Нил Стивенсон - Криптономикон, часть 2 Страница 8

И все равно они себя презирают. Наверное, потому (размышляет Шафто), что отдали оборону страны на откуп немцам. Финны — мастера убивать русских по старинке, индивидуально, в розницу. Когда образовался дефицит финнов, пришлось звать немцев, специалистов по оптовому уничтожению русских.

Джульета фыркает над этим примитивным объяснением: финны в миллион раз сложнее, чем доступно восприятию Бобби Шафто. Не будь войны, нашлось бы бесконечное множество причин для постоянной тоски. Нечего и пытаться объяснить их все. Единственный способ донести до Бобби Шафто хоть чуточку финской души — утрахать его до потери сознания раз в две-три недели.

Он слишком долго здесь лежит. Скоро остаток спермы в канале застынет, как эпоксидка. Опасность толкает к действиям Шафто скатывается с кровати и, ежась от холода, бежит по доскам к половику, инстинктивно держась ближе к печке.

Джульета перекатывается на спину и оценивающе смотрит на Шафто.

— Будь мужчиной, — говорит она. — Свари мне кофе.

Шафто хватает чугунный котелок, который при случае мог бы заменить якорь, набрасывает на плечи одеяло и выбегает наружу. На краю набережной останавливается, зная, что о разбитый пирс можно искалечить босые ноги, и ссьгг на берег. Желтая дуга окутана паром и пахнет кофе. Шафто щурится на залив: буксир тянет вдоль берега связанные в плот бревна, видна парочка парусов, но дяди Отто пока нет.

За домиком колонка, куда подведена вода из горного родника. Шафто наполняет котелок, хватает несколько полешек и бежит в дом, маневрируя между штабелями кофейных пачек в фольге и ящиками с патронами для автоматического пистолета «суоми». Ставит котелок на огонь, подбрасывает дровишек.

Ты жжешь слишком много дров, — замечает Джульета. — Дядя не одобрит.

— Еще нарублю, — говорит Шафто. — Единственное, чего в этой поганой стране много, так это дров.

— Если дядя Отто рассердится, будешь рубить дрова целыми днями.

— Значит, спать с его племянницей — на здоровье, а сжечь пару чурок, чтобы сварить ей кофе, — черный грех.

— Черный, — говорит Джульета. — Кофе — черный.

Вся Финляндия (надо слышать, как это говорит дядя Отто) погружена во мрак экзистенциальной тоски и суицидальной депрессии. Обычные противоядия — самобичевание березовыми вениками, черный юмор, недельные запои — исчерпаны. Единственное, что еще может спасти Финляндию, это кофе. Увы, близорукое правительство взвинтило налоги и пошлины выше крыши. Деньги якобы нужны, чтобы убивать русских и обустраивать переселенцев: сотням финнов приходится сниматься с насиженных мест всякий раз, как Сталин в пьяном угаре или Гитлер в припадке психоза атакуют карту красным карандашом. В итоге кофе — дефицит. По словам Отто, Финляндия — страна сомнамбул, жизнь теплится лишь в тех районах, куда кофе доставляют контрабандисты. Вообще-то финнам везение неведомо, тем не менее им посчастливилось жить по другую сторону залива от нейтральной, относительно процветающей страны, знаменитой своим кофе.

Все это объясняет существование небольшой финской колонии в Норрсбруке. Недостает только пары крепких рук, чтобы грузить кофе в лодку и выгружать что там дядя Отто за него выручит. Требуется: один мускулистый дебил, который бы согласился получать мимо кассы любым натуральным продуктом.

Сержант Бобби Шафто, МПФ США, насыпает кофе в мельницу и начинает крутить ручку. В кофейнике постепенно собирается черный налет. Шафто научился готовить кофе по-шведски, Осаждая гущу яйцом.

Рубить дрова, трахать Джульету, молоть кофе, трахать Джульету, ссать с набережной, трахать Джульету, разгружать кеч дяди Отто. Вот и все дела Бобби Шафто за последние полгода. В Швеции он нашел спокойный, зеленовато-серый глаз кровавой мировой бури.

Джульета Кивистик — главная загадка. У них не роман, а череда романов. В начале каждого они не разговаривают, даже не знакомы. Шафто просто бродяга, подрабатывающий у ее дяди. В конце каждого они в постели, трахаются. В промежутке — неделя-три тактических маневров, фальстартов, обоюдоострого флирта.

В остальном все романы совершенно разные, полностью новые отношения между двумя абсолютно другими людьми. Это безумие. Может быть, потому что Джульета психованная, почище Бобби Шафто. Но решительно ничто не мешает Шафто сходить с ума — здесь и сейчас.

Он доводит кофе до кипения, разбивает туда яйцо, наливает Джульете кружку. Это обычная вежливость: их роман только что кончился, а новый еще не начался.

Она сидит на кровати, снова курит и, чисто по-женски, разбирает его бумажник, чего Шафто не делал с тех пор как… ну, с тех пор как десять лет назад, в Окономовоке, изготовил его на уроке труда. Джульета вытащила содержимое и читает, как книжку. Почти все испорчено морской водой. Однако Джульета внимательно изучает фотографию Глории.

— Отдай! — говорит Шафто и вырывает снимок.

Будь у них любовь, Джульета, наверное, устроила бы игру в «ну-ка отними», они бы подурачились и, может быть, трахнулись еще раз. Однако они чужие, и она без звука отдает бумажник.

— У тебя есть девушка? Где? В Мексике?

— В Маниле, — отвечает Шафто. — Если она жива.

Джульета безразлично кивает. Она не ревнует к Глории, не тревожится, что с ней там, под японцами. Что бы ни творилось на Филиппинах, в Финляндии все равно хуже. И вообще, какое ей дело до прошлых романтических увлечений дядиного грузчика, молодого как-его-там.

Шафто натягивает трусы, шерстяные штаны, рубаху и свитер.

— Иду в город, — говорит он. — Скажи Отто, что вернусь разгрузить лодку.

Джульета молчит.

В качестве последней любезности Шафто останавливается у дверей, шарит за штабелем, находит автоматический пистолет«суоми»[3] и проверяет: чист, заряжен, готов к употреблению, как и час назад. Кладет пистолет, оборачивается, последний раз встречается глазами с Джульетой. Потом выходит и закрывает дверь. Слышно шлепанье босых ног и удовлетворенный лязг задвигаемых щеколд.

Он надевает высокие резиновые сапоги и бредет вдоль берега на юг. Сапоги Джульетиного дяди велики ему на пару размеров. Чувствуешь себя мальчишкой, шлепающим по лужам в Висконсине. Вот так и должен жить парень его лет: честно вкалывать на простой работе. Целовать девчонок. Ходить в город за сигаретами может быть, кружкой пива. Какая дикость: летать на тяжело вооруженных самолетах и сотнями убивать из сверхсовременного оружия озверелых иноземных захватчиков.

Каждые несколько сот метров он останавливается взглянуть на стальные бочки и другие отходы военного производства, выброшенные на берег волнами, полузанесенные песком, с загадочными надписями на русском, финском, немецком. Они напоминают ему стальные бочки на Гуадалканале.

Луна подниметПрилив, не спящих с песка.Волны — лопаты.

Во время войны многое выбрасывают за борт — и не только то, что пакуют в бочки и ящики. Часто, например, от человека требуют добровольно отдать жизнь за других. Судьба может назначить тебе эту роль в любую минуту, без предупреждения. Ты идешь в бой, который тщательно спланировали бывалые офицеры морской пехоты, выпускники Аннаполиса. План прост, логичен, безотказен, основан на тонне разведданных. Через десять секунд после первого выстрела вокруг полный дурдом, люди мечутся как угорелые. План, казавшийся идеальным минуту назад, теперь представляется трогательно-наивным, как запись в детском дневнике. Ребята гибнут. Иногда — потому что на них падает бомба, но, на удивление часто, потому что таков приказ.

То же самое с U-691. Затея с тринидадским трампом до определенного момента была, вероятно, гениальным планом (Уотерхауза, подозревает Шафто). Потом все рассыпалось к чертям, и какой-то английский или американский командир приказал, чтобы Шафто и Роота вместе со всей командой U-691 пустили в расход.

Он должен был погибнуть на Гуадалканале вместе с ребятами, но не погиб. Все между этим и U-691 — просто дополнительная жизнь, подарок от фирмы. Он получил шанс побывать дома и увидеть родных, вроде как Христос после Воскресения.

Теперь Бобби Шафто точно мертв. Вот почему он идет по берегу так медленно и с таким братским участием изучает прибрежный хлам — он, Бобби Шафто, тоже труп, выброшенный волнами на берег Швеции.

Он думает об этом, когда замечает Небесное Видение.

Небо здесь — свежеоцинкованное ведро, опрокинутое над миром для защиты от докучного солнца; если кто-то чиркает спичкой за полмили, она вспыхивает, как сверхновая. По этим меркам Небесное Видение — целая сбившаяся с орбиты галактика. Ее почти можно принять за самолет, но нет положенного утробного гула. Эта штука издает пронзительный визг и тащит за собой длинный хвост пламени. Кроме того, для самолета она движется слишком быстро. Видение несется со стороны Ботнического залива и пересекает линию побережья милях в двух от домика дяди Отто, постепенно теряя высоту и замедляясь. По мере того как оно замедляет движение, пламя разгорается и ползет вперед по черному корпусу, похожему на свечной нагар.