Стивен Полански - Отчет Брэдбери Страница 45

Алан вышел из ванной. Он все еще был в одежде.

— Стой спокойно, — сказала Анна.

Она сняла бейсболку с его головы.

Алан вошел в спальню, нашу спальню, и закрыл за собой дверь. Анна немного подождала, потом постучала (она ожидала ответа, но не получила его), потом вошла в дверь. Я остался в коридоре. Алан лежал в кровати, той, что стояла дальше от двери. Он укрылся одеялом. Анна присела на краешек его постели. Положила руку ему на грудь.

— Хочу пожелать тебе спокойной ночи, — сказала она. — Желаю тебе хорошего сна. Хочу, чтобы тебе приснились добрые сны. Утром все будет гораздо лучше. Будет не так странно, не так чуждо. Спи. И не тревожься. Если я тебе понадоблюсь, я буду в соседней комнате. — Она выключила лампу, стоявшую на тумбочке между кроватями. — Спокойной ночи. Сладких снов.

Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

— Думаешь, подействует? — поинтересовался я.

— Что именно?

— Думаешь, он уснет?

— Надеюсь, — ответила она.

— Я тоже, — проговорил я. — Не хочешь поговорить?

— Не знаю. Не очень. А ты?

— Я бы не возражал.

— Ладно, — сказала она. — Идем в гостиную.

Мы проговорили около часа. Мы говорили об Алане. О его отношении к ней — я выразил свои сомнения — и о его отношении ко мне. Это беспокоило нас обоих. Я не стал рассказывать о том, что случилось со мной в магазине, но выразил опасения о своем здоровье.

— Ты ведь знаешь, — сказал я, — рано или поздно мне понадобится врач. Кардиолог.

— Хорошо, — ответила Анна.

— Я рассчитывал попасть к своему врачу через семь недель. Чтобы проверить, насколько сильно повреждено сердце.

— Семь недель еще не прошли, — отозвалась она. — Заканчивается вторая.

— Правда? — изумился я. — Господи! Действительно, правда. Но мне все равно нужно это сделать. Напомнишь мне?

— Ты волнуешься.

— Да, — кивнул я. — А ты бы не волновалась?

— Волновалась бы.

Мы поговорили о Высоком. Я пожаловался на зеленую машину. Обсудили завтрашний день. Пока мы разговаривали, Алан лежал в постели и, по-видимому, уснул.

— Ты заметила, — спросил я, — что у него пробор с правой стороны?

— Нет, — ответила она. — А что?

— У меня пробор слева. Похоже, он делает его в соответствии с ростом волос. Тебе это не кажется странным?

— Не знаю, — сказала она. — Не думаю, что это имеет значение.

— Нет, конечно, я понимаю, — ответил я.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Анна ушла в свою спальню. Я помылся, потом проверил дверь квартиры, чтобы убедиться, что она заперта. Выключил свет. Я оставил свет в ванной и прикрыл дверь в нее так, чтобы в коридоре было не совсем темно. Потом открыл дверь спальни. Увидел Алана, лежащего в кровати. Казалось, он спит. Я разделся как можно тише и лег в постель. Как только я натянул одеяло, Алан сел.

— В чем дело? — спросил я и тоже сел.

Он не ответил. Встал с постели. Я увидел, что он не снял брюки.

Я тоже поднялся.

— Что случилось? — спросил я. — Все в порядке?

Он подошел к двери. Вышел в коридор, но свернул не к туалету. Я пошел за ним. Он остановился перед дверью Анны. Взялся за ручку двери.

— Эй, — окликнул я. — Что ты делаешь, малыш?

Он открыл дверь.

Я вцепился в его руку, чуть выше локтя.

Это был первый раз, когда я дотронулся до моего клона. Что я почувствовал, коснувшись плоти, которая была моей плотью? Самое тесное в мире кровное родство. В Нью-Гемпшире Анна рассказывала мне, что ощущала, когда касалась своих детей. Она говорила, что ее это успокаивало. Говорила, что это похоже на прощение, словно возвращаться домой из долгих странствий, как блудный сын. Я не почувствовал ничего подобного. Его рука была твердой и мощной, и я ощутил под рукой только грозную силу.

— Что ты делаешь? — воскликнул я.

Он повернулся ко мне, вырвав свою руку. Бросил на меня сердитый взгляд. Клянусь, он оскалился! Затем, ясно как день, он произнес:

— Долбаная задница!

(Это были единственные слова, которые он произнес за весь первый день. Мы обнаружили, что у него был довольно богатый словарный запас сексуальных понятий, особенно гомосексуальных, извращенных.)

Он поднял кулак, чтобы меня ударить. Я съежился и закрыл лицо.

Анна открыла дверь.

— Прекратите, оба, — велела она. — Просто перестаньте. Что происходит?

Он опустил кулак.

— Возвращайся в постель, — сказала она Алану. — Сейчас же. А ты, — повернулась она ко мне, — ляжешь спать в моей комнате.

— А ты где будешь спать? — спросил я.

— У вас.

— Только не это. Он — сумасшедший. Я тебе не позволю.

Алан стоял и смотрел на нас.

— Иди спать, — снова велела ему Анна.

Он повиновался.

— Что, черт возьми, происходит? — спросила она.

— Он меня чуть не ударил.

— Почему? Что ты сделал?

— Я пытался не дать ему войти в твою комнату.

— Почему?

— Я не знал, что у него на уме.

— Я разрешила ему прийти, если понадоблюсь, — сказала она.

— Я не был уверен, что он ничего не замышляет.

— И что, по твоему мнению, могло случиться?

— Понятия не имею, — ответил я.

— Ничего бы не случилось, — настаивала она.

— Ты не знаешь.

— Знаю, — возразила она.

— Ты слышала, что он сказал?

— Да.

— И что ты думаешь?

— Просто слова, — сказала она.

— О, я так не считаю.

Той ночью я спал на диване, как и всю последующую неделю. Анна спала в своей комнате. Я настоял, чтобы она запирала дверь, и она согласилась. Когда я освободил комнату, довольный Алан стал спать там один.

В самом начале этого отчета я заметил, что в какой-то невероятный момент — мне было двадцать два, и я учился в аспирантуре — мною интересовались сразу три женщины, Энн, Анна и Сара, причем две из них, Энн и Сара, были в меня влюблены. Учитывая мою, как я считаю, реалистическую самооценку, а также скудный опыт общения с девушками, это действительно достойно изумления. Я не знал тогда, чем объяснить их тяготение, и теперь, после года наблюдений за Аланом, пытаясь понять его и мою привлекательность, тоже этого не знаю. К примеру, взять Энн (с которой я поступил бесцеремонно): мы дружили с раннего детства; наша любовь была скорее родственной, она не зависела — по крайней мере, так было с ее стороны — от внешности. Но как объяснить отношение Анны и, что еще более непостижимо, Сары? Ни у одной из них, как мне это представляется, не было никакой нужды, никакой разумной причины полюбить меня.

Анна уверяет меня, что Алан красив, и часто добавляет — не только для точности, — что он выглядит лучше, чем я, каким она меня когда-то знала. Я согласен, что он не лишен привлекательности и выглядит лучше, чем я когда-либо. Но когда я смотрю на него, когда сравниваю его с собой — хотя стараюсь делать это как можно реже, — я вижу в основном то, что мне не нравится в себе.

Как и у меня, у него почти нет волос на теле. В моем отрочестве это было причиной многих проблем: я сменил много прозвищ, пока не стал Фасолиной, и эта кличка прижилась. Проведя рядом с нами несколько месяцев, Алан стал менее щепетильным, и я несколько раз видел его в его трусах-«боксерах». Как и у меня, у него нет волос на груди и животе, за исключением тонкой вертикальной линии на груди — она всегда казалась мне похожей на шрам — и уродливых жестких курчавых волосков, похожих на лобковые, вокруг сосков и необъяснимым образом появившегося пупка. Как и у меня, на ногах у него есть лишь маленькие смешные пучки над коленями. Когда я впервые увидел его в Оттаве, у него слегка загорели лицо и руки (судя по всему, прежде чем очутиться за пределами Отчужденных земель, он проводил много времени на воздухе), а когда мы приехали в Виннипег, а также зимой, его кожа (везде, кроме лица) стала белой и восковой, какой она во все сезоны бывает у меня. Его пальцы, как и мои, были короткими, толстыми, с маленькими ногтями, а большие невелики. Мои руки и руки Алана не так страшны, как у Высокого, но далеки от стандартов красоты. Два пальца моей правой, метательной руки, искривлены из-за травмы, полученной во время бейсбольных состязаний, когда я ловил мяч. У Алана все пальцы прямые. Мои ступни, плоские, с растрескавшимися подошвами — мне это кажется оскорбительным, — сейчас двенадцатого размера и даже больше, хотя, когда я был в его возрасте, я тоже носил десятый. За исключением больших, пальцы моих ног — из-за неподходящей обуви? — изогнуты, мизинцы едва видны, ногти похожи на рог. У Алана пальцы ног аккуратные.

У нас карие глаза, носы длинные и тонкие. Его волосы темнее и гуще, чем мои, более волнистые, но я помню, что мои волосы когда-то были точно такими. Его зубы белее моих, потемневших, как и весь я. У меня слегка неправильный прикус; у него все в порядке. Как и я, он опускает взгляд, когда улыбается, хотя делает это неохотно и не часто. Я часто спрашивал себя, почему. Это жест застенчивости? Покорности? Страха? В любом случае это привычное и машинальное движение, которое я не могу контролировать, а наблюдения за Аланом напоминают мне о том, что я слишком большую часть жизни провел, отводя взгляд или отворачиваясь.