Морис Дантек - Фактор «ноль» (сборник) Страница 38

Я провел несколько часов, наблюдая за ним словно сквозь совершенный ортоскопический объектив. Я видел ход кораблей вдали, созерцал белый с коралловыми вкраплениями песок, мой взгляд тонул в разной интенсивности синем и зеленом цвете Средиземного моря, затем он терялся во властной лазури неба, затем я начинал все сначала. Других занятий, кроме позволения этому миру отпечататься в себе, я не находил.

В самые черные ночные часы некто, не совсем являющийся мной, опишет весь процесс в некоей зарождающейся книге.

Песок, море, небо, солнце. Они, как представляется, вполне могут обозначить присутствие мира. Они подобны розе ветров, внесенной в компас, на котором не хватает лишь стрелки, указывающей направление к северному магнитному полюсу.

Но я знаю, что эта стрелка, этот полюс, это магнитное притяжение находятся не здесь. Они находятся на перевернутой личине этого мира песка-моря-неба-солнца, они находятся в послеполуночном мире, они находятся в мире огня-железа-бездны-тьмы, где текст находит весь свет другого мира, свет, которым этот мир обладает, но удержать который не может.

Я не знаю, откуда мне известно об этом, не важно, наверняка благодаря четырехплановой, одновременно разобщенной и сплоченной конфронтации света и ночи.

Но я знаю, что отпечатанное миром во мне дает моему мозгу необходимый импульс для записи неизвестных сведений обо мне на каком-нибудь таинственном пляже, где видимые следы моих шагов, где заметные, прочерченные моими пальцами углубления придадут наконец смысл тому, чем я еще не являюсь, и свяжут это воедино.

Часы идут, скользят по волне времени, как эти сёрфингисты, которых я замечаю вдали, чуть к югу, за молом. Моя жизнь – пока только капельки пены, отбрасываемые бурунами, и доска для сёрфинга, летящая по ним.

Часы идут, я даю уйти этим призрачным поездам, я замечаю, как их огни постепенно исчезают на горизонте.

Синева неба очень медленно сменилась на интенсивный серый кобальт с оттенком индиго. Солнце, словно метеор под анестезией, спускалось к горизонту, песок окрасился в желто-розовый, а потом – в ярко-оранжевый цвет. Даже море сделалось огненным. Обычные сумерки над морской вселенной. Фотография, открытка, такая же, как миллионы других такого же типа.

Такие продают вдоль passeggiata. Картинка с изображением отпуска – основная икона эры свободного времени.

Эстетика, взятая у мира, где солнце никогда, ни для кого и нигде не садится.

Но это – моя фотография, моя открытка, мой вид Эпиналя[42], моя рекламная икона. Мой мир.

Ничто и никто не смог бы втиснуться между тем, что оставалось от меня, и тем, что оставалось ото дня. Ничто и никто не смог бы заслонить своим нежелательным присутствием горизонт от прикованных к нему глаз человека без памяти, горизонт, который собирался поглотить солнце.

Ничто и никто не смог бы встать между мной и пляжем. Ничто и никто не смог бы помешать мне спокойно дождаться здесь прихода ночи.

Крошечная тучка по-прежнему висела высоко в зените. Кусочек перистого облака, затерявшийся и медленно распадавшийся в этой части неба.

Пляж, казалось, жил в своем собственном темпе, замедленный ход Вселенной странным образом позволял лучше видеть и то, что происходит в одну секунду, и то, чему для начала каких-то изменений, какого-то движения требуется неисчислимое количество времени.

Пляж действовал, словно некий химический проявитель. Уж он-то действительно являлся инструментом.

Вот. Это реальность. Город. Населенный пункт Виареджио, Тоскана, Италия. Пляж. Passeggiata. «Tito del Molo». Сосновый лес, начинавшийся за молом.

Мой дом. Дом кого-то, кто мог с большой натяжкой сказать: «я». Дом того другого, которым я стал.

Погруженный в последние синевато-серые минуты дня, сосновый лес приникает к почве золотистой красновато-коричневой массой, загораживая горизонт густыми ветвями. Время от времени я замечаю издали многоцветные, слабо озаренные воткнутым в землю прожектором палатки, полные велосипедов и тандемов. Я понимаю, что это маленькие агентства по сдаче в аренду разнообразных средств передвижения, на которых можно посетить берег моря и лес, расположенный напротив дома, где я живу.

Дома, в котором меня ждет пишущая машинка.

Дома, в котором меня также ждет мое незнакомое «я», мое «другое я».

Они ждут меня вместе. Кстати, разве они не являются в каком-то смысле одной и той же единой сущностью?

Комната бела так же, как и пляж. Она напоминает его обитаемую и обставленную мебелью копию, она – его отблеск, включенный в учет наносимого природе ущерба, она – его заключение в параллелепипедную структуру. Она находится уже не на поверхности планеты, а внутри куба.

Следовательно, ее топология изменилась, она структурируется теперь полом и потолком, не считая смежных помещений, но остается, вернее, продолжает становиться тем, что она есть, – пляжем, поскольку его сущность метастабильна. Это новое понятие только что возникло в моем мозгу, пока я созерцаю пишущую машинку и стопку бумаги, лежащие бок о бок в открытом чемодане у изножья кровати.

Силы, сущность, процесс создания.

Горизонтальный пляж парадоксальным образом кажется поворотной осью всего остального. Из-за него может образоваться перевернутая личина дня и ночи. Пляж, распластанный по глобусу днем, после полуночи рассыпается по противоположным внутренним поверхностям мира, являющегося его отформатированной копией, то есть комнаты.

Перевернутая личина двух этих машин, конечно, я. Благодаря мне пишущей машинке, третьей машине, составленной из двух первых и себя самой, удается существовать, то есть записывать слова на бумагу.

Я не знаю, кто задумал этот эксперимент, в котором я невольно выступаю в роли подопытного кролика, но создается впечатление, что этот кто-то может создавать и разрушать миры по своему усмотрению.

Во всяком случае, создается впечатление, что он делает все для того, чтобы заставить нас поверить в это.

Четвертый день: бесконечность в кубе

Сон долго не приходил. Я постоянно смотрел то на открытый чемодан в изножье кровати, то на маленький радиобудильник «сони» кубической формы, стоявший на ночном столике и с цифровой точностью отмечавший время красными светодиодами.

Чемодан, появившийся ниоткуда, но найденный в доме, будильник, сияющий ярко-красными минутами, пишущая машинка, готовящаяся нанести синюю татуировку на белую бумагу. Синхронизированные фазы одного и того же процесса. Процесса создания цельной личности, с прошлым, с настоящим, с будущим, заключенными в машине, в сети прерываний, придающими смысл всему.

Пляж, преображенный в свою следующую форму, в комнату. И я среди них, среди ночи, среди двух миров. Словно среди себя самого. Почти неразличимый мост перекинут между двумя «я». Между «я», которые уже не знакомы, которые не могут узнать друг друга, которые прекратили сотрудничество. «Я» дневное, «я» ночное, «я» пляжа, «я» комнаты, «я», позволяющее миру отпечатываться в нем, «я», записывающее эксперимент при помощи пишущей машинки. Они разные, смещенные по фазам, разобщенные. Они, кажется, иногда, во время призрачных пересечений, могут сталкиваться, но разъединены по определению. Моя жизнь в поступке, то есть в письме, мое высшее мастерство должны помочь им снова слиться воедино.

Существует процесс. И процессор – я.

Часы идут, как на пляже, но в полутьме комнаты; в полутьме кубического пляжа они принимают вид красных светодиодов.

Часы идут. Я – процессор. Красные цифры в ночи. Я – пишущая машинка, способная объединить две разобщенные машины моей личности. Я – то, что натянуто между двумя пределами Бесконечности.

Часы идут. Сон не приходит. Я словно нахожусь в разгаре дня на пляже. Мне кажется, что потемки комнаты содержат еще более яркий свет.

Часы идут. Полночь приближается. Я по-прежнему вижу открытый чемодан, стопку бумаги и «ремингтон», ожидающие меня в изножье кровати. Мои глаза периодически закрываются. Я клюю носом. Постепенно темнота охватывает все. Я погружаюсь в дремоту. Я погружаюсь в спрятанный свет Черной комнаты.

Часы остановились.

Я иду навстречу им.

Я.

Наконец.

Я – там. Это – я. Я – это я. Я подключился к процессу, я – действующий процессор. Я – это я.

Я вернулся к себе самому, я стал тем, что я есть, я снова то, чем я становлюсь.

Я.

Наконец.

Но возвращающийся мир рассыпался на десинхронизированные, разъединенные, распыленные фрагменты. Мне удается удержать вместе две машины моей личности. Удается, потому что я сижу на полу перед пишущей машинкой, прислонившись к спинке кровати. Я произвожу разделительный синтез, начинаю снова становиться собой. Пока я стучу по клавишам пишущей машинки, ослепляющий свет воспламеняет мой разум. Черная комната превращается в Пылающую комнату, весь мир вокруг взрывается туманными огнями.