Алексей Синецкий - Недоступно пониманию Страница 3

Я не стал смотреть скромный процесс утилизации самого себя, а проследил за неким энергетическим вектором, исходящим от моего тела. Он направился прямиком в центр яркой формации, превосходящей размерами нашу обозримую вселенную. Миг, и я уже наблюдаю за рождением сына у садовника Джона Миллера 5 января 1934 года. Стоит ли пояснять ход моих мыслей? И так ясно, что я сразу нашел оправдание такому скачку. Взявшись следить за вектором, я по нему и пришел к младенцу. Вероятно, раз уж осталось после смерти некое энерготело, то свойства у него будут несколько иными, чем у первоначального обиталища. Не будет глаз, то есть не будет привычных при жизни расцветок, не увидишь привычные предметы, да и само мышление будит иным. В своем теле, даже со стимулированным сознанием, я не могу быть вполне доволен скоростью мышления, а в чистом энерготеле, так сказать в первоисточнике, скорость не ограничена ни нейронами, ни электронами, ни фотонами. Иная природа, на основе еще не изученных законов. И время воспринимается иначе: за привычную секунду в зажизни проходит вечность. Имея все это в виду, я настроил ВМВ соответствующим образом, чтобы не пропустить все важные этапы перелета моей души в новое тело. Я вернулся к моменту смерти и почти остановил время. Луч сразу предстал в виде некой конечной структуры. Я не могу поручиться за правильность восприятия, так как выхватывал картины в разных спектрах, в разных излучениях, и уже на их основе делал общий вид. Тем более не могу сказать, что именно так воспринимает окружение и процессы само энерготело или, если угодно, душа. Я видел душу в виде искрящегося красного шара с синей рябью. Размер его мог быть и крайне маленьким, и даже весьма большим. Может с планету? Может с галактику? Каких—либо знакомых объектов для сравнения не было. С поверхности шара срывались и разлетались во все направления ослепительные искры. Прошла целая вечность перед тем, как я понял, что пространство вокруг шара сжимается. Казалось, стены небытия вдруг сорвались со своих предвечных мест и устремились ко мне. Шар пронизывали тысячи и тысячи прозрачных игл. Он трясся, поверхность шла волнами, он терял сферичность. Иглы окрашивались цветами души, они словно выкачивали их из нее. Шар все больше светлел, стал розовым, а когда иглы внезапно исчезли – побелел. Искрение продолжалось, скорость увеличивалась. И в этот момент стены сошлись в точке. И ничего! Ни взрыва, ни легкого шороха. Полная тишина. Еще одну вечность я ждал, когда хоть что—то увижу. Но был только белый свет. Без теней, без оттенков. Белое свечение заполняло все. Я пытался различить хоть что—то, но тщетно… Возможно, это была однородная структура, чистый свет и только. Не успел увидеть и намека на полутона, как был вынужден мчаться в обратном направлении к уже известной сцене рождения в 1934 году…

Что дало мне это путешествие? Я постиг, что после смерти человека что—то остается, и это что—то через очищение попадает в некий массив света. Возможно, весь путь был, так называемыми, кругами ада, пройдя которые моя душа была отправлена вспять во времени. Умри я в действительности и, пребывая в конечной форме, восприятие пути было бы иным. Но я видел то, что я увидел – не более. Опасения оправдались и нет – скука разума способна породить и не такие видения. Что повлияло на меня, и как я повлиял на показ ухода? Пока нет ответов, а потому – это пугает…

Так я и примирился со своим бессмертием. По крайней мере, до той поры, когда я еще раз захочу отправиться в последнее путешествие. И тогда, наконец, подарю потомкам не веру, но знание!

Доктор Проциус рассказывает о денежке

разговор между докладами на XXXVII конгрессе футурологов

Как—то, отдыхая от пристального изучения вероятного будущего, я отправился в далекое—предалекое прошлое на своей ВМВ (Виртуальная Машина Времени). И попал в странное время, когда более всего ценились маленькие тонкие прямоугольные предметы из обработанной древесной муки. Эти предметы назывались деньги, или любовно – денежки, деньжата, бабки и так далее. Были и металлические кружки, которые тоже являлись деньгами. Мне они даже понравились. И чем больше было у человека таких прямоугольников и кружков, тем больше он мог обменять на них еды, тем быстрее мог перемещаться в пространстве, тем больше у него было жилище. Абсолютно все можно было обменять на деньги. Даже целые государства того дремучего времени считали свое богатство в таком вот, условно—прямоугольном виде. Простой человек получал их за выполнение какой—либо операции, к примеру, за копку земли или рубку деревьев, которые потом перерабатывались в денежки. Другие получали деньги за руководство этими простыми людьми, а совсем уж элитные человеки – за руководство руководителями. Истинные творцы и созидатели не ценились, их труд стоял на самой нижней ступеньки оплаты. Почему так происходило? Да потому, что оценивали руководители, а они, естественно, себя никогда не забывали. Прошли тысячи лет перед тем, как богатство стран стало подсчитываться в количестве ресурсов и людских, и природных. Вот тогда все и выявилось… Кто богат, а кто беден. Но и это не принесло полной справедливости. Все богатство стран пересчитали на жителей и распределили в условных кредитах, которые человек своим трудом обязывался отработать в течение жизни. Но не все были честны, не все трудились с достаточной отдачей. Кому—то приходилось выполнять работу и за себя, и за пару—тройку бездельников. Только введение повсеместной Системы Контроля Труда, помогло избавиться от облагороженных денежек, и от несправедливости в оценке вклада в общий достаток. СКТ следила за деятельностью каждого индивида, будь то физический или духовный труд и определяла меру поощрения. Именно тогда появилось выражение: «Под лежачий хомоид нанобот не идет». Сейчас трудно даже представить в чем же смысл этой, с вашего позволения, поговорки! Но я попробую объяснить. Хомоид – это человек модифицированный различными механическими приспособлениями. Нанобот – это робот из нескольких псевдобиотических клеток. Так если хомоид ничего не делает, даже не производит никаких мыслительных операций, то к нему наноботы не спешат, так как они контролируются, в том числе, и СКТ. А посредством наноботов осуществлялось питание, перемещение в пространстве, возведение строений, общее оздоровление организма… С другой стороны, если хомоид полезен, то наноботы всем обеспечат, более того – они станут выполнять его команды, чтобы он смог быть еще полезнее. Степень полезности определяет число приданных хомоиду наноботов. И постепенно все ненужное системе вымерло, остались весьма полезные шестеренки, и даже поощрять их уже не было нужно – все занимались любимым делом. Тогда—то и стали забывать, что такое денежка и что значит – оплата труда.

Исступление

Ворона со всего излета приложилась к окну моего стекла. Я бы смирился с вороньим шмяком, тем более стекло тройное и в новой пластиковой раме, но ворона продолжала отважное нападение на мою замороженную стеклянность, – с этим уже трудно жить на должном уровне. Что подумают соседи с соседних этажей и домов? Обычной тучностью, пристрастием к латуку и равнодушием не объяснишь, почему ворона бьет мое окно. Новое и свежепоставленное, в ожидании белого холода и от частых рассматриваний соседских глаз на этажах, разноудаленных домов. Тем более разноэтажных. Возможно, сумасшествием будет открыть сейчас окно, но так не хочется опуститься в то, где уже и так, с таким трудом, находишься. Пернатый мячик продолжает отскакивать с четким ритмом и без всякого такта. Я нашел в забытых навсегда вещах резиновый мяч, еще сохранивший налет чьего—то яркого детства. Заботы – хлопоты с одной стороны и наивная жестокость с другой. Кинул в стекло с моего края реальности, метя в место, облюбованное вороной для очередного столкновения. Отпугнет? Забавно. Двойной шмяк. Ворона хитрит – финт крылом и обманутый мяч не встречает своего противника. Мой ход. Отбегаю для разгона, толкаю спиной дверь в спальню и где—то в области правой лопатки, скорее даже чуть левее, чувствую пренеприятнейший взгляд. Она?! Так скоро? Ведь крепко спала… О, ворона! Забыть такое… Фата и белое платье с бесконечным вырезом на спине. Чем не похоронная процессия? Возвратиться назад очень трудно. Не может обычное живое существо выдержать такие удары. Смотрю вниз. Под моим окном куча потрепанных черных тушек, некоторые еще трепыхаются. Поделом, усердные! Меняются паразитки… Э—э—э… Смена ворон, а я без замены остаюсь. Вот оно – несправедливое устройство вселенной! Моя участь в едва красном пеньюаре, настигает меня на половине пути к вороньим останкам. Под равномерные удары и щелканье тысяч клювов приходит совсем забытое воспоминание о радости пребывать в телесной близости. Вместо удовольствия быстро проявляется ожидание. Ждешь последнего толчка, когда, словно очередная мертвая мысль, вылетит послание о твоей обреченности. Кем ты не должен быть?