Ант Скаландис - Катализ Страница 33

Он вышел из сибра и улыбнулся. А мне улыбнуться не удалось. И сразу подумалось: да, это не отражение в зеркале, о котором можно говорить в первом лице. Он был другим. Похожим, но другим. И мы стояли и смотрели друг на друга в полумраке, и была в этом жуть и восторг, радость свершившегося чуда и страх перед неведомым. Он шагнул навстречу, и моя растерянность достигла апогея: что, что я скажу ему? Так разница между нами, намеченная еще его улыбкой, усугубилась: он, в отличие от меня, держался уверенно, словно всю свою жизнь общался с двойниками (впрочем, ведь так оно и было).

— Пошли на кухню, поговорим, — сказал он очень тихо, и я поймал себя на том, что собирался сказать в точности то же самое, но он опередил меня.

И я пошел за своим двойником, еще не понимая, почему именно он захватил инициативу. А он выключил воду (я было кинулся туда же), потом открыл холодильник (за этим занятием мы столкнулись лбами, но не обиделись друг на друга), извлек давешнюю смесь коньяка с соком, долил ее водой и расплескал по чашкам, взятым с сушилки. Я сдержался и не стал мешать ему больше. Мы все делали одинаково, но он опережал меня. Я это понял. Соревноваться было бессмысленно. Почему так – я не знал, но я порадовался этому независимо от меня возникшему различию. Оно помогало мне. Ведь мы должны были во что бы то ни стало научиться не только дублировать, но и дополнять друг друга. Неожиданно оказалось, что научиться этому проще, чем мы думали. Едва он задал свой первый вопрос, как у меня сразу пропало желание повторять его слова. Возникла необходимость отвечать. И это было очень естественно. Кому из нас не знакомы мысленные беседы и споры с самим собой? Вот почему нам сразу и без труда удался нормальный, во всяком случае, почти нормальный диалог.

— Да, браток, — сказал он глотнув, — не самый лучший момент выбрал ты для размножения: глаза слипаются, башка трещит и во рту пакостно.

Потом добавил:

— Это ничего, что я сказал «ты»?

— А ты считаешь, что мы должны говорить друг другу «вы»? — таков был мой первый вопрос к своему двойнику.

— Да, сэр, ведь мы же с вами интеллигентные люди, — произнес он с издевкой, а потом – без паузы: — Идиот! Я должен был сказать "я". Ведь это я выбрал неудачный момент для самокопирования, и я, точно так же, как и ты, отвечаю за все твои – они же мои – поступки. Ты пойми, пока еще я и ты – это одно лицо, но чем дальше, тем в большей степени я буду становиться самобытной личностью, у меня появится…

— Остановись, — сказал я, овладев собой, — все это не интересно, потому что очевидно.

— Потому что я – это ты.

— Перестань, — сказал я, — У нас есть много серьезных проблем. А две головы лучше, чем одна. Даже две одинаковые, но давай постараемся сделать их разными.

— Они и будут разными.

— Согласен. Но хотелось бы поскорее. Мы не должны повторять мысли друг друга – мы должны спорить. А для этого надо прежде всего четко сформулировать позиции.

Но мы далеко не сразу научились четко формулировать позиции. Было много бесполезного перебивания, глупых вопросов, шуток, дурацкого смеха, перебранок и даже нелепой боязни друг друга. Но два полезных вывода мы все-таки сделали. Первый: моему двойнику нужно имя. И мы его придумали. Ведь он никто иной, как другой я, альтер эго, и отбросив «эго», мы получили звучное имя Альтер. (Фамилию решено было оставить мою). Вторым дельным выводом было решение немедленно приступить к разработке плана дальнейших действий, причем я должен был отстаивать вариант наискорейшего обращения за помощью к властям и специалистам, в то время как Альтер призван был защищать вариант максимальной автономии нашей исследовательской группы. И я уже выдвинул на обсуждение свой первый тезис, когда увидел, что альтер смотрит мимо меня на дверь из кухни, и вспомнил про Ленку.

Она стояла, держась одной рукой за притолоку, а другой терла глаз. Волосы ее были растрепаны, ночная рубашка надета косо, наспех, на левой щеке остался след от смятой наволочки. И я ощутил жалость и стыд за свой поступок. А Ленка сказала:

— Свинья ты…

И добавила, не зная, к кому из нас обратиться:

— Свиньи вы, ребята.

И это было так трогательно, что мы прониклись к Ленке еще большей жалостью, но мы не знали, что делать, мы не решались вскочить оба и извиняться, и утешать ее, мы не знали, как она прореагирует, а кидаться к ней лишь одному из нас было бы уж совсем глупо. И мы сидели, полные оба одинаковой нежности и жалости к ней, и молчали, как дураки. И тогда из глубины коридора, из-за Ленкиной спины появилась еще одна точно такая же заспанная Ленка и с той же интонацией сказала:

— Свиньи вы, ребята.

И обе они засмеялись.

Вот это был розыгрыш! Мы вскочили им навстречу и тоже стали хохотать, и что-то кричать, и прыгать, и тискать друг друга, и целоваться меняясь партнершами, а потом я и Альтер подхватили каждый по Ленке на руки и понесли в комнату, и повалились все вместе на постель и было немного тесно, зато очень весело. Правда, должен признаться, в какой-то момент нам стало вдруг стыдно, и потому на первый раз ничего не получилось. Все-таки это было очень непривычно. Да еще нам всем одновременно неудержимо захотелось пить, и вообще мы чувствовали себя скверно.

— Ну, ладно, развратники, — сказала одна из Ленок, — шведской семьи из нас не вышло…

— Пока, — поправила другая.

— А я считаю, что вышло, — возразил Альтер.

— Не спорьте, — сказал я. — Мы – шведская семья по определению. Причем самая счастливая шведская семья в мире. Ведь более идеальную совместимость партнеров невозможно представить. А сейчас мы просто не в форме, и прежде всего надо позавтракать.

— Витька прав, — сказала одна из Ленок.

— Нет, — вмешался Альтер, — прежде всего надо придумать имя синтетической Ленке.

— Синтетика, — предложил я.

— Сам ты синтетика, — обиделась Ленкина копия, и я впервые увидел, кто из них кто.

— А что, — спросила Ленка, — для второго Виктора уже придумано имя?

— А как же, — гордо сказал мой двойник, — меня зовут Альтер.

— Отлично! — обрадовалась Ленка. — Значит, ее будут звать Альтерра. Нет, лучше Альтерина. А кратко – Алена. Годится?

— Годится, — сказала Алена.

Так нас стало четверо.

Волшебник

Мне хотелось бы объяснить, что я сделал потом и как я это сделал, да только мне самому не понятно, откуда у меня взялось все это…

Было уже девять (два по Иркутску), и не то чтобы хотелось, но надо было позавтракать. Альтера послали за продуктами. Ленка занялась готовкой того, что было в наличии, а мы с Аленой решили прибрать в комнате и заодно подумать о работе.

— Слушай, — сказал я, воспринимая ее пока еще как Ленку, — а как это все получилось?

— Очень просто. Проснулась я, наверно, от жажды, услышала на кухне ваши голоса и сразу все поняла: ведь не сошел же ты с ума. Ну, сначала обиделась, конечно, разозлилась, а потом думаю, поступлю точно так же, ничего другого ты от меня и не ждешь, ну и пошла к сибру. Между прочим, даже не посмотрела, есть ли что в воронке питания – рисковала устроить очередной ураган, но ты туда воды набухал на целого бегемота, так что все вышло тихо, и мы…

— Погоди, Ален, но ведь ты же не Ленка, а говоришь от ее имени.

— Попробую объяснить. Понимаешь, все Ленкино прошлое я воспринимаю как свое, оно и есть мое, вплоть до того момента, как я вхожу в экспокамеру и дергаю за веревки. А вот потом начинается нечто. Все вокруг растворяется в тумане, и я чувствую себя висящей в бескрайнем оранжевом пространстве. Причем ни за что не держусь, но никуда и не падаю. Потом помню, вдруг поняла, что все оранжевое из-за того, что глаза закрыты. Пытаюсь открыть – не удается: глаз-то никаких и нету. Хочу потрогать то место, где раньше были глаза, так ведь и рук тоже нету. Вот тут я и поняла, что у меня вообще нет тела, и возникло совсем уж странное впечатление, будто весь этот оранжевый простор и есть я. А потом оранжевое стало таять, тускнеть и рассеялось, как туман. А ощущение собственного тела пришло скачком, сразу. Я стояла в гивере, и не было никаких иллюзий. Полная ясность: я – копия. Вышла, увидела Ленку и говорю ей: «Давай подшутим над ними».

Я вспомнил рассказ Альтера о своем появлении. Все совпадало. Только у него была чернота, а не оранжевый простор, и ему удалось открыть глаза, но от этого ничего не изменилось. Тела своего от тоже не чувствовал, однако продолжал считать, что оно есть.

Впоследствии оказалось, что все эти нюансы ощущений сугубо индивидуальны и представляют интерес разве что для психологов. На деле же происходило полное переписывание информации с индивида на оранжит и с оранжита на гештальт, и дело это было секундное.

Вернувшись с кухни, Ленка потребовала от нас отчет о проделанной работе, но мы за болтовней успели только запихать в воронку питания белье, снятое с постели, да вчерашний мусор, разбросанный по комнате.