Брюс Стерлинг - Схизматрица Страница 73

Линдсей остановился, хватая ртом воздух; скрытая под темно-синей курткой биокираса помогала грудной клетке и легким. Мешковатые брюки и жесткие ортопедические ботинки скрывали протезы, привязанные к его отслужившим свое ногам. Над головой, около центра мира, легонький самолетик извергал на густую зелень вершин деревьев длинную струю серого кремационного пепла.

К нему никто не подошел. Кальмар и морской черт, вышитые на рукавах куртки, обозначали его принадлежность к Орбитал-Европе, но он прибыл инкогнито.

Кое-как отдышавшись, Линдсей направился к усадьбе Тайлеров. К Константину.

Усадьба заметно разрослась. За стеной, покрытой плющом, возникли новые строения — комплекс богаделен и психиатрических лечебниц. Многие годы, невзирая на все усилия презервационистов, внешний мир неуклонно просачивался внутрь. Главный доход Республики приносили клиники и похороны; тем, кто еще может вылечиться, — лечение, а прочим — спокойный переход в мир иной.

Линдсей пересек двор первой клиники. Группа Кровавых братьев грелась на солнышке, с животной терпеливостью ожидая обновления кожи. Следующий участок занимали двое молодых структуристов в окружении охранников. Почти соприкасаясь асимметричными головами, они чертили прутиками по песку. Один из них на мгновение поднял взгляд. В глазах юноши не было ничего, кроме леденящей, предельно лараноидальной логики.

Опрятные смотрители-неотеники проводили Линдсея в ворота усадьбы Тайлеров. Маргарет Джулиано давно была мертва. В новом директоре Линдсей узнал одного из ее учеников — сверхспособных.

Сверхспособный встретил Линдсея на лужайке. Лицо его было исполнено спокойного самообладания. Дзен-серотонин…

— Я согласовал ваш визит с хранителем Понпьянскулом, — сказал он.

— Предусмотрительно, — оценил Линдсей.

Невилл Понпьянскул тоже был мертв, но говорить об этом было бестактно. Следуя ритуалу Совета Колец, Понпьянскул увял, оставив заранее составленные речи, заявления, видеозаписи и «случайные» телефонные звонки. Неотеники так и не озаботились сместить его с поста хранителя. Избежав тем самым множества хлопот.

— Позволите ли показать вам Музей, сэр? Бывший его куратор, Александрина Тайлер, оставила нам бесподобную Линдсейниану.

— Чуть попозже. Канцлер-генерал Константин принимает посетителей?

Константин отдыхал в розовом саду. Лежа в шезлонге рядом с ульем, он смотрел на солнце пластиковыми, ничего не выражающими глазами. Время, несмотря на самый лучший уход, не пощадило его. Долгие годы, проведенные в естественном притяжении, сказывались: поверх тонких костей странно бугрились узловатые мускулы.

В отраженном солнечном свете Республики не было ультрафиолета, однако Константин загорел. Его древняя обнаженная кожа была испещрена синевато-багровыми родинками. Он лишился почти всех волос, и вдавленные мозоли в стратегических точках черепа стали доступны всеобщему обозрению. Лечение было долгим и основательным. И вот наконец оно завершилось успехом.

Константин обернулся на звук шагов. Зрачки пластиковых глаз были разного размера — он, очевидно, изо всех сил старался сосредоточить взгляд на пришедшем.

— Абеляр? Это ты?

— Да, Филип.

Робот опустился на пол рядом с креслом, и Линдсей удобно устроился на его мягкой, упругой голове.

— Вот как… Хорошо добрался?

— Корабль был очень старый, — ответил Линдсей. — Что-то вроде летучего дома для престарелых. Там даже ставили «Белую Периапу» Феттерлинга.

— Хмммм… Не лучшая из его пьес.

— Ты, Филип, всегда отличался хорошим вкусом.

Константин выпрямился.

— Может, позвонить, чтобы принесли халат? Когда-то я выглядел лучше.

— Ты бы посмотрел, что там у меня под этим костюмом, — развел руками Линдсей. — В последнее время я не шибко-то тратился на омоложения. Когда вернусь, пройду полную трансформацию. Я отправляюсь на Европу, Филип. Море!

— Значит, в бродяги? Подальше от людских ограничений?

— Да, можно сказать и так… Я захватил с собой планы. — Линдсей извлек из внутреннего кармана брошюру. — Давай посмотрим вместе.

— Хорошо. Чтобы сделать тебе приятное.

Костантин принял брошюру.

На центральном ее развороте красовался портрет ангела — подводного постчеловека. Кожа его была гладкой, глянцевито-черной. Ног и тазового пояса не было вовсе: спинной хребет заканчивался длинным мускулистым хвостовым плавником. От шеи тянулись ярко-алые жабры. Распахнутая черная грудная клетка демонстрировала белые крылоподобные сети, укомплектованные бактериями-симбионтами.

На длинных черных руках — красные, голубые, зеленые фосфоресцентные пятна. Пятна были подключены к нервной системе. Вдоль ребер и плавников тянулись две длинные линии. Снабженные множеством нервных окончаний, они обеспечивали ощущение колебаний воды — новое, водное чувство, нечто вроде осязания на расстоянии. Носоглотка вела в легочные мешки с хемочувствительными клетками. Громадные глаза, лишенные век, определили форму перестроенного черепа.

Держа брошюру перед глазами, Константин пытался сфокусировать на ней взгляд.

— Очень элегантно, — сказал он наконец. — Никаких тебе внутренностей…

— Да. Эти белые сети фильтруют серу для бактерий. Каждый ангел самодостаточен. Черпает жизнь, тепло — все, что нужно, — из воды.

— Ясно. Анархическое сообщество… А говорить они могут?

Линдсей, слегка подавшись вперед, указал на фосфоресцентные пятна:

— Вот это мерцает.

— А размножаться?

— В генетических лабораториях. Подводных. Там можно создавать детей. Но эти создания и сами проживут века.

— Но где же грех, Абеляр? Ложь, ревность, борьба за власть? — Он улыбнулся. — Наверное, они могут допускать бестактности в конструировании экосистем…

— Они не утратили остроты ума, Филип. Если как следует постараются, то изобретут какое-нибудь преступление. Но ведь они не такие, как мы. Их ничто на это не толкает.

— Не толкает… — На щеку Константина села пчела, и он бережно смахнул ее. — Я в прошлом месяце ходил к месту катастрофы. — Он имел в виду место гибели Веры Келланд. — Там деревья. Старые как сам мир.

— Много времени прошло с тех пор…

— Сам не знаю, чего я ждал… Наверно, какого-нибудь золотистого сияния, указывающего, где похоронено мое сердце. Но мы — существа маленькие, и космосу до нас дела нет. Так что никаких признаков не обнаружилось. — Он вздохнул. — Я хотел помериться силами с миром — и погубил то, что могло помешать.

— Тогда мы были другими.

— Нет. Я думал, что смогу измениться… Вот ты, мол, умрешь, и Вера умрет, и я начну все с чистого листа, стану машиной… Этакой пулей, пущенной в лоб истории… Хотел захватить власть над любовью. Заключить все в железо. И попробовал. Но железо сломалось первым.

— Я понимаю. Я тоже познал власть замыслов. Последний замысел моей жизни ждет меня на Европе. — Он забрал брошюру. — Он может стать и твоим. Если ты пожелаешь.

— В послании я признался тебе, что готов к смерти, — сказал Константин. — Ты, Абеляр, привык от всего уворачиваться. Мы вместе прошли долгий путь, далеко позади оставили понятия «друг», «враг»… Я не знаю, как тебя назвать, но зато я тебя понимаю. Понимаю, как никто на свете, включая тебя самого. Столкнувшись с конечной своей целью, ты увернешься в сторону. Я в этом уверен. Ты никогда не увидишь Европы.

Линдсей склонил голову:

— Пора кончать, Абеляр. Я померялся силами с миром; я для этого жил. И неплохую тень оставил за собой. Так?

— Да, Филип, — потрясение вымолвил Линдсей. — Даже ненавидя тебя, я тобой гордился.

— Но меряться с жизнью и смертью, словно бы я вечен… В этом нет ничего высокого. Что мы перед жизнью? Так, искорки…

— Искры, разжигающие пламя…

— Да. Твое пламя — Европа, и тут я тебе завидую. Но, отправившись на Европу, ты потеряешь себя. Этого ты не вынесешь.

— Но туда можешь отправиться ты. Она может стать и твоей. Там — твой народ, клан Константинов.

— Мой народ… Да, ты привлек их к своим делам.

— Я нуждался в них. В твоем гении… И они присоединились ко мне по доброй воле.

— Да… Смерть в конце концов побеждает нас. Но наши дети — наша месть ей. — Он улыбнулся. — Я старался не любить их. Я хотел видеть их такими же, как и я, — подобными стальному клинку… Но все равно любил. Не за то, что они подобны мне, напротив. И больше всех — самую не похожую на меня.

— Веру.

— Да. Я создал ее из образцов, украденных отсюда. Клочков кожи. Генов любимой… — Он умоляюще взглянул на Линдсея. — Абеляр, что ты скажешь о ней? Как твоя дочь?

— Моя дочь?

— Да. Вы с Верой были великолепной парой. И мне было очень жаль, что ты умрешь, не оставив потомства. Я тоже любил Веру и хотел оберегать ее ребенка — от того отца, которого она сама выбрала. И поэтому создал твою дочь. Разве я был не прав? Разве этого не стоило делать?