Оранжерея - Чарлз Стросс Страница 7

одряхлеть, стать жертвой болезни или травмы всяко хуже, чем ходить под риском искажения памяти. Те немногие параноики, которые отказывались пройти через ассемблеры, вымерли из-за преклонного возраста или накопившихся травм; а те, кто их еще использовал, уже ни в чем не могли быть уверены – неизвестно, что именно эти черви хотели скрыть и даже кто такие сами Цензоры.

Однако стресс цензуры заставил людей перестать доверять всем проходам, которые они не контролировали. Невозможно подвергнуть цензуре данные или массу через Т-ворота – те представляют собой лишь тоннель искривленного пространства-времени, соединяющий две далекие точки. Таким образом, все коммуникации даже на короткие расстояния переместились к таким воротам, и новые массовые ассемблеры стали редкостью, потому что никто больше не доверял цензурированным A-воротам. Произошел экономический крах, за ним – разрыв коммуникаций, и целые сети T-ворот с высокой степенью внутренней связности (при этом необязательно с пространственной близостью) начали отключаться от более широкой сети. Насущная Республика, бывшая некогда сетью торговых государств с открытой топологией, превратилась в набор милитаристских КПП – пограничных постов между виртуальными республиками под защитой брандмауэров.

Так стало однажды – так было и сейчас. Невидимая Республика (НР) являлась одним из первых режимов-преемников. Была построена внутренняя сеть Т-ворот, которая жестко защищалась от внешнего доступа, пока не создали первое поколение новых А-ворот, дотошно построенных с нуля – из больших массивов квантовых точек, литографированных вручную. Даже во время войны НР сохраняла распределенную, весьма надежную сеть – эти военно-академические корни в ней чувствуются и поныне. Схоластия рассматривает знание как силу и пытается восстановить данные, утерянные в последующие темные века. Хотя в то же время ведутся оживленные дискуссии о том, действительно ли хорошая идея – заново открыть причину Правок. Ведь почти каждый потерял часть своей жизни во время войны, и десятки миллиардов погибли полностью: воссоздание предпосылок для худшего холокоста со времен двадцать третьего века – дело не бесспорное.

Как это ни парадоксально, ныне Невидимая Республика стала местом, куда многие люди приходят забыть прошлое. Те, кто остается людьми, редакцией в А-воротах лечащими себя от старческой немощи, должны научиться забывать – если хотят существовать дальше. Время – каустическая сода: оно растворяет мотивацию, убивает любопытство и высасывает из жизни всю радость. Однако забывание – хлопотный процесс, подверженный ошибкам транскрипции и повреждению личности. Удаляешь один непотребный паттерн – ложишься в какой-то другой. Все воспоминания взаимосвязаны, и управлять ими – одно из высших медицинских искусств. Отсюда – высокий статус и ресурсная мощь хирургов-храмовников, в чьи руки я себя отдал. Они научились своему мастерству, проводя судебно-медицинский анализ ущерба, нанесенного жертвам Войны Правок. Так вчерашняя преступность пришла к сегодняшней медицине.

Немногим позже моего разговора с Пикколо-47 я опять заявился в клуб пациентов, который мне показала Кей. И вот у меня в руке бокал, я наслаждаюсь нежными галюнами, производимыми напитком в сочетании с нежной музыкой. Денек жаркий, большинство гостей вечеринки – на улице, в бассейне. Времени даром я не терял – учился, пытался все-все узнать о конституции и правовых традициях Невидимой Республики. Но это тяжелая работа, поэтому я пришел слегка повеселиться. Свой меч и пояс дуэлянта оставил дома. Вместо них на мне черные легинсы и свободная толстовка, украшенная губкой Менгера [4] из пустых карманов, сшитых из меньших карманов, и еще меньших, почти на пределе видимости – сотканных в невесомости ордами крошечных маниакальных пауков, чьи гены, как говорят, были запрограммированы неким обсессивно-компульсивным портным топологом. Я очень доволен собой, потому что мой последний ассистент терапевта, Лют-629, отметил мои большие успехи. Наверное, поэтому я недостаточно осторожен.

Сижу один за столом, никому не мешаю, как вдруг, без предупреждения, две руки закрывают мне глаза. Я вздрагиваю и пытаюсь встать, но другая пара рук уже давит на мои плечи. Я понимаю, кто это, как раз вовремя, чтобы не вмазать ей по лицу.

– Привет, незнакомец, – шепчет она мне на ухо, явно не подозревая, как близко я был к тому, чтобы сорваться на нее.

– Привет. – В один головокружительный момент я чувствую запах ее кожи на своей щеке; мое сердце вот-вот вырвется из груди, и я обливаюсь холодным потом. Я осторожно поглаживаю ее по лицу, собираюсь сказать, что она не должна так подкрадываться ко мне, но представляю себе ее улыбку, и что-то заставляет меня говорить мягче. – А мне было интересно, появишься ли ты здесь.

– Верю. – Кей отпускает меня, я поворачиваюсь и вижу ее озорную улыбку. – Ты тут за каким-то важным делом?

– Не-а. Я много чего читал, теперь мне нужно расслабиться. – Я виновато улыбаюсь. – И я расслабился бы – не вздумай ты проверять мои рефлексы борьбы и самосохранения!

– Извини! – Мы занимаем столик, Кей прислоняется к моему плечу и щелкает по меню пальцами. Через несколько мгновений что-то появляется в высоком матовом бокале, меняя цвет от золотистого наверху до синего внизу, слегка дымясь во влажном воздухе. В дымке я вижу мелкодисперсные узоры, похожие на морских коньков. – Я до сих пор не возьму в толк, вежливо ли спрашивать людей, хотят они со мной говорить или нет. С моих времен условности полностью изменились.

– Я в этом плане не щепетилен. – Опустошив свой бокал, я позволяю столу вобрать его в себя. – Вообще-то я думал перекусить. Ты как, не голодна?

– Может, и голодна. – Кей закусывает нижнюю губу и задумчиво смотрит на меня. – Ты говорил, что рассчитывал меня увидеть.

– Я просто немного подумал об исследовательском проекте, про который ты мне сказала. Решил узнать, кто эту музыку заказывает и нужны ли еще волонтеры.

Она хлопает глазами, меряя меня взглядом с головы до ног.

– Да у тебя, я смотрю, самоконтроль налаживается. Хочешь подать заявку? Круто!

Один из внешних сигнализаторов дергает, говоря мне, что она просматривает мои общедоступные метаданные – призрачный клубок медицинских записей, который летит за нами как рой воображаемых пчел, готовых укусить при первых признаках агрессии.

– Тебе действительно стало лучше!

– Не хочу быть пациентом вечно. – Звучит драматизированно. – Не люблю такую долгую опеку.

– Ты уже решил, что будешь делать по выздоровлении? – спросила она.

– Понятия не имею. – Я просматриваю меню. – Мне то же самое, – говорю я столу.

– Как же так? – Похоже на невинное любопытство. Может, поэтому я решаю прямо сказать ей правду.

– Я действительно не знаю, кто я. Понимаешь, мое прежнее «я» максимально стерто. Я не помню, чем занимался или даже что меня интересовало. Tabula rasa – это про меня.

– Ох, блин. – Мой напиток выскользнул из-за стола. Она смотрит на меня так, словно не знает, верить мне или нет. – У тебя есть семья? Друзья?

– Я даже этого не знаю. – Это малая ложь: у меня очень-очень туманные детские воспоминания, некоторые – стереотипно интенсивные, которые я пожелал сохранить любой ценой: две гордые матери наблюдают мои