Дэвид Марусек - Счет по головам Страница 6

— Итак, — продолжала доктор, — вы рискуете тем, что языкатый подросток задержится в вашем доме лет на двадцать — тридцать. Могу вас уверить, что это скоро начинает надоедать. Оба родителя могут несколько раз сменить брачных партнеров, прежде чем малютка решится выпорхнуть из гнезда. Поэтому мы предлагаем вам выработать правила опекунства прямо сейчас, заранее.

— Мы еще не решили, доктор, стоит ли двигаться дальше, — сказала Эл. — Мы хотели только ознакомиться с процессом и с возможными его последствиями.

— Прекрасно вас понимаю, — с намеком на улыбку сказала доктор.

Во вторую очередь нас отвели на склад — посмотреть заготовку, которая станет нашим ребенком, если мы согласимся. Всю стену там занимали движущиеся стеллажи, каждый с множеством мелких ящиков. Доктор Армбрастер, запустив карусель, приказала определенному ящичку выдвинуться и достала оттуда сверток, туго запеленатый в одеяло (один из вариантов моих ранних травматических одеял). Когда она положила сверток на каталку и велела ему развернуться, мы увидели довольно хорошо развитый человеческий эмбрион — он свернулся калачиком, сунув миниатюрный большой пальчик во вполне сформировавшийся ротик. Выглядел он удивительно живым, но был неподвижен, как каменная фигурка. Я спросил, сколько ему.

Двадцать шесть недель, ответила доктор Армбрастер, в стазисе находится семь с половиной лет. Конфискат нелегальной беременности, доращивался внутриматочно. Объясняя, она поворачивала на каталке плод-заготовку.

— Нормален по всем показателям. Конверсия не должна вызвать никаких осложнений. Кожный покров, наша природная упаковка, — она улыбнулась, воздавая должное моей профессиональной репутации, — является самым быстрорастущим органом. В течение жизни человек постоянно сбрасывает ее и отращивает заново. В процессе конверсии эта стадия завершается первой. У эмбриона это занимает примерно неделю. Цвет волос и глаз, сердце, печень, пищеварительная система конвертируются за две-три недели. Нервная система, основные группы мышц, репродуктивные органы — от трех до четырех недель. Костно-хрящевая система — от двух до трех месяцев. Ребенок станет биологически вашим задолго до того, как у него прорежется первый зуб.

Я спросил, можно ли подержать заготовку.

— Конечно. — Доктор осторожно подхватила ее своими большими ладонями и положила мне на руки — холодную, твердую, удивительно тяжелую. — Фиксатор делает ее очень плотной и хрупкой, как яичная скорлупа. — Я неуклюже прижал эмбрион к себе. — Молодые отцы всегда так держат детей, — теперь доктор улыбалась Элинор, — как будто боятся сломать. В нашем случае, впрочем, это вполне возможно. И вы, дорогая, тоже испытываете типичный в такой ситуации дискомфорт.

Она говорила правду. Элинор и директриса ее Кабинета стояли бок о бок (совсем как двойняшки, если бы не разница в возрасте), сцепив руки на груди.

— Гормональная терапия может сделать предстоящие месяцы намного более приятными, советник Старк, — сказала доктор. — У отцов отношения с потомством всегда складывались довольно трудно, но вам мы можем предложить материнскую смесь, как это называют фармацевтические компании.

— Спасибо, доктор, не нужно, — сказала Элинор, расцепив руки. — Мы еще ничего не решили, помните? Кроме того, здесь дефект — не хватает пальца. — Одного пальчика в самом деле недоставало, и место излома было твердым, как гипс.

— О, об этом не беспокойтесь. Пальцы на руках и ногах отрастают за несколько дней. Главное, голову не отломите.

Я вздрогнул и еще крепче прижал к себе заготовку — слишком крепко, пожалуй. Я попытался всучить ее Эл, но та снова скрестила руки, и я отдал твердое тельце доктору, которая вернула его на каталку.

— Кроме того, пол уже определился, — сказала Эл.

Я посмотрел и разглядел между ножек крошечный пенис. Может быть, именно тогда в моем сердце что-то сместилось. У меня никогда еще не было ребенка, ни от одной из многочисленных женщин, которых мне приписывал Генри, — хотя взрослым я стал задолго до принятия Закона о рождаемости. Только однажды, с Джин Шолеро, я был близок к этому. Но тогда я был по горло занят своей карьерой, у нее случился выкидыш, а потом мы недостаточно долго продержались вместе, чтобы попробовать еще раз.

— И об этом можете не волноваться. Ваши гены и пол переделают. Это входит в процесс.

Эл тронула меня за руку.

— Ты в порядке, Сэм?

— Да. Просто это немного выбивает из колеи.

— Мы, пожалуй, пойдем, доктор, — сказала Эл. — Спасибо вам за экскурсию.

— Мне было очень приятно познакомиться с вами, советник Старк, и с вами, мар Харджер. Почему бы вам на обратном пути не зайти в процедурную и не сдать сестре образцы кожи?

— Это нам не понадобится, — сказала Эл.

— Решать, разумеется, вам, но это избавит вас от лишней поездки, если вы передумаете.

Мы лежали на нашем балконе в башне Уильямса и просматривали длинную череду сообщений. Друзьям успело надоесть наше везение: число поздравлений сократилось, они стали короче и отправлялись в основном для проформы, даже зависть кое-где чувствовалась. И кто бы их мог упрекнуть? Закон о рождаемости действовал около шестидесяти лет, а это долгий срок для лишенного детей общества. Всех раздражало не столько наше родительское счастье, сколько то, что разрешение мы получили нечестным путем (как всем, в том числе и нам, было ясно).

Эл стерла оставшиеся письма и сказала:

— Давай поговорим, Сэм.

Наш балкон находился ровно посередине гигантской жилой башни, чья верхушка в головокружительной перспективе поднималась к нижним краям городского купола. Невидимый днем, купол ближе к вечеру походил на прозрачную пленку, которая колебалась и зыбилась сама по себе. Поверхность башни, напротив, была гладкой и матовой, с тысячами крошечных черных бугорков — это локальные внукоровские слизни грелись в лучах заходящего солнца, подпитываясь энергией для ночного патрулирования квартир.

— У тебя уже были дети? — спросил я.

— Да, двое, мальчик и девочка. Я тогда только что окончила колледж. Том погиб в детстве от несчастного случая, Джессика выросла, уехала, вышла замуж, сделала успешную карьеру и умерла в пятьдесят четыре года от рака гортани. — Элинор перевернулась, подставив голую попку небу, положив подбородок на загорелые руки. — Я оплакивала их обоих. Детей очень тяжело хоронить.

— Хочешь завести еще одного?

Она долго молчала. Слизняк полз по нижней стороне балкона над нами.

— Не знаю, — наконец сказала она. — Забавно, я ведь уже проходила все это: беременность, варикозные вены, похороны. У меня была менопауза, а потом, что еще хуже, опять начались менструации. Материнство поглощало меня целиком, я не знала, на каком свете живу, любила и ненавидела каждый миг, ни на что бы это не променяла. Но когда все кончилось, я почувствовала, что с меня свалилось огромное бремя. Слава богу, сказала я, больше это не повторится. Но с тех пор, как мы узнали о разрешении, я все время фантазирую, что держу на руках ребенка. Никак не могу отделаться от этого чувства — все время баюкаю, обнимаю, нянчу. У меня руки изнылись по малышу. Все из-за моего молодого тела. Оно создано для деторождения и навязывает мне свою волю. Никогда еще оно не выкидывало со мной таких подлых штук.

Слизняк миновал наш балкон, но другой уже полз вниз по стенке.

— Так почему бы не дать согласия? — спросил я. Она повернула ко мне голову.

— Поправьте, если я ошибаюсь, мар оптимист, но не ты ли предупреждал, что это назначение лучше не принимать? Не ты ли долдонил, что меня подставляют? Кабинет все сети обшарил, расследуя, кто за этим стоит. А теперь вот ребенок. Знаешь, какими уязвимыми он делает родителей? Все равно что самому надеть на себя поводок. — Немного расслабившись, она продолжила: — Хорошо, не будем прерывать обсуждение. Допустим, что о моей карьере заботится неизвестный, но могущественный благодетель. Допустим также, что ребенок — это пряник, призванный завоевать мою лояльность. А основной закон жизни, Сэм, гласит, что где пряник, там и кнут.

Я думал почти одинаково с ней, наблюдая за слизнем. Он засек нас и тащился к нам по балкону.

— Не слышу комментариев, — сказала Эл. — Разрешение, между прочим, и на тебя выдано.

— Знаю. Согласиться было бы безумием, и все-таки…

— Все-таки что?

— Ты можешь его представить себе? Махонький такой, под ногами у нас ползать будет, наполовину ты, наполовину я — такой Элсэм или Сэминор.

Она закрыла глаза и улыбнулась.

— Жалкое создание.

— Кстати, о ногах — нас сейчас будут тестировать.

Слизняк, начиненный биотехникой, прикоснулся к ее лодыжке, присосался ненадолго и отвалился. Эл почесала пальцами другой ноги место взятия анализа. Ее слизни только щекотали, со мной все обстояло иначе. Какой-то нерв напрямую связывает мои лодыжки с членом, и теплый укол-поцелуй слизняка каждый раз невероятно меня заводит. Эл лукаво следила, как ко мне присасывается этот — но сейчас, на закате, в состоянии полного здоровья я, по правде сказать, не нуждался ни в каком слизняке. Мне нужен был только ее взгляд, только эти старые глаза, вставленные, как опалы, в юное тело. Так, должно быть, жили на Олимпе боги Древней Греции. Это и значит быть богом — жить долгие века, сохраняя силу и аппетит молодости. Эл мелодраматически ахнула, глядя, как у меня встает, и повернулась ко мне, целомудренно прикрывая руками лобок и груди. Слизняк отвалился от меня и пополз к стене.