Майкл Гаррисон - Нова Свинг Страница 7

– Ну как это возможно? – требовательно спрашивала ассистентка.

Эшманн, пытаясь разжечь трубку, выкинул из «кадиллака» еще одну бесполезную спичку.

– Ты оглянись, – посоветовал он ей. – Центр города меньше чем в двух милях от ореола Явления. Как можно быть уверенным в том, что тут творится? Тут возможно все. Что, если преступления тут совершаются без всякой цели; что, если их разбрызгало из Зоны, словно спреем, и никакой особой причины у них нет?

– Неожиданно поэтичная идея, – сказала она. – А как насчет убийств?

Человек, похожий на Эйнштейна, улыбнулся своим мыслям.

– Может, я тебе потом расскажу, когда ты научишься задавать правильные вопросы.

– Думаю, мы приехали.

Лонг-бар в кафе «Прибой» полнился прозрачным воздухом и клиньями солнечного света. Через открытую дверь внутрь задувало песок, официанты кемарили. Какой-то ребенок ползал между плетеными столиками в одной черной маечке с надписью «SURF NOIR».[8] Истолкования надписи, все как одно нелепые, брызнули с майки, словно капли воды, как если бы мертвые метафоры, заточенные внутри метафоры живой, сталкивались и реверберировали, бесконечно и непринужденно-упруго меняя относительные позиции. SURF NOIR, целая новая сфера бытия; «мир», заключенный в паре слов, исчезает за мгновение; пена на волнах отталкивающего мультитекстового моря, где мы все дрейфуем.

– А я вот думаю, – заметил Эшманн, – что это гель после бритья.

Он улыбнулся ребенку. Тот разразился плачем.

– Покажите нам туалеты, – потребовала у барной стойки ассистентка.

Обогнув сцену, они проследовали туда. Пол был в шахматном порядке вымощен черными и белыми плитками линолеума, стены – оклеены красными обоями; там и сям их оживляли репродукции постеров поп-арта Старой Земли. Пахло мочой, но запах этот не был естественным. Умные граффити, как всегда, требовали внимания и манили обещаниями – нарастить, сбросить, оттюнинговать нужное расстройство метаболизма.

– Туалет как туалет, – резюмировал Эшманн, – хотя могли бы эти штуки и не так современно выглядеть. Тут ничего нет.[9]

Она удивленно воззрилась на него.

– Вы ошибаетесь.

– Ну вот, – посетовал он, – это что же, я твой ассистент?

– Я тут что-то чувствую, – наклонила она голову, точно прислушиваясь. – Нет. Код что-то чувствует. Надо тут оператора оставить.

– Я не работаю с операторами.

– Но…

– Хватит, – настаивал он. – Пошли отсюда.

Она пожала плечами.

– По-моему, эту дверь никогда не закрывают.

Позади бара оказался заброшенный причал. Проржавевшие колонны из кованого железа высотой сорок футов, выстроясь шеренгами, уходили к далекой воде; опоры колонн утопали во влажном песке и камышах. Море отбрасывало солнечные зайчики на прогнившие перила и доски. На неощутимом расстоянии между колонн пролегал край ореола Явления. Четкой границы не существовало. В какой-то момент ты здесь, а в следующий – уже по ту сторону. Без предупреждения: просто проржавевший узел колючей проволоки рассыплется пылью, стоит его коснуться. Кафе «Прибой», как теперь выяснилось, выходило прямо на темно-зеленую переходную зону. Вдалеке лениво плескались волны. Другие звуки были трудноописуемы, но Эшманну мерещилось, что где-то на заднем плане детские голоса декламируют стихи. Воздух был мягок и прохладен. Нагнувшись, он слепил ком из влажного песка и поднес его к лицу.

– О чем вы думаете? – услышал он голос ассистентки.

– О том, как им вообще разрешили застроить это место, – ответил сыщик. – О том, почему тут так мало колючей проволоки. Я бы вообще закрыл их к черту и покончил бы с фарсом. – В конце концов, это на его ответственности. Он уронил слепленный из песка ком, и тот упал к его ногам – беззвучно, легко.

– Как далеко ты готова зайти? – в свой черед спросил он ассистентку.

– В Зону?

– Мне интересно знать.

Они стояли, глядя друг на друга, и в этот миг между ними прокатилась Волна. Эшманн сперва почувствовал резкое падение температуры, а потом увидел, как на мгновение перекосился градусов на десять горизонт за кафе «Прибой»; из воздуха на воду стал медленно падать снег. Быстрый металлический привкус во рту, словно воспоминание о чем-то; затем снег, или что это было, вихрем закружился меж колонн, и Эшманну предстали ряды заброшенных зданий, словно бы уходящие далеко за причал. А потом – помещение, где тоже шел снег, падая на какое-то живое существо, но он не понял на какое; существо попятилось от сыщика, вытянуло голову, приглядываясь внимательнее, и склонило ее набок, словно ребенок, о чем-то допытывающийся у родителей. Человек ли это? Может, да; может, нет.

Во всяком случае, именно это он воспринял на гребне Волны. Комната с выцветшими обоями, узор из розочек, потолка нет. Существо, похожее на ребенка. Вскорости все это исчезло, и Эшманн неожиданно оказался на мокром песке; он сидел, прислушиваясь невесть к чему, а его ассистентка наклонилась над ним и спрашивала:

– С вами все в порядке? Что вы там видели?

– Снег! – воскликнул он, в отчаянии глядя на нее. Схватил ее за руку, но, вообразив, как данные перетекают с ее предплечья на его кожу, отдернулся. – Ты тоже что-то увидела? Ты это зарегистрировала? Снег на домах? Я…

Но она увидела что-то совсем иное.

– Я оказалась на дне очень узкого, очень жаркого ущелья. Там везде рос мох… – Она стояла перед зданием, где было много устаревших, выведенных из строя генераторных турбин. – Генераторный зал, но очень старый, – продолжала ассистентка, – у реки. Арочные окна по обе стороны уходили во тьму. Какие-то кольцеобразные формы. Остовы, проржавевшие до розового цвета, покрытые налетом вроде глазури на слоеном пирожке. Пометки мелом: шестьсот оборотов в минуту. – Она вздрогнула. – Там везде такие вот пометки мелом, они их там оставили.

Крыши у зала не было, и только в этом их впечатления совпали. Здание, открытое небу.

– Можно было посмотреть сквозь крышу и увидеть известняковые холмики, поросшие плотной растительностью; стены ущелья приближались и отдалялись. Свет под острыми углами падал внутрь, освещая механизмы. Там было очень сыро. Очень влажно…

Эшманн попытался встать.

– Мне плохо. Помоги, а?

Они побрели по пляжу назад, к его автомобилю.

– Хочешь выпить? – предложил он. Рассмеялся дрогнувшим голосом. – Я себя чувствую в безопасности, когда заказываю выпивку.

Она тоже начала было смеяться, но в бар возвращаться им расхотелось.

– Это просто ореол, – сказала она.

Оба минут пять молчали. Потом Эшманн воспользовался подключением ассистентки, чтобы попросить кого-то присмотреться внимательнее к делишкам Вика Серотонина.

– Ну сделайте тогда, что можете, – слышала она его инструкции. – Что? Нет. – Он резко прервал связь.

– Вечно с ними проблемы, – пожаловался Эшманн. – Может, не надо было так напирать на Толстяка Антуана? Он – связующее звено между этим местом и Виком.

– Его всегда можно обработать снова.

Эшманн не ответил, но посмотрел на кафе «Прибой».

– Я приободрился, – сказал он. – А ты?

Она пожала плечами. Она не была уверена в этом.

– Если тебе лучше, – продолжил он, – возвращаемся в участок. – Он погладил ее по руке. – Бери эту роскошную машину. Видишь, как я великодушен?

– А вы?

Он вылез из «кадиллака».

– А я рому тяпну, – сказал он. – Или даже двойную порцию.

Она повела машину по Корнишу, потом вверх по холму. Движение ей благоприятствовало, пока ассистентка не въехала в центр, где на улицах негде было яблоку упасть от рикш. Оставшись в одиночестве, она малость приуныла. Если бы Эшманн сейчас ее увидел, то охарактеризовал бы это состояние как «ушла в себя». Но что толку с такого описания? Оставаясь в одиночестве, понимала ассистентка, становишься собой. Оставаясь в одиночестве, делаешь только то, на что годишься. Она стала полицейской, аккуратно ведущей машину. Она стала полицейской, чей взгляд скользил по данным на предплечье, а затем снова возвращался к уличному потоку. Она стала полицейской, глядящей в зеркало заднего вида, и, когда мимо проехала потная рикша в костюме из лайкры цвета синий электрик, ассистентка помахала ей. Она оставила машину Эшманна в гараже, поднялась в офис, молча села и постаралась успокоиться. Исхудавшие от недостатка внимания, теневые операторы Эшманна выбрались из углов и приняли обычные свои обличья, засыпав ее шепотками:

– Можем чем-то помочь? Можем ли мы как-нибудь тебе помочь, милая?

Они ее знали. Они ее любили. Она всегда старалась их чем-нибудь занять. Она попросила их подъюстировать жалюзи так, чтобы свет разукрасил ее лицо правильным узором черных и белых полосок. Она позволила им ввести себя в курс дел. Спустя пару мгновений она спросила у операторов:

– Ну почему он такой?

– Все, что нам известно, милая, – ответили теневые операторы, – это что ты не способна к таким самопожертвованиям без страданий.