Уильям Гибсон - Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв (авторский сборник) Страница 42

– О ком вы говорили? – спросила Энджи, когда опустилась крышка люка.

Вставив ключ в замок зажигания, Тернер запустил турбину, одновременно пустив воздух в воздушную подушку. Через узкое окно на своей стороне он увидел, как Руди и Салли быстро отошли назад от ховера, а собака, присев на задние лапы, залаяла на шум турбины. Педали и ручное управление были слишком большими, они были сконструированы так, чтобы предоставить максимум свободы движений водителю в радиационном скафандре. Тернер осторожно выехал из ворот и развернулся на широкой полосе гравиевой дорожки. Энджи подтягивала пристяжные ремни.

– О матери, – сказал он.

Он завел турбину, и машина рванулась вперед.

– А я никогда не знала своей матери, – сказала девочка, и Тернер вспомнил, что ее отец мертв, а она этого еще не знает...

Он прибавил обороты, и ховер сорвался с гравиевой дорожки, едва не задев одну из собак Руди.

Относительно подвески броневичка Салли была права: от турбины шла постоянная вибрация. При девяноста километрах в час на горбатом асфальте старой трассы ховер просто вытряхивал душу. Бронированная воздушная подушка тяжело переваливалась через рытвины. Эффект скольжения, подобный гражданской спортивной модели, будет возможен лишь на совершенно ровном покрытии.

Неожиданно для себя Тернер обнаружил, что ему это нравится. Нацеливаешься, чуть осаживаешь колымагу, потом даешь газ. Кто-то подвесил над передней обзорной щелью пару выцветших на солнце розовых игральных костей, которые теперь раскачивались из стороны в сторону. За спиной – ровный вой турбины. Девочка, похоже, расслабилась, впитывая пробегающий мимо придорожный ландшафт с рассеянным, почти довольным видом, и Тернер был благодарен, что от него не требуется поддерживать разговор. «Ты крутая, – думал он, временами скашивая взгляд в ее сторону. – Пожалуй, едва ли найдется сегодня на поверхности этой планеты еще один такой же маленький объект, за которым шла бы такая же жестокая охота, И вот я увожу тебя в Муравейник в бронетачке Руди, оставшейся с прошлой войнушки, и понятия, черт побери, не имею, что мне с тобой делать... Или кто это был, кто рванул городок...»

«Давай-ка прокрутим это, – сказал он самому себе, когда они свернули вниз в долину, еще раз прокрутим произошедшее, может, что и выскочит. Митчелл вошел в контакт с „Хосакой“, сказал, что он переходит к ним. „Хосака“ наняла Конроя и набрала команду медиков, чтобы проверить Митчелла на предмет имплантантов. Конрой сколачивал группу, работая в контакте с агентом Тернера. Агент Тернера – это голос в Женеве, номер телефона, не более. „Хосака“ заслала Эллисон, чтобы та подлечила его в Мексике, потом Конрой вытащил его оттуда. Уэббер, прямо перед тем, как все пошло наперекосяк, сказала, что это она была подсадкой Конроя на полигоне... Кто-то атаковал полигон, когда к нему подлетала девушка. Затем – сигнальные ракеты и автоматные очереди». На взгляд Тернера, это было очень похоже на «Маас»; приблизительно такого хода он и ожидал от их спецслужбы – однако с подобной ситуацией полагалось справиться наемным мускулам. Потом побелело небо... Тернер вспомнил, что Руди говорил что-то про электромагнитную пушку... Кто? И этот бардак у девочки в голове, то, что появилось у Руди на дисплеях томографа и визуализатора ядерно-магнитного резонанса. А Энджи сказала, что ее отец никогда не намеревался бежать сам.

– Нет компании, – сказала она, обращаясь к окну.

– То есть?

– У тебя ведь нет компании, да? Я хочу сказать, ты работаешь на тех, кто тебя нанимает.

– Верно.

– Ты не боишься?

– Конечно, но не из-за этого...

– А у нас всегда была компания. Мой отец сказал, что со мной будет все в порядке, что я просто перехожу под крышу другой компании...

– Он прав, с тобой все будет в порядке. Мне просто нужно выяснить, что происходит. А потом я доставлю тебя туда, куда тебе нужно.

– В Японию?

– Куда угодно.

– Ты там бывал?

– Конечно.

— Мне там понравится?

– Почему бы и нет?

Тут она снова погрузилась в молчание, а Тернер сосредоточился на дороге.

– Это заставляет меня видеть сны, – сказала девочка, когда Тернер наклонился, чтобы включить фары. Ее голос был едва слышен за ревом турбины.

– Что заставляет? – Чтобы не смотреть в ее сторону, он сделал вид, что занят слежением за дорогой.

– Та штука в моей голове. Обычно это происходит только тогда, когда я сплю.

– Да-а? – Вспомнив белки закатившихся глаз в спальне Руди, конвульсии, наплыв сбивчивых фраз на неизвестном языке.

– А иногда наяву. Как будто я подключилась в деку, только я свободна от решетки матрицы, лечу, лечу, и я там не одна. Как-то ночью мне снился мальчик... Он потянулся, схватил что-то, и это что-то причиняло ему боль, а он не понимал, что свободен, что ему нужно только это отпустить... Так я ему об этом сказала. И вдруг на долю секунды смогла увидеть, где он. Это не было сном, я ясно увидела противную комнатку с грязным ковром, и я могла бы сказать, что ему нужно принять душ, и чувствовала, как к его ступням прилипают стельки, потому что он был без носков... Это было совсем не похоже на сон...

– Нет?

– Нет. Сны... в снах все большие, очень большие... я тоже большая, двигаюсь, плыву среди других...

Ховер, взвыв, преодолел бетонный подъезд к трассе меж штатами, Тернер выдохнул и только тут сообразил, что уже с минуту задерживает дыхание:

– Что за другие?

– Яркие. – Снова молчание. – Не люди...

– Ты много времени проводишь в киберпространстве, Энджи? Я хочу сказать, надолго подключаешься в деку?

– Нет. Только когда делаю домашние задания. Отец сказал, что мне это вредно.

– А о снах он что-нибудь говорил?

– Только то, что они становятся все реальнее. Но я никогда не рассказывала ему о тех, других...

– Хочешь поделиться? Может быть, это поможет мне сообразить, что нам теперь делать.

– Некоторые из них рассказывают мне всякое. Разные истории. Когда-то там не было ничего, ничего, что существовало бы само по себе, – были только базы данных и люди, копавшиеся в них. Потом что-то случилось, и Оно... Оно познало себя. Это уже совсем другая история – о девушке с зеркальными глазами и о мужчине, который боялся кого-нибудь любить. Что-то, что сделал этот человек, помогло Целому познать себя.... А потом Оно как будто распалось на различные части себя самого, и мне кажется, те – яркие, другие – и есть эти части. Но об этом очень сложно рассказывать, потому что сами они говорят об этом не совсем словами.

Тернер почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Что-то всплывало, возвращалось к нему из подводного города – досье Митчелла. Волна жгучего стыда в холле, облупившаяся грязно-кремовая краска, Кембридж, общежитие университета...

– Где ты родилась, Энджи?

– В Англии. Потом мой отец стал работать на «Маас», и мы переехали. Сначала в Женеву.

Где-то посреди Вирджинии Тернер свернул ховер на обочину из гравия, потом съехал на заросшее пастбище. Он повернул налево, за машиной потянулся клубящийся хвост пыли. Лето, все высохло. Тернер завел ховер поглубже в ельник. Турбина заглохла, машина грузно осела, выдавливая воздух из-под юбки.

– Теперь можно и поесть, – сказал он, перегнувшись на заднее сиденье за холщовым мешком Салли.

Выпутавшись из пристяжных ремней, Энджи расстегнула молнию черного свитера. Под свитером на ней было что-то белое и облегающее, квадратный вырез открыл по-детски гладкое, загорелое тело. Она взяла у него мешок и стала разворачивать приготовленные Салли бутерброды.

– А что не так с твоим братом? – спросила она, протягивая ему половину бутерброда.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, есть что-то... Салли сказала, он все время пьет. Он несчастлив?

– Не знаю, – ответил Тернер, поводя плечами и массируя шею, чтобы снять напряжение. – Я хочу сказать – несчастлив, должно быть, однако я не знаю, почему. Бывает же, что люди иногда просто подвисают.

– Ты имеешь в виду: когда у них нет компаний, которые бы о них заботились? – Она принялась за еду.

Тернер поднял на нее глаза.

– Задираешься?

Она кивнула с полным ртом. Проглотила.

– Немножко. Я знаю, что есть много людей, которые не работают на «Маас». Никогда не работали и никогда не станут. Ты – один из них, твой брат – другой. Но я спросила всерьез. Знаешь, мне понравился Руди. Но просто он кажется совсем....

– Конченым? – закончил он за нее, все еще держа бутерброд в руке. – Увязшим? А дело, думаю, в том, что некоторым людям нужно иногда сделать скачок, и если они этого не делают, то увязают по уши – навсегда... А Руди никогда и не пытался соскочить.