Александр Тюрин - Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры. Страница 4

Через пару часов совместной работы Андрей понял, что «прошел в дамки».

«Жирные пятна» в тарелке превратились в студенек, напоминающий по форме медузу. Студенек тянулся к органике, свету и теплу.

— Теперь эта технотварь действительно тебя чувствует, а возможно даже и думает о тебе. Что-нибудь хорошее думает, ты же для нее папа Карло. Ах, тятя, тятенька, — Дворкин покрутил рыжий кавалерийский ус, как бы в задумчивости. — Но представляю, какие у нее планы на человечество, учитывая ее зверский аппетит. А особенно прожорливой она станет, когда начнет размножаться. Ну, это мы к восьмому марта доделаем. Приподнесешь цветы техножизни в подарок Верке. Точно?

На какое-то время Грамматиков перестал слышать Дворкина. В его цифровых пальцах сейчас дрожали уже не просто шарики углерода и водорода. Его руки как будто касались Бездны, которую заполняла молчаливая сила. Бездна своей безмерной властью сама ограничивала себя, иначе бы ничего не было, кроме нее. На ее границе недолговременной рябью возникало сущее. Материя, пространство, время, движение, жизнь, мысль — не более, чем легкое волнение этого океана вечности. Каждая частица материи — лишь тоненький ручеек энергии, проходящий через крохотный затвор на границе Бездны. Чуть побольше откроешь затвор и энергия затопит наш тусклый пленочный мир, сожжет его к едрени-фене.

Виртуальное окно стало таким пронзительно-емким, будто на границе зрительных и осязательных центров мозга сформировались тайные нейроинтерфейсы, способные превращать прикосновения Бездны в возбуждения нервных клеток.

— Эй, барон, ты в порядке? У тебя сейчас взгляд, как у Николая Угодника, — Дворкин помахал ладонью перед лицом Грамматикова.

Бездна отодвинулась. В уши проник бубнеж настенного телевизора из комнаты Стасика. Грамматиков почувствовал смертельную усталость. Ему уже ничего не хотелось, даже спать.

— Как вы думаете, Борис, война-то будет?

— Не будет, так что героем России тебе не стать. Наше начальство струхнет и подпишет рижскую бумажку, акции вернет да еще неустойку заплатит нефтяным вождям. Может еще прикроет пару крупных русских заводов, чтобы не создавали конкуренцию забугорным брэндам. Куда начальству деваться, если оно привыкло отовариваться в токийских бутиках и покрывать свое рыхлое тело золотистым загаром на Таити?

— Но про двенадцать мирных трупов в таймырских чумах — это ж брех.

— Я тебе дам, брех. Правозащитники из «Дудаев Мемориал» во главе с бесстрашной Лерой Найдорф честно напоили суррогатным спиртом бедных оленеводовов, которые всегда рады оттянуться за чужой счет… Однако ж и прогрессивную мировую общественность надо было чем-то воодушевить, согласись? А мировую прогрессивную общественность на мякине не проведешь. Она привыкла к крутым зрелищам — порно пополам с экшн. Когти вервольфа, с которых свисают вырванные кишки и другие половые органы. Обагренные кровью зубы людоеда, непременно с жутким кариесом и дуплами. И все — крупным планом, в полный рост. Император Нерон по сравнению с нынешними затейниками — бледный забитый мальчик. Вот и крутят бибисишники по телеку синюшные трупы оленеводов, павших жертвой «русских зверств»: глаза выпучены, языки высунуты, блевотня на малицах… Но вообще, надо признаться, мы заслуживаем хорошей взбучки за то, что тысячу лет ссымся в собственных подъездах. А на Западе, тем временем, мужчины даже забыли, что такое мочиться стоя. Только сидя, а потом непременно пожалуйте на бидэ.

Спорить не хотелось. Даже фразы не склеивались.

— Но, Борис, подъезды подъездами, а Сибирь-то… освоили наши… казаки всякие, Ермак Тимофеевич, и так далее, новгородские ушкуйники еще в четырнадцатом веке там промышляли, московские воеводы в конце пятнадцатого походы туда совершали, комсомольцы и зэки в двадцатом веке там нефть и минералы начали добывать.

— И где теперь казаки и зэки с Чудаком Тимофеевичем во главе? Вот и ты в одном популярном месте сидишь. Не надоело? Да забудь ты все это. Нам плевать, будет война или не будет война. Победят ли борцы за «свободу личности» с сильно истрепанным анальным отверстием или фаллически-несгибаемые борцы за «свободу родины». Те, кто писает сидя, или те, кто писает стоя. Врут и те, и другие. Свобода — это ведь что?

— Свобода — это когда…

— Задумался, барон? Сегодня свобода — это когда из тебя кто-то сосет кровь, мозги и деньги, а ты смотришь телек, дуешь пиво и доволен. Но завтра придет настоящая свобода. Это когда у тебя есть сила и ты знаешь, как ее употребить. Завтра, барон, весь мир станет другим, из плоского превратится в объемный, глубокий, и всем хватит места в Бездне. Согласись, что я озвучиваю в общем-то твои собственные мысли.

Из окна проник какой-то странный свет, который бы во времена бабушки-баронессы назвали бы неземным.

Грамматиков подошел к окну, тут Вера своими пальцами (какими же дуалистически нежно-сильными они могут быть) взяла его за руку, они выглянули наружу и…

У Андрея так захватило дух, что даже затошнило. Ниже ничего не было. Только гряда облаков. Выше напряженно синее небо. По бокам… Фрагмент дома был вделан в парящую скалу, которая больше всего походила на гигантский алмаз. Но этот алмаз был легче воздуха, наверное «скала» была склеена из диамантоидной пленки и накачана гелием.

Облака внизу разошлись, образовав обширный проем. По блесткам воды и очертаниям берега, Андрей понял, что внизу Петербург.

Вернее, внизу должен быть Петербург.

Но там Андрей видит стволы, ветви и пневматофоры громадных техноорганизмов, которые поглощают дома, улицы, каналы… Город гибнет на его глазах! Город, переживший блокаду!

Грамматиков стал медленно сползать на пол… и тут раздался хоровой здоровый смех Бориса, Лены и Веры, переходящий в откровенное ржание.

— Розыгрыш, прикол! Вы обкакались на глазах у всего честного народа. Эй, бабуля за стенкой, принеси тазик для чистосердечного блевания…

«Гибнущий Питер» — это всего лишь виртуальные картинки, переданные Верой через боди-коннектор. Дешево и смешно.

В три часа ночи Борис и Лена легли на матрас под столом и, против ожидания, сразу затихли. Вера и Андрей остались на исхоженном клопами диване. Это еще меньше укладывалось в его голове, чем бурный рост колонии техноклеток. Теперь у него столько друзей… Полночи он смотрел на лицо Веры. Лунный свет лился по блестящим волосам на ее щеку, превращая плоть в живое серебро. Живое серебро втекало в расширенные зрачки Грамматикова, скользило по маслянистой миелиновой оболочке его нейронов, насыщало его мозг сладковатым шепотом, отдаваясь в горле и груди нежными вихрями.

Лишь под утро он заснул. Разбудил его рекламный пузырь, пожаловавший через слегка приоткрытую форточку. Пузырь повис над головой и зашептал, разгоняя сон. «Дорогой господин… господин Грамматиков, вы слышите меня, Андрей Андреевич? Вы несчастливы? Вы сексуально не удовлетворены? Мы беремся сделать вас счастливым. Геночип фирмы „Кама-с-утра“ позволит вам вырастить новый полностью функциональный пенис на спине.»

Вот дьявол, пузырь считал имя, отчество и фамилию потенциального покупателя с радиометки, прилепленной к окну метким выстрелом рекламного снайпера. Вон клякса виднеется чуть выше подоконника…

Грамматиков на ощупь подхватил с тумбочки толстый журнал и метким броском уничтожил нарушителя утреннего спокойствия. Потом вспомнил то, что творилось в его квартире вечером и ночью.

Было довольно рано, но новые друзья уже исчезли. И даже записки от них не осталось.

Какой-то запах внезапно атаковал его нос, вернее отсутствие запаха. Он потянул воздух и понял, что Стасик пахнет иначе, чем вчера. И Марина Аслановна не храпит, не втягивает кубометры воздуха и не выдает их обратно, обогатив углекислым газом.

Комнату Андрея и комнату грозной соседки разделяла стена, которая в значительной степени состояла из двери, заколоченной и обклеенной газетами еще сто лет назад, в 1917 году.

Дорожка из чего-то липкого тянулась от тарелки по столу, свисала на пол, дальше пролегала по истоптанному паркету — и прямиком под дверь…

Однажды Андрей побывал у Марины Аслановны в комнате. На новый год, когда было совсем одиноко, и хотелось чего-то вкусненького, непохожего на осточертевшие мамины супчики… Насилу вырвался только вечером следующего дня. Да и «вкусненькое» оказалось кошмарно переперчённым. У Марины Аслановны не было папы. Если точнее, папа Марины был неизвестным боевиком с усиленной на генетическом уровне гормональной активностью. О папе Аслане известно только то, что он испортил Маринину маму и оставил под матрацем горсть патронов и кинжал со следами крови. Отсюда ясно, отчего Марина Аслановна такая агрессивная…

Андрей вышел в коридор и, прокашлявшись, постучал в дверь соседки. Никакого отклика, никакого ворчания или вопля. Он постучал снова и, набравшись духа, распахнул дверь.