Алексей Павловский - Карболитовое Сердце Страница 8

В атмосфере небывалого духовного подъёма князинька охотно обременил святых людей налогами, арендой и благоустройством территории.

И вот теперь у самых ворот Святого Василиска в Мосрентгене обретался сам отец Глеб в сильных электроочках. Полноватый священник сосредоточенно красил ограду, провожая прохожих суровым взглядом. Духовный человек, опасный. А ну как сожжёт за несовершенство? Вот р-раз — и сожжёт!

Нет уж, Филину не к Святому Василиску, Филину дальше идти, в проулок между храмом и развалинами военной базы, сообразно полученным ганеша-координатам.

Там, метрах в двухстах от церковного забора, за плешиво зеленеющим полем косо торчал на опушке здоровый шатёр-типи, крытый оранжевыми парашютами. У вигвама невзначай ошивался Рамен. Ваня прикинул, что эксцентричное становище видно только с воздуха или с церковной территории, но не от жилья. И при чём же здесь церковники?

Пока Филин подходил, один из семи слышимых ему коптеров подлетел по своим делам слишком близко, и из недр Троицкого леса криво стрельнула ракетница. Ракетка, погонявшись для порядку за перепуганным летуном, принялась радостно нарезать круги в весенней лазури. Весьма серьёзно дело, если их уединение так берегут.

Пожав сухонькую клешню Рамена, Филин вошёл в шатёр и окончательно удивился. В глубине шатра работал Князь Теплого Стана Игорь Семёнович Первый, собственной персоной. Как на портрете у метро, но с голым бледным торсом и с лопатой в руках. Хорошо хоть Шапку Мономаха дома оставил. Князь копал могилу. Без шапки и вблизи Князь подозрительно походил на диггера Крыса, обросшего окладистой бородой.

Посреди шатра у почти отрытой могилы стоял на репшнурах красный гроб. В нём лежал маленький Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт. В тонких чертах восточного лица пряталась улыбка, роскошные кудри спадали на плечи сюртука. А сюртук-то знаком. И штаны. Всё это бабушка шила целую неделю. Филин ещё гадал, кто это будет ходить в костюме капитана «Титаника». И вот.

— Привет, Филин. Собственно, сам всё видишь. Завершаем начатое, а потом нас ждёт ещё много великих дел… — солидно изрёк князь, втыкая лопату в кучу земли, и добавил очевидное:

— Я князь. И, кстати, я уже наработался, теперь твоя очередь. У Николай Семёновича, видите ли, поясница колосится. И от батюшки помощи не дождёшься.

Ну это ясно. Лишь через пару колов времени Ваня понял, что Николай Семёнович — это, очевидно, старичина Рамен. Тот уже деловито глазел к Филину в яму, опершись на притащенную крышку гроба. Ровно в ту секунду, когда Ваня выкинул наверх последнюю лопату земли, из ниоткуда сгустился давешний мрачный отец Глеб, ведомый мистическим чутьём, и быстро совершил последние обряды.

Начиналось всё весьма логично, что редкость в наши психоактивные времена. За пару месяцев до Мытищинского согласия в центре Москвы шли тяжёлые бои. Третьего февраля Отдельная Красно-знамённая БТГ имени Ленина прорвалась к Кремлю. В Кремле по обыкновению сидели какие-то сатанисты-агностики, но суть в другом.

До Красной площади докатились два танка из пяти, с десяток разнообразных джихад-мобилей и бронеикарус. Это примерно половина того, что было вечером второго числа, остальные нечувствительно растворились в голодном чреве Китай-Города.

С наскоку овладев Спасской башней, коммунисты немедля получили обратку с башни Никольской — один из танков сгорел. Тут комбат Синицын понял, что дальше дороги нет. И пока выжившие воины палили с крыши ГУМа из всего, что у них было, Синицын выполнил Долг Коммуниста. Лично взломав Мавзолей, он расстрелял саркофаг из «Стечкина». Затем с маленьким вялым Лениным на руках комбат впрыгнул в бронеикарус — и коммунисты были таковы.

Основная группа вышла к Раменкам, прикрытие отступило к диггерам в Солянские подвалы, но и не в этом суть. Важно то, что теперь Синицын и Ленин передвигались парой, как «мы с Тамарой — санитары». Где бы ни шёл комбат, всюду за ним катился красный гроб на колёсиках. Батальонная тактическая группа разрослась в Калуге до бригады, комбат, соответственно, стал комбригом, и молва о Ленине пошла.

Тут проснулись одесситы. Одесса поспешила дать ответ, чтобы не дай бог Донецк, Сумы или Гуляй-Поле… В общем, ответ был дан.

Уже сотню лет в первопрестольной шептались о Гоголе. Мол, в 1930-х годах при перенесении праха мистика из Данилова монастыря куда-то ещё недосчитались головы Главного Новоросса. То ли в тот самый момент её спёрли, то ли некто эксгуматоров опередил. Конечно, всё засекретили, однако же природа не терпит пустоты. В народе стали шептаться, что голова Гоголя играет бедного Йорика в одном из московских театров.

На подозрении были два черепа. Было доподлинно известно, что один из них — Гоголь, а другой — великий актёр Щепкин, но который из них кто — не ясно. На том всё ненадолго затихло. Лет на сто.

И вот в раздолбанную Москву прорывается паровоз с развесёлыми одесситами и составом донецкого угля. Одесситы бродят по стылым театрам, непрерывно строча в блокнотиках, делают селфи у рухнувших колонн Большого. Вскоре уголь уже распродан, припасы подъедены, и экспедиция едет домой.

Так в Одессе появился череп Гоголя. Надо сказать, одесситы пошли значительно дальше коммунистов: поместив главу поэта в драмтеатр, немедля Гоголя канонизировали. А чтобы разные Святые Николаи не смущали народ конкуренцией, горсовет вынес предложение записать новобранца именно «Святым Гоголем». На том и порешили.

Думается, всё это из-за Румынского Смеха. Переболели все, а Смех не щадит ни ума, ни нервов. Но это касательно имени. Сама же канонизация была крайне необходима и логична. Для легитимности. Черепов-то в Москве как собак нерезаных, и со временем только больше становится: чем докажешь, что это именно Гоголь? Да с таким же успехом я сам мог им свой собственный череп продать! Но раз Церковь согласна, тогда — конечно.

И вот подходим к Пушкину. Глава Святого Гоголя почивала в Одессе, а в Великих Луках уже волновались казаки, а именно Отдельная имени генерала Дрёмова механизированная сотня Всевеликого войска Полистского. С танками и барахлом — до семисот человек. Неделю они митинговали перед двуединым вокзалом, кричали: «Мо-щи, мо-щи! Лю-бо, лю-бо!»

Дав народу проораться, атаман всех построил и маршем довёл до Пушкиногорья, где благополучно извлёк из склепа Александра Сергеевича Пушкина. Поэт, правда, оказался без черепа и изрядно пограблен, причём о-очень давно. Ничуть не смутясь, казаки заказали у цирюльника голову мощеобразного вида и отправились гастролировать.

Александр Сергеевич в собственном гробу ездил на ископаемой БРДМ чорного окраса — по летнему времени мехводы менялись в ней каждые полчаса. На борту машины двусмысленно значилось: «Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовётся». В бою поэта не раз посылали в атаку впереди всех, с привинченной к антенне хоругвью.

Ну и конечно, никто уже не удивился, когда Пушкин незаметно стал Святым Пушкиным. А я хоть и князь, но Пушкина люблю (тут Рамен ехидно проскрипел: «Да-а, мы все очень-очень любим Пушкина!»). Так что когда Сотня пришла на недельку в Теплак и осталась на месяц с прицелом зимовать, было уже примерно понятно, что делать.

Но разве ж это всё? Вон, в Виннице уже молятся на суржике Святому Пирогову, доброму доктору. Хорошо высушенный доктор двести лет лежит в подвале, а при Советах его ещё и отреставрировали. Так что в гонке умертвий на Пирогова сейчас основные ставки.

Уложив на место пласты дёрна, заговорщики сняли с шатра ткань и растащили шесты. Князь воткнул в землю табличку «Осторожно, мины».

— К вечеру пригоним мины, — ответил его сиятельство на незаданный вопрос, — а через пару лет снимем, как всё зарастёт. Хватит наших поэтов таскать. Потом тут скверик сделаем имени Пушкина, а вон там улица пойдёт к Мамырям. Но это потом.

— Подходите все в трапезную, — прогудел батюшка Борис, — Только по одному, и с разных сторон, чтобы внимания не привлекать. Праздник сегодня великий. И святому Пушкину свечку поставьте, мне казаки складень оставили.

— С ума все посходили. — Высказал очевидное Рамен, хоть и не очень понятно было, кого именно сейчас он имеет в виду.

«Была не была,»- подумал Филин и запустил думку. Бабушка говорила, что система барахлит и однажды просто убьёт её Ванечку. В чём-то она была права, то и дело думкины смеси просто с копыт валили зубной болью, а однажды вместо принятия важного решения сутки просидел в сортире, летя на Марс.

Но на этот раз повезло. Мысли распушили беличьи хвосты, собирая на статику ниточки слов, снов, намёков и улик. Смыслы открывали второе и третье дно, поворачиваясь невидными раньше боками.

Стало кристально ясно, что на суете вокруг поэта наварились все, причём он, Ваня Филин, меньше всех. Он просто получил много денег.