мрачная, происходящая из божественного источника и, вместе с тем, порожденная жизнью смертных людей; логичное соединение мелодий, основанных на западном фольклоре так же, как и на негритянских спиричуэл. И все это, вместе взятое, затем как будто пропустили через что-то вроде машины для создания звуковых эффектов. Откуда бралась эта музыка? Она постоянно накладывалась на голос космонавта и на помехи, которые его прерывали.

Сверхмощная энергия. Мы приближались к роковой черте, точке невозврата, мгновению всепоглощающего воспламенения. Это действительно был звездный час для саксофона Альберта Эйлера.

— Само собой разумеется, существует определенный риск, — отважилась вставить Карен.

— Риск? Не знаю почему, но мне очень не нравится, когда ты произносишь это слово.

— Однако я единственная, кому предназначено его произнести, дорогой. Итак, существует риск.

— Слушаю тебя.

— Мы — антенны, но у наших возможностей есть физические пределы. Вопрос в том, соответствуют ли они пределам станции «Мир» или нет.

— Риск, Карен.

— Риск? О, риск состоит в том, что мы внезапно умрем, зажаренные электрическим током в буквальном смысле этого слова. Согласно имеющимся у меня данным, это больше всего будет походить на спонтанное и очень мощное самовозгорание.

— Таким образом, мы рискуем умереть как трое космонавтов станции. В этом суть «фокуса»?

Карен нахмурилась, ее глаза были по-прежнему «настроены» на собственный биофотонный канал. Она казалась мне все более красивой.

— Да, ставка именно такая. Принцип обратного действия. Если мы сумеем превзойти собственные пределы, мы их спасем; если нет — мы все сгорим заживо, а Альберт Эйлер еще долго будет блуждать как призрак над водами Ист-Ривер.

До новой космической станции, падающей на Землю.

Эйлер помог нам, даже если у него самого в этом деле тоже имелась очевидная выгода. Но он позволил нам спастись как от Месауда, так и от жуликов в абиджанском порту. Быть может, он смог создать и собрать воедино все элементы соответствующей ситуации, чтобы предоставить нам способы выбраться из нее, но все это само по себе мало что значило, ведь он снабдил нас нейровирусным оружием, нести которое были способны только наши мозги, а использовать, без сомнения, — только мозг Карен.

Мы никак не можем удрать. Самое страшное, что я полностью отдавал себе в этом отчет. Карен ни к чему было давать мне детальные объяснения: ангел (пусть даже полуангел, заблудшая душа вроде Эйлера) наверняка мог изменять ход событий по собственной воле. Если мы откажемся участвовать в его затее, то, более чем вероятно, не пройдет и двадцати минут, как полиция Абиджана нагрянет в наш номер.

— Что произойдет? — спросил я невинным голосом.

Помехи перекрыли почти все изображение на экране телевизора. Станция «Мир» встретилась с первыми молекулами газа в радиационном поясе Ван Аллена. Вскоре поверхность орбитального комплекса должна была раскалиться по-настоящему. Звуки саксофона — смешение огня и стали — сопровождали падение как единственный саундтрек, достойный размаха этой катастрофы.

Карен нежно улыбнулась мне и взяла за руку, свечение ее глаз достигло небывалой доселе силы.

— Мы — антенны. Мы принимаем. Мы излучаем. Мы передаем.

— Это я знаю. Но что именно мы передаем в данном конкретном случае и для кого?

Ее улыбка могла бы взорвать мир, впрочем, не этим ли она и занималась в данный момент?

— Код нашей собственной ДНК. Всё, что она в себе таит в виде усиленных биофотонов, весь хлам, все ретротранспозоны,[90] всё.

— Давай начистоту, это все равно что сказать — самих себя. Куда? Прямо на станцию, полагаю?

Ее улыбка была подобна вспышке, которая могла бы пронзить сознание всех людей мира одним молниеносным ударом.

— Речь идет о гораздо большем, нежели просто «передача самих себя». И если целью сигнала оказалась станция, так получилось потому, что она находится в точке пересечения скрытых измерений Вселенной, которые возникают из черной материи, или из dark energy.[91] Мы способны воспринять и поставить эти измерения под контроль только при помощи нашего живого, мета-кортикального, биологического света.

— Поставить под контроль, ты в этом уверена?

— Боюсь, ты не понимаешь суть эволюционной телеологии, воплощающейся в жизнь в синдроме Широна-Олдиса.

— Не надо принимать меня за младенца, я прекрасно понимаю: то, что одни считают нейровирусом, для других — успешная генетическая мутация.

— Да, согласна, но какова цель этой мутации? Только не говори мне, что ты веришь в эту чушь о случайности и необходимости.

— Я верю только в то, что вижу, ты должна бы это знать. Так что объясни мне.

— Мы — навигаторы, honey.[92] Наши мозги устроены так, чтобы путешествовать в бесконечности или скорее во всех бесконечностях, число которых, вероятно, неисчислимо.

— Навигаторы?

— Как ты думаешь, почему мы тратим наше время на бегство, на путь к постоянному изгнанию? От Альберта не укрылся в том числе и этот знак. Вот потому-то он нас и выбрал.

— Выбрал! Мне нужно будет задуматься над тем, как его отблагодарить. Ведь право умереть из простой любви к искусству — это честь.

— Прекрати, а то как бы ты не пробудил во мне чувство жалости. Неужели ты не понял, что мы на определенный срок — самое крошечное мгновение и одновременно вечность — зависнем между жизнью и смертью… или даже за пределами и той, и другой?

Из телевизора доносилось непрерывное бульканье, а космонавтов почти совсем не было видно за стеной помех.

И только саксофон Альберта Эйлера возвышал свой голос над шумом разворачивающейся катастрофы. Да, несомненно, это был саксофонист, который идеально подходил для данной ситуации, джазмен, созданный специально для падающей станции «Мир».

Карен посмотрела на меня, одарив улыбкой, чья поражающая мощь равнялась силе атомного взрыва.

— Пришел наш черед. Нам пора вступить в игру.

— Знаю, — ответил я. — Почему-то мне не кажется, будто у меня на руках все козыри. Может, мне взять другие карты?

— У тебя есть все нужные тебе козыри. Просто будь готов.

— Готов к чему?

— Готов к огню, — сказала Карен.

Она была живым доказательством того, что нейровирус — это больше чем какая-то болезнь. Слова в ней не довольствовались ролью обычных определений, обозначений для тех или иных понятий. Нарекая именем, они даровали жизнь, насильно приводили разные существа и явления в пространство существования.

Мы очутились на станции, которая начинала разваливаться.

И в то же время мы по-прежнему оставались в нашем номере в отеле «Люксор».

Станция вошла в верхние слои ионосферы. Вместе с тем она парила над Ист-Ривер и одновременно пролетала над черными водами абиджанского порта. Она была в огне, она находилась над водой — своего рода план-чертеж Сотворения мира.

Трое космонавтов на станции не оставались в одиночестве. Альберт Эйлер, одетый в оранжевый скафандр, прилепился к одной из переборок и без конца дул в свой саксофон. Космонавты уже привыкли к тому, что он здесь, хотя его видели только они и мы. Члены экипажа поняли, что это их ангел-хранитель, а также, полагаю, догадывались о том, кто мы такие. По крайней мере, знали о роли, которую нам предопределено было сыграть для их спасения. Для спасения всех нас.

Сначала мое сознание прошло через процесс мультиплексирования.[93]

Первый слой: вместе с Карен мы образовали что-то вроде двойной стяжки, двойной спирали, аналогичной той, что содержится в каждом из нас. Мы с Карен сформировали нечто вроде станции, предназначенной только для нас, — телесное и духовное судно, способное пройти сквозь все измерения; мы были машиной: я — двигателем, генератором энергии, Карен — навигационным оборудованием, системой управления.

Второй слой: я находился в гостиничном номере космической станции вместе с экипажем. Я — синяя ультрафиолетовая тень, стрела из плоти и крови, накаленная до предела внутри шара из кобальтового огня. Вокруг нас все было оранжевым — цвета пылающих звезд, цвета солнечного ядра. В то же самое время я мог видеть нас со стороны, из точки, расположенной за пределами моего тела; я находился внутри себя, но, судя по всему, это означало, что я был внутри каждой вещи и особенно — в центре — черной дыре целой Вселенной.