Delicate Wind - Очень Простые Мы. ищи себя всегда… Страница 3

Надо вспомнить. Сворачиваю файл и смотрю на ее фотографию на рабочем столе. Большие карие глаза виновато взирают на меня, я отворачиваюсь и вижу смятую постель, хранящую ее запах. Сколько еще ночей мне предстоит так провести без нее? Основная проблема – отсутствие места (.^.) Но иной вопрос хочу я себе задать. Почему, когда она так уютно спала на этом одеяле, свернувшись в клубочек и сладко посапывая, я больше думал о творчестве, а сейчас, когда я больше предоставлен творчеству, я только и делаю, что думаю о ней? Жизнь дарует так много вопросов без ответа.

«Ага-га..га»? Поет Мумий Тролль в недрах советских колонок. Выключить, выбросить, я слишком привязался к нему, слишком привык извлекать глубокий смысл, радость из его песен. Все мы ищем радость, удовольствие, в ком-то или в чем-то. А надо бы из себя. Но так грустно понимать, все проходит, так и время Тролля прошло. Я ужасно сентиментален сейчас, пытаюсь выбросить это чувство. Безрезультатно. И чувствую себя наивным дураком. А он все поет. «Прошлых дней не вернуть, не придумали такого науки», (слушаю в торжественном молчании и ощущение такое, словно кто-то пытается вырвать из моей груди сердце, до того пронзительно бьет в уши-тело-душу эта мелодия.)

             «Новая луна апреля»

        Прошлый день как листва,        Упавшая, увядшая в ночь.        Она умерла навсегда,        Никто не может ей помочь.Прошлых дней не вернуть,Не придумали такого науки.Но мы не ищем неведомый путь,А сидим, сложа дома руки.Новая луна апреляОсветила небосвод.

Но мы ей уже не верим,Нам она ничего не несет.Мы мечтали о заре,О волшебных садах.Но это все пришло к тебеЛишь в прозрачных снах.

Мы искали место гдеНету у человека дел.

Это счастье на землеНикто никогда не имел..

Он теперь просто память о глупых заблуждениях. Всему свое время, тогда, когда во мне впервые открылся свет, он был нужен, он соответствовал моему сознанию-моменту, помогал открывать еще…

В ту пору эта песня звучала как гимн против тьмы, против нежелания людей открывать себя настоящему, а теперь она просто – прошлое. Просто напоминание о «преходящести» бытия… Просто запись. Только запись. Голос смолк, и я остался один на один с равнодушным миром без царапающего сердце нежно-мяукающего голоса. Писать свое бесконечное кино одному? Стало страшно!

Верно, в его песнях много смыслов, они многомерны и каждый раз в них открывается что-то еще. Но – неужели придется искать новых песен, подходящих моменту жизни? Да и надо ли их? Решимся? Кассетный мальчик, кассетный мальчик, Грустно! А еще и больно! Как тяжко и хочется кричать!!!

Внутренний ребенок – он так раним, и его так легко потерять в гонке за смыслом, который здесь. Ведь когда ты один, ты острее осознаешь чудовищную мысль, что единственный, кто тебя понимает, это ОН – далекий кумир и ветер за окном. А они оба рядом и так далеко одновременно, нельзя потрогать, и на самом деле в глубине души ты постигаешь, как обманываешь себя сентиментальностью. Что надо жить как все и не заморачиваться, но ты не можешь жить как все и терзаешь себя.

Выключил. Тишина. Только кулер жужжит, и клавиатура трещит под пальцами. Так на чем я остановился?

В этот день волна взаимных ощущений взмывает вверх, и темное покрывало чуть соскальзывает с бриллианта наших душ. Мы купили диск с фильмом, который так давно хотели посмотреть. «Амели»…

День стремительно пролетает, как брошенная в убыстренную перемотку магнито-лента, и вот вечер обнимает нас теплым дыханием начинающейся осени. Идем по бульвару, пиная ногами разноцветные пряные листья, вдыхаем острые запахи увядания, улыбаемся, разделенные на вселенные образов, а в моей новой черной сумке лежит на дне заветный диск с улыбкой Одри! Он ждет своего часа, храня лето и поцелуи. Мы смотрим друг на друга и не смотрим, мысли наши витают отдельно от реальности. Где мы? И теплота осеннего солнца тоже не замечается нами. И люди скользят мимо, машинально отклоняясь от нас.

«Сегодня Мирра с Вадимом не придут. Опять поссорились. И как она его терпит»? Рассеянно теребит футболку Оля. «Да, да, а ну их, побудем немного вдвоем». Рассеянно отвечаю я и делаю глоток из бутылки со Спрайтом. Под”ходим к серой громаде дома, как всегда набив едой сумку в соседнем супермаркете, и готовим ужин, стараясь преодолеть желание ума раствориться в каком-то абстрактном равнодушном покое.

Концентрируемся, осознаем все, что мы делаем. Иногда получается, иногда нет. Так невероятно сложно очнуться от анабиоза вечного сна. И вот это приносит первые плоды, сознание сужается, и я испытываю спокойную радость от мелькания ее рук рядом, готовящих салат. Улыбаемся. И садимся перед компьютером. Срыываем-м-м пластик обертки, в которой задыхается золотое солнце диска. Освободили. Ярко и смешно сверкает он в свете электро-лампы. Гасим ее! Шорох CD. Диск внутри. А Фильм на экране. Первые кадры почти не задевают наше напряженное, от постоянных попыток концентрации, сознание, но вот что-то происходит. По воздуху пробегает маленькая игривая искра, и напряжение спадает, шумит клен за окном. Мы целуемся и смотрим дальше.

«Знаешь, я всегда смотрю этот фильм когда мне плохо, и он всегда помогает»! «Правда»? «Да, каждый раз открываешь в нем что-то новое, надо смотреть очень внимательно. Замечать все мелочи. Они важны, не забывай это. Может после первого просмотра не получится, но потом ты заметишь их в фильме».

Глядим на мелочи. Пропускаем сквозь себя, а в душе играет музыка фильма, истинно французская музыка. Такая романтичная. Простая и Сложная. Добрая и Злая. Покрывало которым мы укрылись, сползает с нас, но мы не замечаем, понемногу начиная видеть смысл кино. Люди шагают внутри кадров, что-то делают и действуют, и мы шагаем вместе с ними, открывая себя. Слепой старик в фильме, с проигрывателем виниловых дисков на трясущихся руках. Он, как и мир, так же слеп и вращается вокруг себя, в своем выдуманном действии не замечая настоящего.

Амели встречает этого старика, и он прозревает, мыслит и видит мир реальный. Она всех открывает, всех затормаживает, рвет ткань повседневности, прекращает нелепое вращение. Вот человек. ПРОООССТОО. Ч-е-л-о-в-е-к. Он каждый раз ходит по одной и той же улице, совершает одно и то же. Покупает курицу. Жарит ее. Ест. Смотрит телевизор. Каждый день деяние повторяется. Он не может выйти за рамки этого действия. А она Показывает ему, намекает, говорит – ведь ты нужен своей семье, ведь у тебя есть Сын – вспомни о нем! И он вдруг видит и город, и солнце и людей. Себя в витрине Магазина. Он жил внутри слишком долго. И его действие становится не приевшимся. Когда он добавляет в него иной смысл и созерцает мелочи.

А про старика поведаю подробнее – его, хотя он слеп все равно, она хватает за руку и ведет за собой по улицам. Рассказывает о том, что происходит вокруг. Вот это лавка старьевщика, вот этот месье …он уже десять лет продает колбасу… А эта тетушка… Цветочница. Она продает такие красивые розы!

(Щелчок. Кадр с одного зубца перескакивает на другой. Чуть медленней, чем раньше. Секундная тьма. Но вот – пленка жизни в нормальном ритме).

Старик прозрел! Свет. Солнце. Люди. И я тут тоже. МЫ все. Все перестают бегать по укатанным дорожкам житейских дел и находят свое призвание. Амели смеется, и мы смеемся. И с ней сейчас видим мир реальный, покрывало окончательно сползло и наши сердца полны света, яростного света, от которого даже больно. Целуемся и говорим слова любви, ни следа от спокойного равнодушного покоя, что овладел нами днем. Фильм кончается, и мы курим в тишине, мы так любим тишину. Ведь в ней мы слышим себя! Обнимаемся и засыпаем после бурной двухчасовой нежности тел……

«Я люблю тебя… Я тебя»! В наши глаза заглядывает свет звезд……

Но все, на сегодня хватит. Уже два часа ночи, а завтра на работу. Ставлю «Hooverphonic» и ложусь в постель, слушаю спокойный голос певицы. Мне тоже спокойно. Ощущаю запах ее волос на одеяле, кажется жасмин, и в центре груди становится тепло. Засыпаю с ее именем на губах. Кадр.

Снова пишу. Об ином дне? Да! Мы встаем, делаем завтрак, и, расположившись на полу, жадно поглощаем макароны с сосисками, обильно политыми дешевым майонезом. «Слушай, там еще остался вчерашний салат»? Лениво пережевывая макаронину и заглядывая ко мне в глаза, спрашивает Оля. «Да, щас принесу». Открывая старенький, еще советский дребезжун-холодильник, украшенный наклейками а-ля фильмы ужасов, Годзилла в обнимку с Фредди Меркьюри, (действительно, странное сочетание?), – я беру прозрачную миску с салатом и иду назад, по дороге поскальзываясь в лужице оставленной кошкой, никак не желающей ходить по своим делам куда следует. «Блин, чтоб она сдохла», взрываюсь я, еле поймав взлетевшую под потолок салатницу.