Ник Трой - Автономный режим Страница 9

— Что вам нужно? — спросил я.

— Вы узнаете это в свое время.

— Месть? — проигнорировал я его тираду. — Ради чего все это? Во имя кого погибло столько людей?

Иван сощурился, в глазах проскользнуло любопытство.

— Как для разрушителя вы слишком щепетильны, вам не кажется?

— Разрушителя?

— Я имею в виду то, что случилось с корпорацией.

— Я уничтожил то, что принадлежало мне, — отрезал я. Тут же в груди похолодело, я прокололся? Корпорация принадлежала Калугину…

Но Терехин будто ничего и не заметил:

— Ни виртуальность, ни корпорация «Новая надежда» не принадлежали вам. Слишком много людей в обойме, слишком высока ставка для желаний одного человека.

— Я не причинил никому вреда, — поджал губы я. — Так должно было случиться, и я имел право на то, что совершил.

— Любопытно…

— Что именно?

— Любопытно будет узнать, что вы скажете позже, когда… впрочем, я тороплюсь. У нас будет еще уйма времени для разговоров, когда мы снова начнем работать вместе.

Мне показалось, что я ослышался.

— Работать?! Вы шутите!

Он улыбнулся, пожал плечами:

— У вас нет иного выбора.

— Вы думаете, что у вас получится меня заставить? — осведомился я с ехидством.

Он уронил брови на глаза:

— Почему нет?!

Я промолчал. Иван, так и не дождавшись ответа, вздохнул:

— Ну что ж, тогда просто выслушайте меня, договорились?.. Молчите? Что ж, молчание — знак согласия. Так говорят дети, а дети часто более проницательны, нежели их унылые взрослые копии… Вы, наверное, заметили, что после столь масштабной… гм… акции, скажем так, вы все еще живы и даже не ранены?

Молчание было моим ответом.

— Даже импульсный заряд не сработал в голове нашего охотника, которого вы уничтожили в квартале отсюда. А такие мины взрываются при малейшей попытке изъять данные, понимаете?

На очередном повороте фургон покачнулся. Судя по инерции моего тела — стал сбавлять скорость.

Иван продолжал, разведя руками:

— Из всего этого следует, что мы не хотели физически уничтожать вас. Все, что нам требовалось…

Что им от меня требовалось, я так и не узнал.

— Прерывание!

Терехин вздрогнул. За один миг его лицо поменяло несколько выражений: гнев, что его прервали…

— Что?

— Прерывание!

…недоумение…

— Что это значит?!

— Нас атакуют!

…и страх.

— Кто?!

В голосе техника за спиной сквозило недоумение:

— Я не знаю, Иван Михайлович. Мы утратили сигнал Сети, корпоративная связь не отвечает!..

— Светофоры! — взвизгнул второй голос. — Они отключили светофоры на улицах!

Я почувствовал, как завибрировал пол грузовика. Терехов с недоумением уставился вниз, потом, спохватившись, бросился к рации.

— Группа два, ответьте! Группа два…

— Мы потеряли управление! — уже в один голос заорали сзади. — Мы не можем вести машину!

И тут все изменилось.

На миг экраны мигнули, свет погас, чтобы через секунду вспыхнуть ярче прежнего. Мониторы, как один, выдали анимированное пламя на черном фоне. Потом динамики взревели мрачным перезвоном похоронных колоколов, и сквозь гитарные рифы «For Whom the Bell Tolls» прорычал металлизированный голос:

— Я пришел за вами!

Иван побледнел, воскликнул рефлекторно:

— Ты кто?!

У меня мурашки пошли по телу от скрежещущего смеха, будто болгаркой по титану вели. Сквозь сатанинский хохот прозвучало:

— Я тот, кого вы называете Сетевым Дьяволом.

Очень медленно Терехов повернулся ко мне, а я ощутил, как мои губы перекосила усмешка сумасшедшего.

Фургон, дернувшись, остановился.

Сквозь бронированные стенки фургона я услышал крики, вой полицейской сирены. Оглушительно завизжали тормоза, потом грохнуло так, словно в автоколонну врезался поезд. Я поразился, насколько все могло сплестись в одном звуке: лязг металла, крики боли и негромкий перезвон осколков стекла, осыпающихся на асфальт. А через миг мы услышали и выстрелы. Слишком частые и слаженные, чтобы оставить у защищающихся надежду на спасение.

И только сейчас я вспомнил, что на корпоративном жаргоне значит слово «прерывание». Перехват! Экономическое преступление, искусственное прерывание какой-либо операции конкурирующей организацией. Это может быть похищением лучших умов, «заказом» руководителя или копирование технологий. И почему-то мне кажется, что в данном случае «технология» это я…

— Экстренная связь! Включить сигнал бедствия! Вызвать полицию!

Терехин метался по кузову, ругался, разом сбросив маску спокойствия и благодушия. Хотя, надо признать, должность он получил не зря. Действовал строго по инструкции, разве что излишне паниковал.

В борт броневика что-то врезалось, мягко, словно человек, но от удара машина закачалась, наведя на мысль о великанских размерах этого человека. По стенам гулко затарахтело, потом звук переместился на потолок, частый топот почему-то напомнил паука, вскарабкавшегося на фургон. Только могут ли быть пауки ТАКОГО роста?

А в следующую секунду я закричал от боли. Где-то рядом разорвалась бомба, в ушах зазвенело так, что на миг сознание померкло. В дымных урывках пробуждения мозг обожгли картины творящегося вокруг хаоса.

Будто в наркотическом бреду я видел, как на стальном листе двери фургона полыхает вишневая точка, невероятно быстро разросшаяся на всю дверь. Цифровой замок сыпанул искрами, на пол осыпались кусочки пластика. Разогретый металл не выдержал, потек перегретым воском, удушливая вонь перехватила горло.

Терехину досталось не меньше, валяется на полу, судя по раззявленному рту — орет от боли, обхватив голову руками. Между пальцев текут узкие струйки крови.

Вспыхнуло, пол задрожал, массивная дверь сорвалась с петель и рухнула вовнутрь. Я не поверил своим глазам, когда в фургон ворвались огромные пауки с туловищем человека. Терехин отлетел в сторону, стек по стенке. Пауки стали быстро добивать раненых.

Когда я попытался подняться, позвоночник второй раз за вечер обожгла доза парализатора. Мир раздвоился. С оглушительным хлопком мир поглотила тьма.

Уже без осознанных мыслей, как на исходе дремоты или бреда, я стал падать сквозь грозовую бурю электрических импульсов между нейронами. Внизу быстро приближается огромное кремниевое плато — чип-паспорт виртуальности. Вон он, мой последний приют.

Кремниевый ад для электронного дьявола…

Религиозные люди со знанием дела говорят, что ада не существует. Нет его. Во всяком случае, пока. Цитируя Библию, они утверждают, что ад появится лишь после Страшного суда. Ведь именно на Суде душа человека либо обретает желанный покой и умиротворение, либо отправляется дышать серой и наслаждаться вечными муками. А Страшный суд, на минуточку, случится одновременно с концом света.

Я считаю иначе. То место, где пребывает мое сознание в миг, когда телом овладевает Петр, иначе как адом не назовешь.

Бесконечно крохотная каморка гораздо теснее привычного деревянного ящика для трупа. И одновременно не имеющая пределов Долина Скорби. Мизерный кусочек кремния и силиконовой биоплоти, каким-то чудом вместивший Душу Сетевого Дьявола.

Это похоже на сон. И это так напоминает ад!

В который раз теряя тело, пусть и чужое, я становлюсь многократно разветвленной молнией. Душным комком статического электричества, цвета старого, почерневшего серебра.

Я не могу видеть, я становлюсь глух. Но я все вижу и слышу, как ребенок в чреве матери, хотя меня и бесит подобное сравнение. Мне больше нравится еретическая ассоциация с одержимостью. Петр — одержим дьяволом. Жаль только, что этому самому дьяволу приходится иногда возвращаться в свой ад.

Черная пустота сна моего разума пахнет горелой костью и озоном. В ней я не могу мыслить. В ней, кроме чувств, у меня нет ничего, даже воспоминаний. Может ли работать программа, которую переносят на флэшке?

Могу только догадываться, что чувствует Петр, когда ухожу я. Моего Я, сотканного из ветвистой молнии, касаются отголоски его эмоций, но такие слабые, как волна на исходе сил. Едва ощутимое касание ужаса и усталости. Страха, что опять я приду. Стыда, что от этого страха намокли штаны. Ярости, паники, и снова страха…

И что-то, может быть, ярость, может быть, страх, находит отражение в моем мире. В несуществующем кремниевом гробу. Тогда мои электрические щупальца растут, мне больно от усиливающихся статических разрядов. Моя тюрьма уменьшается, а я продолжаю расти. Как раковая опухоль, я проникаю в серое вещество головного мозга, пробую на вкус миелиновые холмы и пробиваю собой мозолистое тело. Будто резиновую перчатку я натягиваю тело Петра Астахова на свои ощущения, втискиваюсь в его лицо, пробую шевелить пальцами.