Морис Дантек - Призрак джазмена на падающей станции «Мир» Страница 5

— Специальное поселение, — ответил он наконец.

— Что это такое?

— Что-то вроде Центра фильтрации, только с большим количеством мер безопасности, — добавил врач.

Я тут же смекнул что к чему. И немедленно решил, что ни за какие коврижки не останусь там, в их гребаном «специальном поселении».

Я уже засыпал, убаюканный ощущением покоя и комфорта — результат действия молекулярного вещества «эпсилон», — когда Карен зашевелилась. Я понял, что она вытащила из ушей наушники, и вскоре услышал, как девушка бормочет какую-то ерунду, одновременно увеличивая громкость телевизора.

«…номер для обращения в полицию. Повторяем: эти люди вооружены и опасны… А теперь последние новости о франко-немецко-российском экипаже, уже трое суток блокированном на станции „Мир“, которую космонавты пытаются восстановить…»

— Вот черт! — произнесла Карен, вновь убавляя звук. — Эй, ты слышал это?

Она изо всех сил встряхнула меня, я инстинктивно пробурчал что-то в ответ. Тогда она тряхнула меня еще раз:

— Проклятие, вот дерьмо! Наши рожи показывали в восьмичасовом вечернем выпуске новостей по каналу TF2. Говорят, сегодня утром мы грабанули какой-то банк и при этом грохнули двух человек…

«Эпсилон», конечно, действовал, но не до такой степени, чтобы усыпить все способности моего организма, особенно ту, что включает в голове сигнал тревоги голове.

— Что? — спросил я, поворачиваясь так, чтобы видеть экран.

Я разглядел нечеткое и временами обрывающееся изображение трех космонавтов, которые вели переговоры с диспетчером на Земле.

— Слишком поздно… — произнесла Карен.

Я с бешеной скоростью принялся переключать каналы и в конце концов увидел наши физиономии. Но это был конец репортажа, с номером копов на экране…

— Что это за байки? — глупо спросил я.

— Я не успела услышать весь репортаж. Только то, что в Нантере совершен кровавый вооруженный налет. Двое убитых, в том числе полицейский…

— Что за фигня! — вырвалось у меня. — Этим утром, говоришь?

— Угу, так они сказали.

— Черт! Утром мы пересекали границу в Андае…

Она издала что-то вроде короткого смешка:

— Думаешь, стоит позвонить и объяснить им, что мы не совершали вооруженный налет в Нантере, поскольку в тот же самый час незаконно пересекли испанскую границу при помощи фальшивых паспортов на такие-то и такие-то фамилии? Пожалуйста, сверьтесь с базами данных пограничного контроля на соответствующем шоссе…

Я сел на постели. Трое космонавтов, пойманные в ловушку на падающей орбитальной станции, дрейфили сейчас сильнее меня.

Насколько я смог понять, шаттл «Атлантис» будет запущен в ближайшее время, но при самом лучшем раскладе не ранее, чем через неделю. К тому моменту парни начнут поджариваться, как еда во включенной на максимум микроволновке.

«У каждого из нас свои проблемы, ребятки», — подумал я.

Обострение вируса может начаться когда угодно, чем бы вы в этот миг ни занимались. Когда такое происходит ночью, то есть, скажем, во время сна, вспышка болезни способна привести к самопроизвольному ОСП — это в случае достижения критического уровня активности. Но чаще всего речь идет просто об исключительно мощных сновидениях, сопровождаемых ощущением реальности, сверхреалистичности всего происходящего — очень ярким, очень парадоксальным и навечно впечатывающимся в ваш мозг в виде серии воспоминаний.

Я рассчитывал, что этой ночью «эпсилон» окажет обычное действие, но не учел усталости и напряжения, накопившихся за последние семьдесят два часа, плюс эффект от «мета» — препарата, принимать который всем носителям нейровируса категорически противопоказано.

Когда я провалился в парадоксальную фазу сна, нейромедиатор[19] пробудил вирус, который быстро достиг стадии обострения и затопил мой разум. Ведь защитные барьеры сознания были ослаблены, что является настоящим лакомством для клеточного паразита.

Я очутился на орбитальной станции «Мир» рядом с тремя запертыми там космонавтами. Они делали все возможное, чтобы не сдохнуть, сгорев заживо в в тот момент, когда станция войдет в плотные слои атмосферы.

С Земли до нас как будто доносилась музыка. Я сразу же узнал невероятные фразы, сочиненные мертвым джазменом. Временами их перекрывал треск множества помех, но они, тем не менее, были отчетливо слышны.

Не знаю почему, но во сне мы день и ночь пытались починить спасательную капсулу, понимая всю бесполезность нашей работы. Нам просто нужно было продолжать делать хоть что-нибудь. Впрочем, основные системы пострадали так сильно, что теперь стало невозможно контролировать что бы то ни было. Расчеты, произведенные при помощи портативных компьютеров — единственных приборов, которые продолжали работать, — приводили к однозначным выводам: в течение двадцати пяти часов внешняя поверхность станции «Мир» будет нагреваться из-за трения о газ. Менее чем через час ее температура приблизится к тысяче градусов, затем превысит эту отметку, после чего корабль распадется на мелкие части на высоте примерно пятидесяти километров и его останки будут распылены почти по всей поверхности земного шара. Несколько частей, более крепких, чем остальные, подобно метеоритам обрушатся на планету в тех точках, рассчитать местоположение которых не представляется вероятным. А от космонавтов останется лишь память в виде записей на видеопленке.

Не знаю, как это получилось, но в определенный момент музыка прервалась и радиоэфир заполнила абсолютная тишина. Не было даже бульканья помех — ничего, кроме абстрактного цифрового вакуума, лишенного какой-либо глубины. Мы потеряли контакт с Землей, скоро нашим задницам здесь станет очень жарко.

Затем музыка возникла вновь: стон и скрежет. Хриплый и первобытный. Но теперь она доносилась не из динамиков. Она звучала во всех отсеках «Мира», как будто ее источник находился внутри станции — сразу позади нас.

Мы повернулись разом — трое космонавтов и я — и оказались лицом к лицу с пятым пассажиром.

Это был чернокожий мужчина, одетый в один из российских скафандров, имевшихся на станции. Он дул в позолоченный саксофон, вся поверхность которого сверкала, как оружие из научно-фантастического романа.

— Вот черт, — сказал я. — Альберт Эйлер.

Российский космонавт вновь повернулся ко мне:

— Кто-кто?

— Альберт Эйлер, — ответил я. — Джазмен XX столетия.

— Какого черта он здесь делает? — выдохнул немец.

— Он со своими глупостями сейчас истратит весь кислород, — подхватил эстафету француз.

— Это правда, — добавил россиянин. — Кем бы вы ни были и каким бы способом ни попали сюда, прекратите играть на своем инструменте: так вы исчерпаете все наши запасы. Нам нужно действовать, экономя максимум энергии.

При этих словах джазмен поднял глаза на Чукашенко, командира экипажа, после чего остановился прямо на середине музыкальной фразы. Он тщательно вытер язычок саксофона и положил инструмент на колени. Эйлер сидел на контейнере, прикрепленном к переборке станции при помощи обычных липучек, которые используются для одежды или обуви. Казалось, музыканту нет абсолютно никакого дела до весьма специфичных трудностей, которые обитатели станции испытывали в связи с состоянием невесомости.

Он взглянул на наручные часы, вытащил неведомо откуда флягу с узким горлышком и сделал из нее большущий глоток. Мгновение сверлил сосуд взглядом, а затем посмотрел на нас:

— Не хотите выпить, командир Чукашенко?

Фляга поблескивала в полутьме отсека.

— Уберите это. На борту станции алкогольные напитки категорически запрещены.

Музыкант уставился на россиянина с изумленным видом, а затем расхохотался:

— Черт меня побери, это одна из лучших шуток, которые я слышал за всю свою жизнь… и после нее…

Он и в самом деле продолжил смеяться, но внезапно остановился и обвел нас взглядом, которому алкоголь добавил проникновенности, после чего вновь сверился с древними ручными часами:

— Можно, я скажу вам одну вещь, командир? Менее чем через десять минут температура здесь начнет быстро расти, и это уже не шутки. Через двадцать минут вы окажетесь в сауне, разогретой до максимума, через тридцать — в духовке, а через час — в состоянии, близком к плазме… И вы не хотите позволить себе хотя бы глоточек?

— Мы — на военной службе. Я — обыкновенный служака, который обязан сделать все для спасения станции… Вам этого не понять. Кто вы такой — коллективная галлюцинация?

Саксофонист вновь расхохотался.

Именно в этот момент я осознал, что мы все говорим на одном языке, одновременно изъясняясь каждый на своем, — парадокс, который часто встречается в снах, когда нейровирус вступает в стадию обострения.