Нил Стивенсон - Криптономикон, часть 1 Страница 49

Солнце скоро сядет окончательно, оно уже село в Берлине, как и на большей части адской империи, которую Гитлер выстроил на пространстве от Кале до Волги. Время радистам браться за работу. Радиоволны, как правило, не огибают углов. Это серьезная проблема, если хочешь завоевать мир, который, как назло, круглый, поэтому твои действующие армии — за горизонтом. Однако если ты используешь короткие волны, то информация отражается от ионосферы. Это работает гораздо лучше, когда солнце не забивает атмосферу широкополосным шумом. Вот почему радисты и те, кто их подслушивает (в Британии это Служба Игрек), — существа ночные.

Как заметил сейчас Уотерхауз, усадьба снабжена антенной-другой. Однако Блетчли-парк — большой и жадный паук, чтобы прокормить его, нужна паутина размером с государство. Черные провода, взбирающиеся по стенам зданий, запах и шум телетайпов свидетельствуют, что по крайней мере часть этой паутины — из медной проволоки. Другую часть составляют более грубые материалы, такие как бетон и асфальт.

Распахиваются ворота, на дорожку круто выворачивает зеленый мотоцикл, его два цилиндра трещат так, что у Лоуренса щиплет в носу. Он пропускает мотоциклиста, потом некоторое время идет следом, пока тот не исчезает из виду. Не беда, скоро появятся новые, по мере того как нервная система Вермахта проснется и Служба Игрек начнет ловить ее сигналы.

Мотоциклист проехал в ворота между двумя старыми зданиями. Над воротами небольшой купол с флюгером и часами. Уотерхауз проходит в них и оказывается на зеленом пятачке, сохранившемся, вероятно, от тех времен, когда Блетчли-парк был бесценным бекингемширским поместьем. Слева продолжается ряд конюшен. На крыше, заляпанной птичьим пометом, несколько фронтонных окон. Все здание трепещет от голубей. Прямо напротив — хорошенький тюдоровский домик красного кирпича, единственное отрадное зрелище среди всех этих архитектурных уродов. Справа от него — одноэтажное здание, из которого поступает странная информация — горяче-маслянистый дух телетайпов, хотя стука не слышно, только высокий механический гул.

Открывается дверь конюшни, выходит человек с большой, но явно легкой коробкой. Судя по воркованью, в ней голуби. Голуби, которые живут за фронтонными окнами, не дикие, а почтовые. Носители информации, нити паутины, раскинутой Блетчли-парком.

Уотерхауз направляется к зданию, от которого пахнет машинным маслом, и заглядывает в окно. Вечереет, окна начинают светиться, выдавая информацию немецким самолетам-разведчикам, поэтому во дворе суетится сторож, закрывая тяжелые ставни.

По крайней мере взгляд Уотерхауза улавливает какую-то информацию: по другую сторону окна люди собрались у машины. По большей части они в штатском, и у них давно не было времени на расчески, бритвы и крем для обуви. Эти люди сосредоточены на работе, которая как-то связана с большой машиной. Она состоит из стальных труб, как поставленная на попа кровать. На трубы кое-где надеты металлические барабаны диаметром с тарелку и толщиною примерно в дюйм. От барабана к барабану тянется бумажная лента — метров десять, не меньше.

Один из людей поправляет резиновый приводной ремень на барабане, отступает на шаг и делает знак рукой. Другой щелкает выключателем, и барабаны разом начинают вращаться. Лента скользит через систему. Пробитые в ней дырки несут данные, которые сливаются в одну серую полосу. Лента перематывается так быстро, что как будто растворяется в сером дыму.

Нет, не как будто. Из вращающихся барабанов идет самый настоящий дым. Лента тянется через машину так быстро, что вспыхивает на глазах у Лоуренса и людей в комнате, которые спокойно наблюдают за процессом, словно она горит очень необычно и интригующе.

Если в мире есть машина, способная считывать информацию с такой скоростью, то Уотерхаузу ничего о ней не известно.

Черные ставни захлопываются. В последний миг Уотерхауз успевает заметить еще один агрегат в уголке комнаты: стальную раму с ровными рядами серых цилиндров.

В темноте через двор проносятся два мотоциклиста с выключенными фарами. Уотерхауз некоторое время трусит за ними и попадает из живописного старого дворика в мир корпусов, выстроенных за последние год-два. Они чем-то напоминают здание Пентагона, возведенное Военным Министерством по ту сторону реки от Капитолия, и олицетворяют тупую потребность в пространстве, не пропущенную через какие-либо эстетические и просто человеческие соображения.

Уотерхауз доходит до перекрестка, где, как ему показалось, свернули мотоциклисты, и упирается в стену. Под влиянием порыва он взбирается на нее и усаживается. Отсюда вид не лучше. Уотерхауз знает, что вокруг, в этих корпусах, работают тысячи людей, но не видит никого из них. Указателей тоже нет.

Он по-прежнему пытается разобраться в том, что видел через окно.

Лента бежала так быстро, что задымилась . Нет смысла так гнать ленту, если машина не может считывать информацию с той же скоростью — превращать узор дырочек в электрические импульсы.

Но зачем, если эти импульсы никуда не попадут? Человеческий мозг не в силах воспринимать цепочку букв, мелькающих с такой скоростью. Ни один известный Уотерхаузу телетайп не успеет их напечатать.

Смысл есть в одном случае: если эти люди строят машину. Механический калькулятор. Способный вбирать данные и как-то их обрабатывать. Производить какие-то вычисления — вероятно, связанные со взломом кодов.

Тут Уотерхауз вспоминает ряды одинаковых серых цилиндров в углу комнаты. С торца они похожи на какие-то боеприпасы, но уж слишком гладкие и глянцевые. Уотерхауз понимает, что они выдуты из стекла.

Это вакуумные трубки. Причем их сотни. Больше вакуумных трубок, чем Уотерхауз когда-либо видел в одном месте.

Люди в комнате строят машину Тьюринга!

Коли так, неудивительно, что они спокойно смотрели на горящую ленту. Эта полоска бумаги — технологическая ровесница пирамид — всего лишь вместилище информации. Когда она проходит через машину, информация считывается и превращается в последовательность чисто двоичных данных. Прах еси и в прах возвратишься, информация же переходит из физического плана в математический, в более высокий и чистый мир, где действуют иные законы. Законы, часть которых нащупали доктор Алан Матисон Тьюринг, доктор Джон фон Нейман, доктор Рудольф фон Хакльгебер и некоторые другие, с которыми Уотерхауз общался в Принстоне. Законы, о которых сам Уотерхауз кое-что знает.

Как только вы перевели данные в царство чистой информации, вам нужен лишь инструмент. Плотник работает с деревом и носит при себе ящик — там все, чем меряют, разрезают, сглаживают, соединяют. Математик работает с информацией, ему нужен свой инструментарий.

Эти инструменты создаются, один за другим, уже не один год. Например, компания, выпускающая кассовые аппараты и пишущие машинки — «Электрикал Тилл корпорейшн», — разработала классное устройство, чтобы сводить в таблицы большое количество данных на перфокартах. Преподаватель Уотерхауза в Айове пытался решать дифференциальные уравнения по одному, потом изобрел машину, которая решала бы их автоматически, сохраняя информацию на усаженном конденсаторами барабане и пропуская ее через определенный алгоритм. Располагая достаточным количеством времени и вакуумных трубок, можно построить машину, которая суммирует колонки цифр, другую — чтобы вести каталоги, третью — чтобы расставлять слова по алфавиту. В любом уважающем себя учреждении могли бы стоять такие: чугунные, пышущие жаром махины с эмблемами таких фирм, как ЭТК, «Сименс», «Холлерит», — каждая для своей определенной задачи. В точности как у плотника есть стусло, шиповочная пила и молоток-гвоздодер.

Тьюринг придумал нечто иное, принципиально новое.

Он сказал, что математикам в отличие от плотников нужен только один инструмент. Тьюринг понял, что можно построить метамашину, способную в разных конфигурациях решать любые мыслимые задачи в области информации. Устройство-Протей, способное превращаться в любое устройство, какое только может тебе понадобиться. Как орган, который становится новым инструментом, стоит установить новую комбинацию регистров.

Подробности пока туманны. Это не чертеж настоящей машины, скорее мысленный эксперимент, который Тьюринг поставил, чтобы разрешить абстрактную головоломку из совершенно непрактичного мира чистой логики. Уотерхаузу это прекрасно известно. Однако, сидя на противоударной стене в темном перекрестке Блетчли-парка, он не может избавиться от одной мысли: в машине Тьюринга, если бы она существовала, обязательно использовалась бы лента. Она проходила бы через машину. Несла бы информацию, нужную машине для работы.

Уотерхауз смотрит в темноту и мысленно выстраивает машину Тьюринга. В памяти всплывают другие детали. Лента, как он теперь вспомнил, шла бы через машину Тьюринга не в одном направлении, а скользила туда-сюда. И машина Тьюринга не просто читала бы ленту, она бы стирала метки и добавляла новые. Дырки в бумажной ленте явно не сотрешь. А лента в той машине за окном явно двигалась в одну сторону. Как ни горько Уотерхаузу признавать, рама с трубками, которую он сейчас видел, — не машина Тьюринга. Это что-то попроще, инструмент узкого назначения, как перфосчитыватель Холлерита или барабан Атанасова.