Дмитрий Ридигер - Узники равновесия Страница 3

Мария питала страсть к керамике, и ровные ряды глиняной посуды выстроились на специально сделанной для нее верхней полке – основательной, с высоким бортиком, чтобы какой-нибудь горшок не свалился ненароком. А в дальнем и самом темном углу висели пучки засушенных трав, безвольно направив сухие кисточки аккуратно срезанных стебельков в потолок. И именно они, вместе с разномастными горшками на полке, создавали основной уют на кухне – а вовсе не стоящий в противоположном углу светильник, как считала жена.

Неизвестно откуда взявшаяся тучка ушла, и вновь засиявшее солнце заглянуло в окно, первым делом высветив выскобленное до матового блеска дно большого медного таза с длинной ручкой, висевшего на крючке у края полки с керамикой. Отразившись в нем, солнце будто бы прислало в дом своего племянника – или внучку – с маленькой, но серьезной и неотложной миссией. И сейчас этот ребенок с важным и чуть горделивым, но от этого еще более детским видом сиял, вися на расстоянии ладони от стены и пытаясь донести до людей свое послание. Но люди скорее всего не поймут его, глупо радуясь и улыбаясь неизвестно чему, и нетерпеливый малыш вскоре разочарованно убежит, ничего не оставив на память. Разве что тусклую медь одиноко висящей большой посудины, послужившей ему временной опорой.

Улыбнувшись неожиданно пришедшему в голову образу ребенка-посланника солнца, он перевел взгляд на жену, все еще стоящую к нему спиной и продолжающую торопливо постукивать ножом, дорезая овощи.

Несмотря на большую разницу в возрасте, женаты они были уже давно. Но тщательно скрываемое восхищение ее отзывчивым характером и скромностью, удивительно сочетающимися с веселой непосредственностью, не покидало его с первого дня их знакомства. И подтверждение этого редкого сплава душевных качеств супруги он с радостью находил буквально в каждом ее слове или грациозном движении – даже когда она сердилась или просто сидела с рукодельем на коленях.

Вот и сейчас, глядя на ее тонкую талию над красивым изгибом бедер, просматривающимся сквозь складки простой и свободной домашней юбки из грубой, ворсистой ткани, он исподволь любовался женой, одновременно ловя взглядом отрывистые, чуть стесненные движения локтя правой руки, в которой она держала глухо стучащий нож. И в этом торопливом стуке, напряженности локтя и спины отчетливо улавливалось, что это последние штрихи, и вот-вот все будет готово. Предчувствуя скорое завершение простого кухонного действа – и одновременно боясь, что она почует его восхищенный взгляд и обернется, прервавшись раньше времени, – он торопливо перевел взор на ее ноги, а затем на прическу. И сразу же смутился своей суетливости, вызванной неопределенными и смешными опасениями. Но тут же был вознагражден, так успел уловить приятное сочетание блеска ворсинок юбки в солнечном луче и мягкой игры света в волосах жены.

А солнце между тем неуловимо сдвинулось в своем бесконечном вращении, и подмеченное им сияние проявило себя во всей полноте. Мария вдруг будто бы вся засветилась изнутри, как еще недавно это сделала стружка, но только более нежно и трепетно. Юбка покрылась рыжеватым пушком, а в белизне кофты проглянул розовый оттенок, словно кожа пыталась показать себя через ткань. И над всем этим засиял золотистый полумесяц с волнующе размытыми краями, мягко накрывший кудри жены. И вновь мир вокруг пропитало сладостное напряжение, которое всегда являлось предвестником чуда – маленького или большого. Он даже затаил дыхание, пытаясь впитать в себя полностью и удержать в памяти образ, неожиданно рожденный светилом. Но тут за окном пролетела птица, на мгновение заслонив собой солнце и отбросив будто мигнувшую тень – и волшебный образ исчез, разрушившись и потеряв свою целостность, сменившись просто приятной для глаз игрой света на стройной женской фигуре.

Он досадливо сморщился и даже привстал, чтобы глянуть в окно в попытке увидеть разрушительницу чудесного видения. И увидел – большой, угольно-черный ворон уселся на соседнюю крышу, разогнал голубей и принялся по-хозяйски расхаживать по ее краю.

В груди начала зарождаться обида на глупую птицу, неожиданно сильная, но ее тут же развеяла Мария. Она перестала стучать ножом, развернулась и плавно понесла к столу миску, полную его любимой бобовой похлебки. Бережно ставя миску, она снова улыбнулась – на этот раз сдержанной и чуть самодовольной улыбкой женщины, подающей еду своему мужчине. Затем чинно положила ложку – и не удержалась, выскочила из образа благовоспитанной домохозяйки: торопливо присела было напротив, но потом заполошно всплеснула руками, вскочила, быстро и чуть суетливо подала на стол блюдо с овощами, затем маленькую тарелочку свежих маслин и кувшин с соком. Плавно покрутила расслабленной рукой у плеча в неопределенном жесте, но тут же, как девчонка, смешливо прыснула, прикрывшись ладонью, и, наконец, снова уселась, подложив одну ногу под себя и подперев щеку кулачком.

Он снова сдержанно улыбнулся, не спеша взял ложку и наклонился над тарелкой.

Похлебка по случаю жары была остуженной и насыщенный аромат уже утратила, но зато можно было различить примешавшиеся к нему запахи овощей, маслин и даже сырого дерева разделочной доски. И вместе с общим запахом кухни, состоящим в основном из легкого, но неистребимого духа сухих трав, получилась изумительная смесь, которую хотелось вдыхать еще и еще. Он наклонил голову, чуть прищурился и втянул в себя запах еще раз – так, что защекотало ноздри – но обоняние под конец вдоха уже притупилось. На ум тут же пришло сравнение с чувствами, которые угасают так же, как и запахи – чем больше и острее хочется их ощущать, тем быстрее они притупляются.

А Мария, тем временем, с явным удовольствием пустилась в рассказы о своих простых и незамысловатых новостях, вертящихся вокруг цен на рынке и нравов приезжих торговок. При этом живо всплескивала руками и изображала в лицах диалоги, иногда привставая со стула или приседая пониже, заставляя стол изображать торговый прилавок.

Он слушал вполуха, размеренно и степенно поднося ложку ко рту, но украдкой продолжал любоваться женой, рассеянно и как бы невзначай посматривая на нее.

Однако, эта охотничья хитрость оказалась тщетной – Мария, чисто по-женски, уловила скрытое внимание, и речь ее сделалась более плавной, а жесты чуть более выразительными. И он, уже не скрываясь, принялся открыто любоваться ею – с обожанием во взоре, лишь слегка прикрытым легкой иронией. Иронией взрослого мужчины, в полной мере осознающего себя и свое место в мире – и в то же время пытающегося утаить хотя бы часть восхищения и нежности, неожиданно пропитавших все его естество.

Понимая это, но не подавая виду, чтобы ненароком не сделать больно, пробив хрупкий панцирь мужской гордости, Мария изо всех сил старалась не повышать голос и не допускать в него даже тени ответной иронии.

Он видел это, и в ответ проникался еще большей симпатией и благодарностью к жене. А она понимала, что он видит. И это обоюдное понимание постепенно нарастало, становясь все более теплым и всеобъемлющим.

Он уже не разбирал слов – просто слушал ее. И вдруг понял, что Мария, словно поймав неведомый ритм, принялась плести руками и голосом невидимый узор в воздухе между ними. Неуловимо-прекрасный узор, который он силился разглядеть – и не видел. Но при этом все сильнее и сильнее ощущал его красоту – божественно-совершенную, и в то же время чуть тревожную, щемящую сердце противоречием между гармонией и незавершенностью.

А узор неторопливо, но уверенно рос – накрывая стол, охватывая пространство кухни и осторожно выпуская ажурный уголок за окно.

Пораженный и восхищенный этим наваждением, он даже слегка прищурился, боясь упустить, потерять ощущение внезапно проявившейся целостности их маленького мирка, скрепленного безмолвно и сладостно дрожащим переплетением невидимых, но в то же время явно светлых, золотистых нитей, выхваченных его женой откуда-то из основ бытия, из-под самых глубоких его корней.

Наваждение не пропало, даже слегка усилилось – и тут вдруг вернулось чувство грядущих перемен. Вернулось впервые в жизни. И тоже усилилось, буквально разлилось в воздухе. Настолько сильно, что коснулось Марии. Она замолчала на полуслове и опустила глаза, но сплетенный ею узор удивительным образом остался в пространстве, лишь чуть ослабив свое мерцание.

А к нему пришло спокойное и глубокое понимание, что вернувшееся чувство – не случайная игра разума, сложившаяся из мозаики впечатлений.

Посерьезневшая, но на удивление спокойная Мария медленно подняла глаза, их взгляды встретились, и он увидел, что это понимание пришло и к ней.

Теплая волна поднялась в его груди и рванулась ей навстречу. И тут же получила отклик – будто прозрачный, но почти зримый серебристый мостик протянулся между ними над поверхностью стола.