Алексей Иванов - Комьюнити Страница 49

— Ты меня видишь? — спросил Глеб.

— Вижу, — блёкло прошептала Мариша.

Надо перенести её на кушетку. Эх, взять бы Маришу, как в кино, на руки, будто невесту, — но тогда не хватит сил встать. Глеб поднялся и ухватил Кабучу сзади под мышки, подтянул наверх и, пятясь, потащил из ванной комнаты через коридорчик в гостиную. Хорошо, что Денька не видит такого позорища слабосильного горожанина…

Глеб уложил Маришу на кушетку, сунул ей под голову подушку, распрямил руки и ноги и полез в шкаф за пледом — он помнил, где что у Мариши лежит. Гостиная тоже была закидана чем попало: бельём, одеждой, дисками, коробками, журналами. Глеб увидел среди хлама полностью издырявленный блистер от таблеток и подобрал его. Феназепам. Транквилизатор. Не убойный, но и не хилый.

— Мариш, ты это пила? — Глеб снова присел рядом с Маришей.

— Да.

— Сколько?

Мариша из-под пледа смотрела на Глеба так, словно хотела сказать: увы, слишком мало для того, чтобы больше тебя не видеть.

— Пять, — прошелестела она.

— Ты боялась чумы? — подсказывал Глеб. — К тебе явилось что-то очень страшное? Призрак? Демон?..

Мариша закрыла глаза, набираясь сил для ответа, потом снова посмотрела на Глеба и медленно произнесла:

— Вы, Глеба… ты и Борька… хуже… любой чумы.

Глаза у Мариши опять закрылись. Глеб посидел на полу возле кушетки, но похоже, что транки срубили Маришу. Мариша спала.

Глеб встал на ноги и пошёл в кухню. Денис там уже заканчивал приборку: с шорохом и звяком он заметал в совок черепки посуды.

— Как мама? — спросил он. — Кофе хотите?

— Можно. — Глеб устало опустился на диванчик и вытащил пачку Marlboro. — Мама, похоже, спит. Всё миновало. Это был психоз.

— Из-за чего? — Денис смотрел спокойно и прямо. — Из-за вас?

— Уже нет, уже не из-за меня. — Глеб закурил. — Скажи, Деня, у тебя мама часто пьёт таблетки феназепам?

— Довольно часто, — сказал Денис, отворачиваясь к кофемашине. — Это успокоительный и снотворный препарат. Мама принимает по одной таблетке, если у неё выдаётся тяжёлый день.

Глеб бросил на кухонный стол пустой блистер:

— Сколько она могла выпить сегодня?

На столе лежал айфон Мариши, и Глеб взял его, чтобы проверить последние SMS. Лазать в чужую переписку было хуже, чем красть, но Глеб чувствовал: для полноты картины ему не хватает одной детали.

— Я с утра видел эту упаковку. — Денис повертел блистер в руках. — В ней оставалась примерно половина таблеток.

— Значит, не соврала, — пробормотал Глеб, открывая сообщения. — Она мне сказала, что выпила пять… Отсюда и неадекватная реакция, вроде как опьянение или истерика…

— А зачем мама выпила эти таблетки? — спросил Денис так робко, словно не желал услышать правды. — Она хотела совершить суицид?

Да, вот она, сидит в айфоне, как пуля в сердце, — SMS от Бобса: «Короче у нас все кончино. Ты свабодна. Не даставай меня больше».

Это называется «пошла вон». Сначала Глеб порвал с Маришей все отношения, сплавив её Борьке, а потом — и Борька. Но почему? Борька ведь так долго добивался Мариши… Ладно, это уже не важно. Важно, что Бобс отшил Кабучу. Бедная Мариша. Счастье — это когда тебя обнимают, так Орли говорила Глебу… И чума сейчас ни при чём.

— Твоей маме, Денис, очень плохо, — сказал Глеб. — Ты не виноват. Она — слабая женщина, и ей нестерпимо одиноко. Она выпила всего пять таблеток, потому что боялась умереть и оставить тебя без своей защиты, но она очень хотела, чтобы мы испугались за неё, прибежали к ней и пожалели её. Вот лично сами пожалели, своими руками.

34

— Надо немного подождать. Уверен, он не рискнёт опоздать из-за пробок или ещё чего. Для него это было бы психологически неверно.

— Психологию на жопу не намотаешь. Учти, у меня под платьем только трусы. А тут минус пять и ветер.

Глеб и Орли ожидали Гермеса возле отеля «Балчуг-Кемпински». Гермес пригласил Глеба на деловой ужин к восьми вечера, а Глеб предупредил, что явится с Орли. Гермес был только рад. Глеб и Орли приехали на тачке, потому что Глеб собирался чего-нибудь выпить, и теперь стояли на холоде и сквозняке Раушской набережной.

Вид отсюда, конечно, был изумительный. Прямо напротив — огни Зарядья, которое всё как-то не могло оправиться от сноса гостиницы «Россия». Правее, за Большим Устьинским мостом, — грандиозная скала высотки на Котельнической, подсвеченная во всю плоскость, словно кливер на бушприте. Левее барьер Большого Москворецкого моста отрезал понизу стены Кремля, оставив только шатры башен, но был виден сияющий и расписной аттракцион собора Василия Блаженного: он точно вращался вокруг многих осей и вразнобой подпрыгивал.

От Москвы-реки дуло стужей. Глеб старался заслонить собою Орли. Он не отрывал взгляда от пространства под длинным козырьком подъезда «Балчуга» — там должен мелькнуть Гермес.

— Понимаешь, если мы зайдём до него и сядем, то он сразу начнёт понтоваться, — приобнимая Орли, пояснил Глеб. — Ну, скажет нам: «Давайте туда переместимся, там потише» — или попросит официанта: «Серёжа, переведите нас, где в прошлый раз было». То есть намекнёт на то, что он здесь завсегдатай, а мы — лохи. Это для нас невыгодно.

— А что, какое-то крутое место? — проклацала зубами Орли.

— Крутое — не крутое, но-у-у… В Москве всегда найдётся местечко покруче того, которое ты считаешь самым крутым. И всегда найдутся люди, которые заявят, что в такие места они только поссать заходят.

Глеб определил для себя, что крутизна начинается от четырёх звёзд — от той черты, где кончается креатив. Класс premium гордится своей подлинностью, полноценностью, весомостью. Состоявшийся мир для состоятельных людей, «солидный господь для солидных господ». А креатив — он для бедных и вороватых. Он маскирует неподлинность, замещение одного другим, нецелевое расходование средств. В общем, если Гермес звал Глеба в «Балчуг», значит, причина была настоящая.

— Наплевать на его причину, — одеваясь, говорила дома Орли. — Ты сможешь сказать ему прямо в глаза всё, что надо?

— Не смогу, дорогая, — честно ответил Глеб.

— Обещай мне, что хотя бы попробуешь.

— Не ломай меня об колено, — поморщился Глеб.

И теперь они стояли возле рустованного цоколя башни «Балчуга» — так, чтобы в любой момент можно было укрыться за изгибом стены. Глеб прижался животом к спине Орли, обхватил Орли руками и слегка приподнял над асфальтом.

— У меня туфли спадут… — сдавленно пропыхтела Орли.

— Упс! — сказал Глеб, опуская Орли на тротуар. — А вот и Гермес.

Придерживая пальто на груди, Гермес стоял у фонарей парковки возле Управления Центробанка и собирался переходить улицу.

Глеб за руку повлёк Орли к подъезду «Балчуга».

— Добрый вечер, добрый вечер! — обрадовался Гермес. — Прошу!

В ресторане отеля было пока ещё малолюдно: восемь вечера для Москвы не слишком поздний час. Гермес, Глеб и Орли сели за круглый стол возле чёрного рояля. Кроме рояля и багряного ковра на полу, всё в ресторане было светлым — бежевым, кремовым и сливочным. Волны портьер, изгибы мебели, складки скатертей и сложенных салфеток, даже блестящие параболы настольных ваз и светильников казались вежливо согласованными друг с другом и с очерком рояльного крыла.

К Гермесу наклонился официант в жилетке и с бейджиком.

— Я звонил Левону Самвеловичу, у вас готово? — негромко спросил Гермес. — Отлично, приносите нам — и меню. Спасибо.

Глеб смотрел на Орли. В этом матово-сдержанном интерьере Орли выглядела весьма ярко: кудрявая и красногубая брюнетка в чёрно-золотом платье. Слишком броско, пожалуй. Аляповато. Но расчёт был на полумрак, а здесь, похоже, больше ценили полное освещение.

— Оля, выглядите жгуче, словно Кармен, — сказал Гермес. — Браво!

Официант уже нёс блюдо с хороводом помидорных бутербродов, с разными судками и бутылкой вина, что торчала из горы зелени.

— Глеб; Оленька, — оживлённо заговорил Гермес, — хочу приобщить вас к последнему безумию! Сейчас вся Москва ест сыр! И я желаю вас угостить! Вот, берите эти крекеры с помидорами и моцареллой… Ножик, ножик, Оля! Глеб, окуните лезвие в масло, чтобы не липло…

Гермес обучал, как правильно размазывать сыр, а Глеб искоса поглядывал на костюм Гермеса и не мог понять, что за бренд. Покрой эдакий богемный… Valentino? Нет, Гермес патриот. Наверное, от Игоря Чапурина — призрак, слетевший с закрытых показов рашен-fashion…

— Лишь кажется, что это обычная моцарелла, — пояснял Гермес, — отнюдь, Оленька, сыр как в Кампаньи, не фьор-ди-латте из коровьего молока! Настоящая моцарелла-ди-буфала изготовляется из молока буйволиц: оно гуще и насыщеннее коровьего и не имеет сладкого оттенка. Эти шарики называются боккончини. Размазывайте их ножом.

Глеб смотрел на Гермеса и на Орли, слегка покрасневшую и явно польщённую вниманием босса. Рождественская открытка. Хрусталь. Вино. Красивая молоденькая женщина с голыми руками. Красивый и чуть усталый мужчина. И милая забава — намазать сыр на помидор.