Анна Старобинец - Живущий Страница 35

крэкер: дыши! следи за дыханием, иначе не сможешь удержать первый слой

Когда я снова научился дышать, он отпустил меня, уселся на корточки, согнув в коленях все свои четыре ноги, и сказал:

крэкер: добро пожаловать в ад

Он показал мне ячейку Эфа — мою ячейку. Он объяснил, как удержать первый слой, ставший тихим и призрачным, словно мир, на который смотрит утопленник из-под мутной воды.

крэкер: как бы глубоко ты ни уходил, не упускай из виду поверхность. не забывай — здесь, внутри — УТРОБА Чудовища, там, снаружи — все, что кроме Него

Он научил меня говорить в глубине, и я сказал:

эф: не бросай меня

крэкер: тогда ты должен меня зафрендитъ) Он был со мной, сколько смог. Почти что десять минут. Страшно представить, сколько сил он потратил, поддерживая в каждом из домочадцев иллюзию присутствия при моей гибели и оставаясь неотлучно при мне, вернее, во мне. Помогая, поддерживая, руководя всеми действиями, оберегая меня, словно безмозглую, неповоротливую королеву, которую необходимо спасти из осажденного врагами термитника.

…Когда я натянул на себя кисло вонявшую кровью зеркальную маску, когда я на самом деле поджег термитный отсек и в глазах очарованных домочадцев забились красными мотыльками отражения пламени, когда шатавшийся, бледный, с остекленевшим взглядом Самсон, водитель продуктового фургона (мой человек, — деловито пояснил при его появлении Крэкер), стал выволакивать бесчувственного Эфа с террасы, Крэкер сказал: тебе пора уходить

Я взял контейнер со своим рабочим термитом и пошел вслед за Самсоном, едва различая в дыму и без того помутневшие контуры первого слоя. Друзья Эфа скреблись в моей голове, память Эфа набухла в моем мозгу спелой гроздью файлов и папок. В первом слое я видел себя словно со стороны: человек в планетарной маске, сотрудник Службы Порядка. Кажется, тогда я и начал играть в эту игру: думать о себе в третьем лице. Мне нравилось называть себя Эфом.

…Термит прижался к стенке контейнера, как к окну. Почти всю дорогу, пока мы ехали к старому зоопарку, после каждого поворота он переползал по стенке контейнера в точку, максимально близкую к его бывшему дому. К нашему с ним бывшему дому. Потом он вдруг потерял интерес к поворотам, как будто сломался его невидимый встроенный компас, медленно сполз на дно и перестал шевелиться. Я подумал: наверное, его замок как раз догорел… Я встряхнул контейнер с маленьким скрюченным тельцем — оно бестолково повиновалось, перекатившись туда-сюда.

мой термит умер, — сказал я Крэкеру и только тогда обнаружил, что Крэкера больше не видно.

ваш друг крэкер больше не находится в социо

Он вышел из социо, не сказав «смерти нет». Ускользнул бесшумно, как вор.

Мы так и не попрощались. Я даже не сказал ему «спасибо» за чудо. Я больше не видел его — ни в первом слое, ни в социо. Я больше его не увижу. Мой друг Крэкер покинул меня навсегда, но там, в фургоне, увозившем меня в новую жизнь, я еще об этом не знал. Мой друг погибал — а я оплакивал термита, не друга…

А ведь мог бы и догадаться. По тому, как поменялось поведение «его человека», водителя фургона. Самсон явно пытался выйти из подчинения. Он вел нервно, рывками, вихляясь из стороны в сторону, беспричинно разгоняясь и тормозя, словно кто-то невидимый сталкивал его ногу с педалей и выкручивал руль. В зоопарке он помог мне выгрузить стонавшего Эфа, но как-то нехотя, словно сомневался, стоит ли вообще помогать. Прежде чем уехать, Самсон долго смотрел на пустые клетки, потом уставился на меня. В уголках его глаз застыли бусинки гноя, на дне болотных зрачков мутно цвело подозрение.

— Что… за… место? — сипло спросил Самсон, хотя спрашивать был не должен.

Крэкер явно терял над ним контроль, не мог справиться — а ведь в сравнении с чудом, которое он для меня совершил, управление медиумом было такой ерундой!.. Наверное, в этот момент мой друг Крэкер уже был близок к агонии. «Утратил способность самостоятельно дышать и глотать, — прочел я потом запись в его медицинской карте. — Причины ухудшения состояния не ясны. Подключение к аппарату искусственного дыхания не представляется целесообразным»… Причины ясны. Он потратил слишком много сил и энергии на то, чтобы вытащить меня на свободу.

Он все довел до конца. Там, в зоопарке, он все-таки «усадил» Самсона обратно в фургон и заставил без лишних вопросов уехать.

Даже представить себе не могу, какого усилия воли ему это стоило. Скорее всего, увозя Самсона, Крэкер уже не дышал.

…Когда я затаскивал планетарника в клетку орангутанов, он ненадолго очнулся. Возможно, тогда Эф в последний раз был в полном сознании. Он назвал мое имя и с размаху заехал кулаком в скулу. Зеркальная маска слегка смягчила удар, но я почувствовал вкус крови во рту…

…Мне снится, что я опять в фургоне Самсона. И что Самсон везет меня обратно в исправительный Дом. Он подчиняется Крэкеру, а Крэкер приказал доставить меня в Спецкорпус. Потому что теперь, когда Крэкер не дышит, он мне больше не друг и отдает плохие приказы… Мне снится, что я спал на ведьмином одеяле, в роботрущобах, и что Самсон нашел меня там, связал, содрал с моего лица кожу и выковырял один глаз. И что потом он погрузил меня в свой фургон и повез — назад, в исправительный…

Мне часто снится, что я возвращаюсь туда. Мне часто снятся кошмары.

Чтобы избавиться от кошмара, нужно пошевелиться во сне.

Я прикасаюсь руками к своим щекам, горячим и липким, без кожи. Кошмар не уходит. Тогда я приказываю себе проснуться совсем. Тяжело и медленно вываливаюсь из спящего режима в ячейку и почему-то утыкаюсь в голые стены. Слетели настройки.

С первым слоем тоже что-то не так. Мой кошмар продолжается: слышу звук мотора и чувствую тряску.

— Никак не проснется, — равнодушно констатирует чей-то «болтун». — Нужно его взбодрить.

Кто-то бьет меня по щеке. Сильно, наотмашь.

Машинально пытаюсь заслонить щеку рукой и понимаю, что я в наручниках. Кончиками пальцев ощупываю лицо — на мне нету зеркальной маски, а кожа действительно липкая и болит. С трудом разлепляю глаза — правый саднит и чешется — и смотрю в первый слой. Я на заднем сиденье патрульной пээспэшной машины. За окнами мелькают золотые огни пустых улиц, громоздкие силуэты конкреций. Великанская железная вилка, великанский бронзовый стул, великанское яблоко, великанский указательный палец…

…Пальцы, которыми я трогал лицо, в крови. Справа от меня сидит Цербер, немигающие зеркальные зенки кажутся бешеными даже под маской.

— Тебе не больно? — заботливо цедит его «болтун», а Цербер снова бьет меня по лицу, на этот раз кулаком.

Слева от меня сидит Эф. Он не сползает с сиденья только потому, что жестко пристегнут. Его голова откинута назад, отекшее лицо залито струйками пота. Он хрипло, неровно дышит — можно было бы подумать, храпит, но глаза широко раскрыты. Его рана под несвежей повязкой пахнет ужасно.

— Смотри, смотри, не отводи взгляд, — заунывно гудит мне Цербер. — Смотри, что ты сделал с моим напарником. — Он снова бьет меня по лицу. — Убить тебя мало. Говна кусок. Сволочь.

— Потише там, — командует с переднего сиденья, не оборачиваясь, кто-то смутно знакомый. — Нужно доставить без повреждений.

Смутно знакомый сидит за рулем. Просто сидит — машина едет на автомате, — не прикасаясь руками к рулю и с интересом разглядывая зажатого в смуглой горсти питомца. Потом отрывается от изучения питомца и смотрит на меня в зеркальце заднего вида. Эти глаза я узнаю — пара подгнивших маслин. Только в прошлый раз его морда была вся разукрашена, а теперь видна нездоровая темная кожа. Мой друг Клоун. Из зоны Паузы…

Он раскрывает ладонь, и я вижу, что в его руке — не питомец. Это церебральная линза — та, что они выковыряли из моего глаза, — ка— кая-то высохшая, с парой багровых прожилок внутри.

— Я и не знал, что капилляры в нее прорастают. — Клоун задумчиво рассматривает линзу на свет. — Кажется, поломалась. Вторую пусть тогда техслужба достает, я в этих старинных девайсах не разбираюсь… Исправляемый Зеро, — скучным голосом обращается он ко мне. — Вы обвиняетесь в совершении серии тяжких и особо тяжких преступлений…

На приборной панели светится заданный маршрут и пункт назначения. Исправительный Дом. Кошмар наяву. Серебристая точка — наша машина — ползет по кривой оранжевой линии вверх, уверенно и настырно, как муравей по протоптанной сородичами тропе…

Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как серебряный муравей тащит меня обратно в свой муравейник. Теперь я вижу только структуру. Утробу. Оказывается, даже одной церебральной линзы достаточно, чтобы в ней копошиться. С одной линзой утроба выглядит слегка покосившейся, но вполне пригодной для копошения.