Майкл Суэнвик - Путь прилива Страница 9

– А ты, тихоня, не думай, что никто не видит, как ты к ней подлизываешься, – презрительно бросила Амбрим. – И как ты прятала серебряную соусницу, я тоже видела.

– Я ее просто чистила.

– В своей комнате. Ну да, конечно.

В маленьких глазах – ужас, почти паника.

– И вообще она сказала, что она моя.

– Когда? – хором возопили Ленора и Амбрим.

– Вчера. Можете сами ее спросить.

– Как тебе прекрасно известно… – Ленора искоса взглянула на чиновника, полуотвернулась от него и заговорила снова, немного спокойнее: – Как тебе известно, мама велела нам поделить все серебро поровну. Она всегда так говорила и теперь говорит.

– Так вот, значит, почему ты прихватила щипчики для сахара, – невинно заметила Амбрим.

– Неправда!

– Именно что правда!

Приличный дом, усмехнулся про себя чиновник. Что же тогда бывает в неприличных? Не глядя, он опустил стакан на стол и скорее почувствовал, чем услышал треск раскалывающегося фарфора. Тут же рядом оказалась Эсме. Предостерегающе покачав головой, она смахнула в ладонь осколки, поставила другое блюдце и отошла; ни Амбрим, ни Ленора ничего не заметили.

– Как только разберемся с завещанием, – горячо говорила Амбрим, – я уйду из этого дома и никогда не вернусь. Что касается меня, со смертью мамы умрет и наша семья, и я вам больше не родственница.

– Амбрим! – взвизгнула Эсме.

– Говорить такие вещи, когда там, наверху, умирает твоя мать! – негодующе поддержала ее Ленора.

– Да не умрет она, не надейтесь, – зло усмехнулась Амбрим. – Мамочка прекрасно знает, как мы ждем ее смерти, и ни за что не доставит нам такого удовольствия. – Сестры осуждающе насупились, но промолчали.

На чем все и закончилось. Теперь в сестрах Грегорьяна чувствовалась какая-то удовлетворенность, даже гордость за хорошо выполненную работу. Казалось, они разыграли эту бытовую драму исключительно для единственного зрителя и теперь ждут аплодисментов, чтобы взяться за руки и поклониться. Теперь, говорили их лица, ты знаешь о нас все. Скорее всего, эта сценка – ну, может быть, с небольшими вариациями – демонстрируется каждому посетителю; высокое исполнительское мастерство свидетельствовало о многих повторениях, о большой работе.

И вдруг, словно по команде, три сестрички посмотрели вверх – на внутренней лестнице появился врач. Он отрицательно покачал головой, спустился в гостиную и ушел, так ни слова и не сказав. Диалог, подумал чиновник, по меньшей мере двусмысленный.

– Идемте, – сказала Ленора, направляясь к лестнице.

Свет в спальне был таким тусклым, что терялось всякое представление о ее размерах. Здесь царила кровать, непомерно огромная, словно предназначенная для любовных игр сказочных великанов. Балдахин, свисающий с толстых, вделанных в потолок латунных крючьев, был заткан сатирами и астронавтами, нимфами и козлами, беззаботно резвящимися на травке. По краям шли изображения земных созвездий, а также орхидеи, жезлы и прочие символы плодородия. Тяжелая, потускневшая от времени ткань рвалась и рассыпалась, не выдерживая собственного веса.

А посреди всего этого ветхого великолепия полулежала, опираясь спиной на груду подушек, чудовищно толстая женщина. Муравьиная матка! – подумал чиновник, глядя на огромное, неподвижное тело, и тут же выругал себя за унылую прямолинейность ассоциаций. Сырое, мучнисто-белое лицо с маленьким, страдальчески приоткрытым ртом. Густо унизанная кольцами рука задумчиво повисла над подносом, установленным на шарнире прямо над невероятным, почти шарообразным брюхом. На подносе – стройные ряды пасьянсных карт, звезды и чаши, дамы и валеты. В ногах – беззвучно мерцающий телевизор.

Чиновник представился. Женщина кивнула, не поднимая головы, переложила одну из карт и снова задумалась.

– Я раскладываю “Тщетность”, – объяснила она, – Вы знаете этот пасьянс?

– А как ложатся карты в конце, когда он сходится?

– Он никогда не сходится. Смысл тут в том, чтобы не попасть в тупик, растянуть занятие как можно дольше. Вот этот пасьянс, который вы видите, я раскладываю уже несколько лет.

Взяв с подноса очередную карту, женщина взглянула на Ленору:

– Думаешь, я не знаю, о чем вы там болтаете? Структура, везде и во всем структура. – Она говорила с трудом, делая паузы, чтобы отдышаться. – Отношения между вещами текут, непрерывно меняются, пресловутая “объективная истина” – чушь, глупая выдумка. Существует только структура и более обширная, объемлющая структура, в рамках которой проявляют себя меньшие структуры. Я понимаю обширную структуру, и потому карты меня слушаются, исполняют заказанный мною танец. И все равно когда-то игра кончится, это неизбежно. В картах очень много жизни – так же как и в их перекладывании.

– Кто же этого не знает, – фыркнула Ленора. – Тоже мне, тонкие намеки на толстые обстоятельства. Даже этот вот джентльмен, даже и он тебя понимает.

– Действительно?

Мать взглянула на чиновника, впервые за все это время; и она, и Ленора с интересом ждали ответа.

Чиновник тактично кашлянул в ладонь.

– Если позволите, матушка Грегорьян, я хотел бы поговорить с вами приватно.

Мать окинула Ленору холодным взглядом:

– Уйди.

– Эти красотки спят и видят, как бы от меня избавиться, – доверительно сообщила она, когда дверь спальни закрылась. – Они строят против меня заговоры и думают, что я ничего не вижу. Но я вижу, я все вижу.

Из-за двери донесся страдальческий вздох, а затем удаляющиеся по лестнице шаги.

– Иначе она так бы и торчала там и подслушивала, – прошептала старуха и тут же сказала громко, почти прокричала: – Но я отсюда не уеду, я умру здесь, в этой самой постели. – Ухмыльнувшись, она перешла на нормальный разговорный тон: – Это моя свадебная кровать. На ней я впервые узнала мужчину.

На экране беззвучного телевизора Байрон все так же мрачно пялился в свое окно.

– Хорошая кровать. Я затаскивала на нее каждого из своих супругов. Иногда по несколько штук зараз. Три раза я на ней рожала, даже четыре, если считать тот выкидыш. Здесь я и умру – не такая уж, собственно, большая прихоть.

Старуха вздохнула и оттолкнула поднос с картами; поднос развернулся на шарнире, дошел до стенки и остановился.

– Так что же вам от меня нужно?

– Ничего особенного. Я хочу поговорить с вашим сыном, но не знаю его адреса. А вы – вы не знаете, где он сейчас?

– С тех пор, как он сбежал из дома, я не имела от него ни слова, ни полслова. – На мучнистом лице появилось хитрое, подозрительное выражение. – А что он там такого натворил? Смылся, наверное, с чужими деньгами. В тот раз он хотел прихватить с собой мои деньги, но не тут-то было. Деньги – это все, они управляют всем остальным, всей нашей жизнью.

– Насколько мне известно, он не сделал ничего предосудительного. Я хочу задать ему несколько вопросов, вот и все.

– Несколько, говорите, вопросов… – В голосе старухи звучало недоверие.

Чиновник молчал, бездумно слушая повисшую в спальне тишину. Пауза продолжалась долго, несколько минут. В конце концов матушка Грегорьян недовольно нахмурилась и спросила:

– И какие же это будут вопросы?

– Существует некоторая вероятность – только, подчеркиваю, вероятность, – что пропал некий элемент технологии ограниченного применения. Ведомство поручило мне поговорить на этот счет с вашим сыном.

– Если вы его уличите – что вы с ним тогда сделаете?

– Я не собираюсь никого ни в чем уличать, – раздраженно отмахнулся чиновник. – Если технология у него, я попрошу, чтобы он ее вернул. Это все, что я могу сделать. У меня нет полномочий ни на какие решительные действия.

Старуха понимающе улыбнулась, словно поймав собеседника на вранье.

– А вы не могли бы немного о нем рассказать? Каким он был в детстве?

Мать Грегорьяна пожала плечами; было заметно, что каждое движение причиняет ей боль.

– Самый обычный ребенок. Озорной, может быть, даже слишком. Любил страшные истории – колдовство и привидения, рыцари и космические пираты и все такое. Священник рассказывал маленькому Альдебарану жития святых, про мучеников, так он сидит всегда тихо-тихо, как мышка, глаза вот такие огромные, и весь дрожит, особенно в конце, когда казнь. А теперь он выступает по телевизору – да вот, прямо вчера показывали его ролик.

Старуха пробежалась по всем телевизионным каналам, не нашла грегорьяновской рекламы и отложила пульт в сторону. Телевизор у нее был дорогой, ультрасовременный – эти штуки проверены в Технологической комиссии на неконвертируемость, получили сертификат, и все равно их наглухо запечатывают перед ввозом на Миранду – так, на всякий пожарный случай.

– Это же он, Альдебаран, и лишил меня невинности.

– Как? – пораженно вскинулся чиновник.

– Я так и знала, что вы сделаете стойку, учуете запах этих ваших хитрых технологий. Поздно, поздно, мы же говорим о тех временах, когда я была еще молодой и очень, очень хорошенькой. Отец Альдебарана – внепланетный, вроде как вы, а я жила в глухом углу, была самой обычной ведьмочкой-травницей, или, как вы это называете, знахаркой.