Третья Жизнь. - Антон Ярыгин Страница 8

Глава 3: Аэромос без Ярослава

Компания Яши Хипштейна весело смеялась над Ярославом, глядя, как он мечется по камере мусоросборника. Он уже думал, что, может, его выпустить. Но Виннер пока не стоял на коленях, не умолял его выпустить. Нет, больше того — он посмотрел на него с ненавистью и показал средний палец.

— Ах ты так? Ну ладно! — его лицо исказила гримаса злости, и он, с чистой совестью, нажал на кнопку «Выброс».

— ЯША!!! ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ?!?!?! — в глазах Мироновой был ужас. — ТЫ ЕГО СЕЙЧАС УБЬЁШЬ!!!

Она кинулась на Якова. Но было поздно — от резкого перепада давления воздуха в камере Ярик потерял сознание. И, если у него ещё был призрачный шанс спастись, то теперь — нет. Он как мешок с картошкой вывалился в открывающуюся щель. Всё, казнь совершена, гордыня потешена. Осталось лишь успокоить истеричку Миронову и можно продолжить гулять выпускной. «Да чего ты так разоралась? Да ещё и колотишь?» И он грубо схватил её за лицо:

— Заткнись! Или ты вместе с ним хочешь быть? — и оттолкнул.

Маша перестала бить Яшу. Она замолчала. С явным ощущением бессилия она опустилась на пол, закрыла лицо руками, и беззвучно рыдала. Только её тело иногда подрагивало. Сначала ему было жаль её, он пытался утешить. Но она лишь отмахнулась от него.

— Ну и реви, дура! Пойдёмте дальше бухать!

И они ушли. Все. Кроме Марии Мироновой. Она продолжала рыдать, весь её макияж стёк со слезами на платье. Она посидела так ещё минут пятнадцать. Никто из той компании к ней не подошёл. Да и так никого рядом почему-то не было — как будто этаж вымер. Марию истерика всё же отпустила. Она чуть посидела, успокаиваясь. Затем встала. Выглядела она ужасно: тушь с ресниц стекла двумя чёрными ручьями по лицу, и закончила свой поток где-то на уровне груди. Помада была размазана — от нервного потрясения у неё не то, что руки тряслись — она дрожала вся. Лишь поэтому и не стоило пытаться вытереть слёзы. Неуверенной походкой на негнущихся ногах, чуть ли не падая на шпильках она подошла к стеклянной двери мусоросборника. Далее облокотилась на неё. И тут Машу чуть по новой не накрыло рыдание. Но она оказалась сильнее — смогла подавить. Слёз уже не было — она их выплакала все.

— Прости меня, Ярик, — прошептала она двери, с закрытыми глазами. — Я тоже тебя люблю.

И именно после этого вторая волна её накрыла. Маша стояла, оперевшись левой рукой и лбом на дверь и тихонько рыдала. Недолго — в конце концов контроль за эмоциями был восстановлен, и Маша взяла с пола свою сумочку. Достала оттуда помаду и нарисовала ей губы на двери. После этой операции пошла домой. Её состояние было ужасным — шла хмурая, подавленная, отрешившись от всего мира. В голове не было абсолютно никаких мыслей. Ей было наплевать на то, что подумают, скажут окружающие, если её увидят. Но никого не было до самой квартиры. Родители Марии были на какой-то встрече, поэтому дома тоже было пусто. И если раньше отсутствие родителей было в радость — никто не будет контролировать. То сейчас эта пустота в квартире угнетала.

Она сняла с себя обувь и, не раздеваясь, пошла в ванную. Прямиком в одежде залезла в душ, открыла воду, села в ванну и, не моргая, смотрела в одну точку... Сегодня её мир рухнул — тот человек, которого она любила и который её любил — мёртв. Тот человек, за которого её сосватали ещё чуть ли не в детстве, на неё поднял руку. Хотя она знала до этого, что он может. Просто не верила до конца.

***

Родители Ярослава были на школьном корпоративе в кабинете истории — просто это был самый большой кабинет. Ну и как это водится — «мальчики — налево, девочки — направо»: мужики, в основном мужья учительниц, скучковались в одном углу. Собрали себе весь коньяк, мясо и только иногда оттуда тостовали женщинам. Те же разбились на несколько групп и заняли несколько парт. Середина класса была пустой — туда иногда выходили потанцевать. Среди мужчин были физрук и трудовик. И о чём же все мужики говорили? Правильно — о работе.

— А потом я ему говорю «Да ты совсем с катушек съехал? Ты лучше вместо снотворного слабительного съешь! Не буду я этот подшипник одевать!»

— И чё он?

— Да ничё! Говорит «Да не выделывайся! Ставь уж что есть! Сломается — на снабженцев спишем».

— И чё?

— А ничё! Из личных запасов достал, и поставил!

— О, красава! Уважаю!

И никого не волновало, что личные запасы — это где-то недочёт общественных в данном случае. Тогда как разговоры возле женской компании... Не, лучше там не присутствовать — уши завянут, отвалятся. А можете и психотравму получить. Хотя возле одной из компаний был весьма интересный разговор. А именно — между директриссой и Светланой Николаевной, мамой Ярослава.

— Вот скажите, Светлана Николаевна, — сказала директриса, сидя на кресле преподавателя, закинув ногу за ногу, потягивая шампанское из бокала, — вы рады, что ваш сын закончил школу?

— И да, и нет, Елизавета Алексеевна. А к чему это?

— Да так, себя вспоминаю. С одной стороны, когда Женечка выпустился, вот смотришь — вроде вырос. А с другой — как-то не верится. Вот вроде недавно, — она отставила бокал и принялась руками жестикулировать, — был ещё совсем крохой. А теперь — вот такой здоровенный бородатый амбал. И так громко «Здравствуй, мама!».

— Да, Ярик тоже вырос.

И тут мама Ярослава вспомнила давно мучавший её вопрос:

— А вот скажите, — она начала пристально смотреть в глаза директрисе, — а чего вы все до моего сына доколебались?

— С чего это? — директриса как смогла выразила искреннее удивление: опустила свои очки на нос, брови выгнулись дугой.

— Все ведь слышали, что вы сказали, что по Виннеру вы скучать не будете?

— Ну..., — начала директриса, пытаясь судорожно подобрать ответ. — А что не так? Вы, как будто в другой школе находились, когда мне учителя жаловались на его поведение!

— А ничего, — начала переходить в наступление мама Ярослава, — что, это, могла быть, защитная реакция