Мерси Шелли - Паутина Страница 42

Из дальнейшего текста я узнал лишь, что настоящий дримкетчер — величиной с тарелку и вешается он в вигваме у входа, а я обладаю лишь миниатюрной копией. Про серьги-дримкетчеры ничего не было. После дримкетчеров Бэнкс перешел на другие символы и тотемы. Как мне показалось, он плавно подводил читателя к идее о том, что альтернативные люди-оборотни добились большего прогресса, чем люди обычные, и за счет этого оказались по отношению к обычным людям на контролирующих ролях:

«…из наиболее ярких делений на «рыбаков» и «рыб» мы находим в христианстве. Символы раннего христианства — Рыба и Сеть — появляются в первом публичном выступлении Христа, когда он обращается к своим первым ученикам-апостолам. Иисус обещает рыбакам Петру и Андрею сделать их «ловцами человеков». Заметим, что в дальнейшем тексте Нового Завета сложно найти такие места, где Христос столь откровенно говорит не о человеке вообще, но об управляющем звене своей системы (т. е. о ловцах). А впоследствии символы Рыбы и Сети вообще стали нести совершенно противоположный смысл. «Рыба» вместо уловляемого человека стала означать самого Христа (как аббревиатура его имени и титула). А знак «Сети» — две перекрещенных веревки — стали трактовать как «крест»: символ ловца стал символом «спасения» пойманного. Еще более странные искажения (если не сказать — цензуру) претерпели…»

К сожалению, у меня не было времени читать дальше. Я послал ссылку себе домой, в двух словах рассказал девушке-администратору о том, что узнал о сережке-дримкетчере, и побежал на электричку.

Клетка 18. ПСИЭН

Если человек исследует неожиданные отношения, возникающие между предметами и их названиями, то рано или поздно он доходит до понимания того, что между самими отношениями тоже могут возникать неожиданные отношения.

Возьмем, к примеру, первое попавшееся на глаза, то есть ресторан. В конце двадцатого века в русский ресторан вернулся известный стиль сервиса, ушедший было оттуда вместе с буржуями и рябчиками в тот известный день, когда первые дожевали вторых вместе с ананасами. Выражаясь конкретнее — вернулось использование уменьшительно-ласкательных суффиксов при назывании блюд. Конечно, «картошечки» и «селедочки» продолжали существовать и в советское время. Однако по-настоящему ресторанное сюсюканье вновь развернулось только в 90-х, когда величие и могущество русского языка вновь стали понятны человеку из простого, обслуживающе-персонального сословья.

В самом деле, едва ли можно найти адекватную замену «селедочки» в том же английском. В лучшем случае получится «маленькая селедка» или «немного селедки», что имеет оттенок скорее отрицательный. Можно было бы долго и с пользой рассуждать о том, какими приемами компенсируют этот серьезный недостаток своего языка американцы, ибо они все равно вынуждены как-то обрабатывать клиентов. Однако человек, интересующийся не просто отношениями, а отношениями отношений, в этом месте благоразумно останавливается и переходит от имен к самим предметам.

Оказывается — и это подтверждают надежные свидетели — в последней четверти XX века между самими блюдами русских и американских ресторанов существовало не менее четко выраженное отношение. Грубо говоря, у американцев порции оказывались больше. Так, одному моему знакомому, решившему в те годы поесть где-то в Техасе, на просьбу дать салат принесли разрезанный пополам кочан размером с его же голову. Плюс, естественно, помидоры, пармезан и прочий перец. Знакомый, привыкший к российскому ресторанному салату 80-х (созданному в основном с целью точно помечать центр тарелки для падающих в него мордой лиц), был шокирован и почти оскорблен.

Не отвлекаясь на официальные причины такой разницы, выделим наконец основное: уменьшительно-ласкательное именование блюд в российских ресторанах в конце прошлого века оказалось в особой гармонии с уменьшительно-ласкательными размерами сих блюд, по сравнению с американскими аналогами. Можно даже заподозрить, что само возвращение сюсюканья в русский ресторан было вызвано не просто крахом социализма, а некими более глубокими причинами, восстановившими сбитое равновесие, которое определяет отношения между размерами блюд и их названиями. Это подтверждается и тем фактом, что сейчас, когда размеры порций в двух странах примерно сравнялись, уменьшительно-ласкательные суффиксы встречаются только в подчеркнуто-ретроградских ресторанах нашей страны. «Фарфоровская», следующая станция «Сортировочная».

Голос, объявивший станцию, отвлек меня от размышлений, и, взглянув на них как бы со стороны, я с изрядной долей сарказма отметил, что новая завиральная теория выдумана даже не из головы, а из желудка. Когда я выбежал из инфоцентра, то увидел вывеску китайского ресторанчика, где неплохо готовили. Но было уже поздно, электричка отходила через две минуты. Оставалось строить теории. Ладно, на голодный желудок лучше думается.

В моем случае формула отношений между отношениями была сложнее. Сначала ко мне попали: один объект без легенды (серьга) и одна легенда объекта, но без самого объекта (агент по недвижимости). В Сети я нашел легенду сережки. Теперь я, наоборот, собирался искать агента по его легенде.

Понятно, что поиск скорее всего будет осуществляться в лоб: предъявление легенды и сопоставление ее с объектами. Но если считать, что между серьгой и агентом есть особая связь, то, как в ресторанном примере, может получиться что-то вроде математической пропорции: «Отношение А к В эквивалентно отношению Х к Y», или просто

A/B = X/Y.

Эквивалентность, выражающую связь левой и правой частей уравнения, будем считать доказанной: сережка-дримкетчер и история про агента попали ко мне в одно и то же время, в одном и том же месте. Они оказались по разные стороны от странного видения в электричке — как по разные стороны знака тождества. Теперь B, А и Х известны: это серьга, ее описание, а также описание агента. Значит, для нахождения неизвестного Y (то есть самого агента) можно воспользоваться формулой, с помощью которой такие уравнения-пропорции решают.

Но что это за формула… То есть понятно, как она выглядит в этих обозначениях — но как интерпретировать ее, если вернуться от математики обратно к дримкетчеру и агенту? «Произведение крайних равно произведению средних» — это может означать, например, что «все произведения продаются», как написано на табличке из коллекции Жигана. Или это подразумевает, что появление сотни отечественных старушек на просмотре современного японского фильма «Весна» эквивалентно появлению ста средних американцев на просмотре средней американской комедии… «Сортировочная», следующая станция «Обухово».

Я пожалел, что со мной нет Чарли и Франческо. Вот с кем было замечательно обсуждать такие выдумки! Где они теперь, приятели моей молодости? Жиган для таких игр простоват, он принимает почти любые мои фантазии на «ура», однако на этом его участие в них заканчивается. Когда-то мы играли в подобные псевдо-теории с Ритой, но она обычно уходила в другую крайность и своим скепсисом зарубала все мои идеи на корню.

Другое дело Чарли и Франческо. Я представил, как первый из них, будь он здесь, вывалил бы на меня кучу формул еще более громоздких. А второй заявил бы, что это все ерунда, если не поставлено несколько независимых опытов, так что нам нужно срочно обойти десяток разноязычных ресторанов, замеряя порции собственным желудком («кстати, Вик, у нас в Мексике «прочий перец» считают первым, да-да, а уж потом всякие там капусты, будь они хоть с лошадиную голову»), а также обзвонить как можно больше торговцев недвижимостью и выяснить, какими снами они торгуют — плохими или хорошими («кстати, по-моему ты гонишь насчет того, что самолет это недвижимость, тут прокол в твоих условиях, да-да, я своими глазами видел один самолет, он был сама движимость, да-да, на колесиках ехал, быстро-быстро, нет-нет, не изнутри, знаю-знаю, изнутри самолета все что угодно можно увидеть, но я-то видел снаружи, да, через дырочку в заборе, ну да, издалека, нет-нет, не тележка из супермаркета, я уверен, это был настоящий самолет, довольно большой и на колесиках, да-да, своими глазами, нет, не проверял…»)

Как бы то ни было, сейчас коллективный мозговой штурм отменялся по причине отсутствия коллектива. А из моих собственных размышлений следовал по крайней мере один вполне практичный вывод: с дримкетчером все выяснилось так быстро потому, что сережка была штуковиной уникальной; поиск же человека по столь общему описанию будет идти значительно дольше.

Вначале это было даже интересно. Я выходил на платформах между центром и Малой Вишерой, прогуливался по небольшим городишкам, на вокзалах которых еще сохранились деревянные сиденья, а в чистом воздухе ощущалось то провинциальное спокойствие, которое, казалось, не нарушается веками. Радостное чувство оторванности, столь ценимое мною раньше и как-то позабытое в последнее время, наполнило меня с новой силой. Никто не знает, где я, и здесь никто не знает меня — словно ребенок, убежавший из дома, бродил я по маленьким городкам, сидел в пустых залах ожидания, расспрашивал кассирш и контролеров, милиционеров и редких бомжей, говоря им, что ищу брата, с которым у меня здесь (на этом вокзале, в этом буфете) назначена встреча, да как-то вот разошлись — может, видели его? Эта легенда тоже подкрепляла чувство новизны: вот так просто, с парой слов про несуществующего брата, делаешься другим человеком, и кажется, никто уже не вернет тебя на место, в твою настоящую реальность.