Стивен Хант - Небесный суд Страница 8

— Я не такой, как ты, Шептун, — проговорил Оливер.

— Верно, не такой. Я понимаю тебя, Оливер. Ты самый лучший из нас. Я всю жизнь ждал твоего появления. Остальные считают себя совершенными, те, кто в отличие от меня и моих друзей, не заперт в темницу. Но они не встречались с тобой, Оливер. Потому что стоит им увидеть тебя, и куда только денется их гордость, тщеславие и самодовольство.

Оливеру было известно лишь то, что Шептуна держат взаперти где-то в темноте, глубоко под землей. Что он скован заклинаниями, а от мира его отделяют проклятые стены и мощные уорлдсингерские ворота. Его уродливое бугристое лицо не поддавалось описанию и казалось пародией на человеческую внешность. Когда Шептун появился на свет, его перепуганные родители, должно быть, бросились прочь от своего чада и пробежали не меньше трех миль.

— Ну почему не желаешь оставить в покое мое сознание? — умолял его Оливер. — Убраться навсегда из моей жизни?

— Ты — моя жизнь, Оливер! — прошипело жуткое создание. — Ты и те другие, с которыми я общаюсь. Неужели ты думаешь, что моя жизнь стоит того, чтобы жить? Меня держат одного в темнице, Оливер, в которой нет ни лучика света. Там нельзя выпрямиться во весь рост. Я даже не смогу броситься на моих тюремщиков, если те вдруг вздумают проверить, жив ли я. Ко мне приходят лишь крысы, их привлекает запах моего немытого тела и моих экскрементов. Иногда я ломаю зубы об их кости, когда мои стражи забывают принести мне еду.

Оливер почувствовал, что его сейчас стошнит.

— Какой же у них вкус?

Шептун рассмеялся. Смех его был похож на шипение воздуха, вырывающегося из детандера.

— Какой у них вкус, Оливер? Как у нежной курятины. Я позаимствовал определение этого вкуса из твоего сознания. Надеюсь, ты не имеешь ничего против. Потому что мне не с чем было сравнивать.

Оливер еле сдержал рвоту, и довольный Шептун сплясал перед ним джигу.

— Я старюсь не есть ту пищу, которую они мне приносят, Оливер. В нее добавляют разные снадобья, чтобы размягчить мой мозг, чтобы меня сморил сон и взяла усталость.

И снова во сне появился дворец, а в нем король. Бросив короткий взгляд на Шептуна, монарх поспешил отвернуться.

— Как печально, Оливер. Даже призраки, что приходят ко мне во сне, и те не могут смотреть на меня без омерзения. Кстати, напомни мне, что сейчас происходит — это ты мне снишься, или я снюсь тебе?

— Какая разница?! — крикнул мальчик. — Оставь меня в покое!

— Приближается твое время, мой великолепный друг! — произнес Шептун. — Скоро ты поймешь, насколько удивительна, гибка и подвижна жизнь. Стоит тебе это узнать, и ты обрадуешься тому, что я заползаю в твою голову. Да-да, ты будешь рад, обещаю тебе.

— Этого никогда не будет! — крикнул Оливер.

— Я бы не советовал тебе торопиться с подобными заявлениями, Оливер. Первые изменения уже начались. Возьмем, к примеру, вашего гостя, Гарри Стейва. Что ты о нем думаешь, мой мальчик? До известной степени его можно назвать темной лошадкой. И, наверно, еще сводником и бабником, верно я говорю?

— Я не…

— Ш-ш-ш! Тихо! — шикнул на него Шептун. — Через пару секунд ты проснешься.

Так и случилось.

Встать пришлось рано, чтобы успеть расписаться в регистрационной книге графства. Как обычно, Оливер оказался у входа в полицейский участок Хандред-Локс вовремя и стал свидетелем того, как арестованных ночью заключенных, прежде чем расселить по камерам, ведут по Райнерс-стрит в небольшую контору магистрата. Среди обычной ватаги выпивох из числа завсегдатаев таверн затесалась горстка беженцев из Квотершифта — двое мужчин и женщина, по всей видимости, их сестра.

Их одежда была в самом жалком состоянии. Оливер сделал вывод, что они бежали из своей страны морем, обогнув проклятую стену, отделявшую мятежный Квотершифт от королевства Шакалия. Одного из мужчин сотрясала дрожь, которую он никак не мог унять. Его соотечественники молчали. Было видно, что они ошеломлены. Какие же сказки рассказывал им квотершифтский комитет пропаганды? Что Двухлетнюю войну выиграл Квотершифт? Что Шакалия превратилась в истинный образец карлизма? Что ее жители также пострадали от голода, потому что заменили фермерские хозяйства Комитетами Аграрного Равенства, а своих образованных йоменов колоннами погнали прямиком к Гидеонову Воротнику, к этим работающим на силе пара машинам смерти, что в последнее время украшали собой все городские площади городов Содружества Общей Доли?

Сколь лживы ни были эти измышления, их оказалось явно недостаточно, раз эти трое бежали от великого террора, свирепствовавшего в Квотершифте. С тех пор как уорлдсингеры Сообщества Общей Доли возвели магическую стену, до Шакалии живыми добирались лишь немногочисленные беженцы. Их было так мало, что магистраты стали автоматически давать им политическое убежище. К оказанию им материальной помощи призвали одно из многочисленных эмигрантских благотворительных обществ. Теперь в Шакалии квотершифтских дворян было даже больше, чем у себя на родине. В основном это те, кому посчастливилось бежать вместе со своим золотом еще до того, как была возведена проклятая стена. Менее удачливые все еще томились в лагерях Содружества Общей Доли в ожидании того момента, когда им вручат листок бумаги с начертанной на нем красной цифрой… после чего выстрелят в затылок железной стрелой.

Как только вереница заключенных исчезла за углом улицы, Оливер постучал в дверь полицейского участка и вошел внутрь.

— Оливер! — удивился сержант Кадбен, закрывавший дверь одной из камер. — Что, уже настал твой день?

— Боюсь, что уже настал, — подтвердил юноша.

— Ну заходи, паренек! Будь проще. Твой коротышка фокусник сейчас придет. Не желаешь чашечку каффиля? Молодой Уоттл только что сварил.

Оливер кивнул в знак согласия. Сержант Кадбен — бесцеремонный, прямолинейный житель нагорья; он не терпел уорлдсингеров и в еще меньшей степени жаловал личного мучителя Оливера, высокомерного Эдвина Пуллингера, королевского инспектора, представлявшего в графстве интересы Государственного департамента по делам феев.

— Тяжелая ночь была? — поинтересовался Оливер.

— Как обычно. Хотя вчера здесь был проповедник. Кто-то развлекался тем, что засовывал листовки политического характера в книгу Законов Круга.

— Листовки. Это ж надо! — рассмеялся Оливер.

— Ты бы видел лицо проповедника! Это были выдержки из «Общества и общего дела». Вряд ли он когда-либо раньше их читал. Бедняга так перепугался, что карлисты пробрались в его славную Круговистскую церковь, что его едва не хватил удар. Мальчик равнодушно пожал плечами.

— Вообще-то, я тоже никогда их не читал. Мне они как-то не попадались в руки.

Сержант заговорщически подмигнул ему.

— Я как-нибудь втихаря дам их тебе почитать, компатриот. Как-то мне не по душе это занятие — жечь книги. Может, иностранцы всякие и привыкли к таким вещам, но никак не мы, шакалийцы. Бенджамина Карла с восемьдесят первого уже нет в живых, и сдается мне, после того как восстание было подавлено, большая часть его революционеров последние пятнадцать лет занимается тем, что пекут хлеб и варят сталь.

— И печатают листовки, — ехидно добавил Оливер.

Сержант Кадбен прикрепил кнопкой к стене объявление о вознаграждении за поимку беглого преступника.

— Ворчим, паренек. Вас хлебом не корми, дай только поворчать. Скажи-ка лучше, дружище, а ты счастлив? Доволен ты тем, что тебе приходится каждую неделю таскаться сюда, чтобы отметиться у нас к вящей радости этого идиота в красном одеянии? А я? Неужели ты думаешь, что я тоже счастлив? Всего три коротышки констебля следят за конституционным порядком в Хандред-Локс, тогда как в Шипмен-Тауне их в десять раз больше. Чем они, скажи на милость, там занимаются? Допрашивают треску? Арестовывают чаек? Отправляют моряков, напившихся пива, проламывать друг другу головы в наших тавернах.

Дверь приоткрылась, и в комнату просунулась голова констебля Уоттла.

— Инспектор Пуллингер желает знать, почему ему приходится так долго ждать.

— Вот видишь, паренек, и этот ворчит. — Сержант повернулся к констеблю. — Департаменту по делам феев не нравится отвечать на такой вопрос, молодой Уоттл.

Оливера проводили в кабинет. Кадбен бесцеремонно уселся под оружейной полкой и принялся чистить висевшие в верхнем ряду кортики и смазывать маслом винтовки нижнего ряда. При этом он не переставал вслушиваться в происходящее. Для департамента обычное дело — прибегать для получения желаемых результатов к уорлдсингеровским трюкам, давить на сознание несчастных феев; но здесь такому не бывать, по крайне мере пока надзором за Хандред-Локс занимается он, сержант Кадбен, а не кто-то другой.

Рядом с хитрым чародеем сидел еще один, тоже представитель Департамента по делам феев, по возрасту не старше Оливера. Помощник Пуллингер потер лоб, на котором красовалась татуировка — четыре небольших пурпурных цветка, символ его уорлдсингерского чина.