Пол Уиткавер - Вслед кувырком Страница 37

Буря свирепствует, ветры завывают еще яростнее над кратером, где дымятся развалины здания. Чеглоку удалось рассеять первую волну обломков от взрыва, но сейчас на него летит рой наблюдателей-камботов размером с градину и другого оружия, поменьше. Еще ошалелый от взрыва, от вышвыривания из Сети (это значит, что Полярис без сознания, если не хуже, но сейчас об этом думать нельзя), Чеглок фокусирует собственную силу, держа всю концентрацию электрической энергии, которую он собрал, и точным проблеском разума бросает в воздух сеть молний. Ночь превращается в день с обнаженной и страшной красотой ядерного взрыва — брызги иссиня-белых дуг плеснули между мелкими металлическими предметами, расплавляя и поджаривая их схемы, в воздухе остро запахло озоном и горелым металлом. Чеглок подчиняет ветры своей воле и расшвыривает мертвые устройства, как пустые панцири насекомых.

И только тут он ощущает медный вкус крови и понимает, что ранен. Он сплевывает, в ушах у него звенит. Кровь капает из носа, течет из множественных порезов и царапин на теле, но вроде бы ничего серьезного. Острые глаза его видят, как внизу Моряна нагнулась над неподвижным телом Полярис. Феникс лежит рядом, тоже недвижимый. Подавляя побуждение лететь к ней, Чеглок начинает поиск нормалов. Не имея доказательств противного, он должен считать, что они всё еще живы и опасны. Воздух потрескивает, когда он готовит новые молнии, надеясь прикончить противников или хотя бы отогнать, пока те не напали снова.

И тут он вспоминает про Халцедона. Неизвестно, был ранен при взрыве шахт или нет, но Чеглок не может рисковать, что тот вдруг выскочит из-под земли прямо под барраж молний. Халц мужик крепкий, но не настолько. И Чеглок сдерживает огонь. Обернувшись вихревым щитом ураганной силы, он спускается в кратер. Огонь все еще пылает среди развалин, несмотря на ветер и хлещущий ливень.

Нормалов он находит сразу же. Пять разорванных и окровавленных тел лежат неподвижно, словно смерть, в самом сердце ямы, в эпицентре взрыва. При свете колеблющегося пламени видно, что тела перекручены, как трубы и балки, упавшие вокруг, а в некоторых случаях пронзившие нормалов, пробившие, словно лист бумаги, красно-золотую броню. У двух тел не хватает конечностей, у третьего — головы. Шлемы с поднятыми забралами, изуродованные формы, которые Чеглок видел в Сети: пингвин, лев, геральдический олень и вампир. На искалеченных реальных лицах — выражение недоумения и предсмертной муки. На всех, кроме одного. Лицо сэра Дракулота измазано грязью и кровью, но нетронуто, выражение его мирное и сосредоточенное, и он с виду ни надень не старше Чеглока. Тело его прислонено к низеньким остаткам стены, остекленелые глаза, синие, как у Чеглока, будто с отстраненным интересом рассматривают зазубренную сталь, торчащую из разорванной груди.

Чеглок парит на высоте десяти футов, настороженно выискивая любые признаки жизни, как это ни маловероятно. Он осторожен и ближе не подлетает: много есть страшных рассказов о победоносных пентадах, терявших своих мьютов из-за мин-ловушек псибертронной брони уже побежденных врагов. Он грезил о встрече с нормалами в бою, рвался пролить их кровь так сильно, что просто вкус ее ощущал. Сейчас у него отвращение, восторг и ужас — одновременно. Сердце колотится. Все случилось невероятно быстро, весь бой вряд ли шел дольше десяти секунд. И трудно поверить, что все позади, битва выиграна. Он пытается понять. Нормалы напали врасплох, начали быструю атаку в Сети и едва-едва не победили… и почти наверняка победили бы, кабы не взрыв, породивший эту чудовищную бойню внизу. Взрыв разорвал гештальт и вышиб Чеглока со всей его пентадой из Сети, а в физическом мире его эффект был еще сильнее: сбился накал неотвратимой контратаки пентады, и обессилены, если не серьезно ранены, Полярис и Феникс… и Халцедон, быть может, от которого пока что ни следа. Но все же основная сила взрыва пришлась на нормалов — по всей видимости, они погибли.

Он сжимает кулаки, чувствуя, что у него украли честную победу… или хуже того: преподнесли победу, которую он не заслужил, но бессилен отвергнуть. Нормалы вовсе не были разбиты — они бросились в эту последнюю отчаянную атаку, чтобы погибнуть. Зачем? Обрести славу мученика, гибель в бою, что есть высочайшая честь, которой может достигнуть последователь Крестозвездного Полумесяца? Действительно ли нормалы столь фанатичны, столь легкомысленно относятся к собственной жизни? Вопреки чувству ненависти и отвращения, которые разве что усилились, но никак не ослабли, Чеглок почти жалеет древнего врага.

Не трать свою жалость на таких, как эти.

От псионического вторжения Чеглок вздрагивает. Он взлетает выше, ища, откуда это.

— Пол? — зовет он. — Это ты?

Несмотря на дождь, он ощущает, что из пор маслом проступает пот, чувствует вонь собственного страха. Весь тот ужас, который он оставил там, в Сети, вскипает в нем снова — внутренняя буря, столь же яростная, сколь и та, что бушует вокруг, только совершенно ему неподконтрольная.

Джек лежит в кровати, лениво слушая голоса, доносящиеся с верхней террасы, где дядя Джимми курит косяк с Эллен. Слов не разобрать, но бормочущие ритмы убаюкивают, как колыбельная.

Наконец голоса стихают, и покоробленные доски наружной лестницы скрипят под крадущимися шагами вниз. Джек не столько следит за этими двумя слухом, напрягая уши после каждого осторожного шага, сколько чувствует, как его неудержимо тянет вслед за ними…

Что-то со стуком приземляется около него. Он рывком вскакивает, вскрикивает, широко распахивает глаза и тут же снова жмурится от бьющего в лицо луча фонарика.

— Тс-с! — Джилли, кто же еще. — Быстро за ними!

— Ладно, ладно…

Он скатывается с кровати, нащупывая на полу шорты и натягивая их на трусы. На Джилли вместо ночной рубашки большая пляжная футболка. Они подползают к двери и прислушиваются. Тихо. Джилли выключает фонарь, открывает дверь. Не до конца проснувшемуся Джеку чудится, что они играют в «Мьютов и нормалов», в какую-то версию этой игры, когда они проскальзывают через порог в еще более глубокую темноту дома, который, как пространство под куполом церкви, кажется совершенно пустым, но наблюдает за ним какая-то невидимая суровая сущность, сильный вирт, то ли желающий им зла, то ли нет. Джек вздрагивает, вспоминая: точно так же, когда его сбила волна и понесла кувырком по дну океана, он ощутил зияющую под ним бездну, будто нечто столь же древнее и огромное, как левиафан, заметило его, Джека, и зашевелилось. И оно до сих пор к нему тянется? Или это все уже позади — вместе с прочими подробностями отмененной реальности?

Они останавливаются, давая глазам привыкнуть к лунному свету, косо пробивающемуся сквозь занавешенные окна и превращающему дом в путаницу теней. Справа за сетчатой дверью — терраса; стулья, освобожденные Эллен и дядей Джимми, похожи на зернистые изображения черно-белой фотографии. За ограждением палубы неясные силуэты ветвей делают таинственные знаки на ветру, насыщенном запахом моря. Над приглушенным рокотом прибоя с морской стороны дюн то слышится, то пропадает шорох листьев.

— Пошли!

Джилли отворачивается от сетчатой двери, идет к винтовой лестнице, ведущей на первый этаж, и там останавливается. Джек у нее за спиной. Хотя — предположительно — внутренний звонок их собственной системы раннего оповещения даст им заранее заметить угрозу обнаружения, и они успеют спрятаться или удрать (как было вчера ночью в классе), все равно есть смысл быть поосторожнее. Они слышат и ощущают под ногами мерную работу водяного насоса в фундаменте дома. Проезжает по шоссе № 1 какая-то машина — как долгий, глубокий вздох. В остальном — тишина.

Джилли спускается по виткам лестницы, ноги ее стучат по железным ступенькам, словно капли дождя. Джек за ней. Перила у него под рукой закручиваются внутрь, и потому кажется, что спускаешься куда-то, где все теснее и теснее. Такое чувство, будто они с каждым тугим витком становятся все меньше, складываются внутрь себя, как оригами.

— Что теперь? — шепчет он, когда они доходят до конца лестницы.

— Тсс! — отвечает Джилли. — Слушай.

Джек слышит неумолчный плеск океана, шелест листьев на беспокойном ветерке, приглушенный ритм насоса, правильный, как биение сердца. Верещание цикад и протяжные призывы других насекомых доносятся справа из открытой скользящей двери, а от пола, стен и потолка вечно «притирающегося» дома исходит морзянка постукиваний и поскрипываний.

— Не слышу я их, — говорит он.

Джилли сжимает его руку.

— Помолчи, ладно?

— Может, они на пляж ушли?

Она качает головой. Лампа на крыльце соседнего дома Бакстеров светит в окно кухни, как каждую ночь, и в ее бледном свете, тонком, словно снятое молоко, Джек видит, как лицо сестры озаряется уверенностью.