Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев Страница 8

На столбе висела часть тела казненного человека. Другая часть уже отвалилась и куда-то исчезла. Или, быть может, здесь покарали смертью какого-то несчастного инвалида.

Долго ждать не пришлось: скоро солнце, пробивающееся через облака, отразилось на начищенных до блеска австрийских касках. Два охранника, каждый стараясь выглядеть важнее другого, неторопливо шествовали в установленном маршрутом направлении. Их никто из лагерников не сопровождал, потому что лишний раз оказываться на виду у власть имущих — это лишний раз рисковать своим здоровьем.

— Иншульдиген зи битте, — появился перед очами австрийцев Игги. — Извините пожалуйста.

— Вас? — удивился первый. — Что?

— Вас? — возмутился второй.

Охранникам было непривычно, когда с ними разговаривали без разрешения.

— Гибен зи мир, битте, айн сигарет, — сказал Олонецкий егерь. — Дайте мне, пожалуйста, одну сигарету.

— Вас? — еще пуще удивился один, а потом издал короткий вздох.

— Вас! — начал закипать от ярости другой.

Если бы он не был так отвлечен на свою вспышку праведного гнева, то, без сомнения, заметил бы, что его товарищ после вздоха неподвижно замер, и руки и ноги у него начали мелко-мелко подрагивать.

На самом деле он уже был мертв, а едва заметная дрожь — всего лишь агония.

Просто незаметным для австрийца и очень резким ударом руки Игги вогнал пику через плотную ткань мундира в печень и снизу вверх пронзил сердце. Понятное дело, что пика сама по себе из воздуха не появилась, она была изготовлена из тщательно заточенных о камень спиц старого зонтика, туго-натуго перетянутых материей того же зонта. Получилось некое колющее одноразовое оружие.

Пока эта самодельная пика была в ране, не наступало резкого падения давления крови. Это способствовало тому, что тело все еще не лишалось возможности оставаться в вертикальном положении, то есть, на ногах. Мышцы работали, но голова — решительно и бесповоротно — нет.

Игги не стал терять время. Доли секунды после удара пикой ему хватило на то, чтобы метнуть заготовленный загодя камень, норовя угодить возмущенному охраннику в середину лица — чтобы крови было больше. Именно разбитый нос мог отвлечь австрийца от немедленного сигнала тревоги. Егерь не знал, каким образом он подается — то ли свистком, то ли гонгом, то ли фальцетом — но сигнал обязан был быть.

Немедленно после броска камня он выхватил из-за пояса заколотого им охранника притороченный штык, без которого не обходился ни один уважающий себя воин Австро-Венгерской империи. И хотя трехгранный клинок не был приспособлен для того, чтобы резать им врага, но Игги все же полоснул самым кончиком оружия по яремной вене ошарашенного метким попаданием австрийца.

Все это произошло настолько быстро, что никто из противников не успел осознать свою безвременную кончину, а никто из смердов, как бы близко они ни находились — это заметить.

Теперь дело было за малым: сбежать из лагеря.

Бесцеремонно содрав с австрийца с перерезанным горлом его испятнанный кровью мундир, он подтащил само тело к столбу и привязал его вместо полуистлевших останков несчастного казненного. Когда же сорвал с трупа портки и обувь, то отличить бывшего надзирателя и палача от русина сделалось невозможно.

После этого он вернулся к продолжавшему стоять с выпученными глазами первому австрийцу.

Егерь бережно уложил его наземь, стараясь не попасть в грязь, и принялся разоблачать от одежды. Крови не было, пика пока еще была в ране, так что мундир, галифе и сапоги должны были оставаться настолько чистыми, насколько это было возможно.

Игги сбросил с себя свою уже несколько изветшавшую одежду и переоделся в форму охранника. Несмотря на то, что штанины и рукава оказались несколько короче, чем должно было быть, обувь пришлась точно впору. Это было самым важным: волка ноги кормят, а каторжанину свободу дарят.

Егерь напялил себе на самые глаза каску, а вторую утопил в грязи, вбив ее туда каблуком. Лишнюю одежду, чтобы не привлекать ненужного внимания нечаянных смердов, приблудившихся в этот закуток лагеря, он запихал под рубаху тела, привязанного к столбу. У того получился большой живот, что было совсем нетипично для страдальцев Талергофа. А, плевать!

Пику с заколотого он тоже вынимать не стал, прислонив и это тело к столбу.

Для неискушенного наблюдателя было видно, что кто-то толстый казнен, а кто-то в исподнем белье стоит рядом и смотрит вдаль. Сюрреалистично. «Талергоф для всех один» — пожалуй, лучшее название для этой картины.

Но это было всего лишь полдела. Следующей задачей — выбраться за колючую проволоку — надлежало заниматься этим на глазах у всех: и смердов-русинов, и австрийцев-охранников.

Положим, лагерные страдальцы — это не проблема. Вот что прикажете делать с тем пулеметчиком, что сидит на вышке и зорко глядит по сторонам? От ворот Талергофа до ворот на свободу — огороженный колючей проволокой коридор, весь в секторе обстрела. Одной пулеметной очереди достаточно, чтобы покрошить в капусту любого, кто окажется здесь без спросу и разрешения.

При мысли о капусте заурчало в животе, да так сильно, что, казалось, эхо принялось гулять между ним и двумя мертвыми охранниками.

Игги поспешил прочь.

Ворота из лагеря запирались на обычный амбарный замок, ключ от которого был у него в кармане. Впрочем, как и другой ключ — от других ворот.

Беглец начал возиться с замочной скважиной, переминаясь с ноги на ногу.

Его замешательство и суетливость не укрылась от внимания солдата с вышки. Тот развернул пулемет в сторону первых ворот.

Правильно, по инструкции: если что-то непонятно, то сперва надлежит навести оружие. Разбираться можно чуть погодя.

Игги переминался с ноги на ногу и, наконец-то, отпер замок. Чтобы закрыть его за собой понадобилось гораздо меньше времени. Сделав это, он помахал одной рукой пулеметчику, а второй схватил себя за живот.

Каска была одета на самые брови, так что различить, кто скрывается под ней, с такой дистанции было сложно. Однако по Уставу караульной службы важно было убедиться, что все в порядке. И пулеметчик что-то пролаял со своей вышки.

— Штрудель! — закричал в ответ Игги. — Шницель!

И погладил себя по животу, который при этих словах заревел, как мартовский кот.

— Какен! Цигель! — изо всей силы застонал беглец. — Какать! Быстро!

И, не дожидаясь разрешительной команды, устремился на чуть согнутых в коленях ногах ко вторым воротам.

Пулеметчик не сразу сообразил, но сообразил все-таки. Наверно, это был просто очень тупой пулеметчик. Хорошо, хоть огонь не открыл.

Он что-то пролаял в ответ и гаденько хихикнул.

— Шнапс, — добавил он и повел