Борис Мир - Данэя. Жертвы прогресса II Страница 9

– Подожди! Вы хотите того же, что хотел Лал?

– Да, Ева. Теперь это – главный смысл нашей жизни.

– Да вы понимаете, что это значит? Одни, – кто вас поддержит?

– Пока – только один. Может быть, ещё кто-то, кого мы успели ознакомить с взглядами Лала.

– И кто он, тот один, который уже сейчас с вами?

– Ли, Ева. Твой Ли.

– Вы не понимаете, какой опасности подвергаете его!

– Понимаем. И он понимает. Но мы знаем и меру нашей силы. А Ли не боится опасностей. Кому, как не нам, кого он спас, сделав невозможное, не знать это? И я верю, что и ты будешь с нами.

– Я? Не знаю, – она снова сникала. – Прости, но мне теперь трудно говорить.

– Нет: продолжай!

– Хорошо, – не сердись, пожалуйста.

– Вы дальше продолжали без Лала… – подсказала Эя.

– Да. И нам удалось тогда добиться ограничения отбраковки. Частичного – но всё же это была победа: за часть детей мы уже могли не бояться.

«За счет увеличения потомства неполноценных», подумала Эя, но ничего не сказала: боялась снова перебить и так с трудом говорившую Еву.

– Мы добились победы без привлечения к решению вопроса всего человечества. Наши противники отступили – видимо из-за страха, что, придав нашему движению широкую огласку, мы добьемся гораздо большего: кризис кончился, и люди немного оттаяли, стали менее безжалостными и к себе, и к другим.

Единственным аргументом наших противников была ссылка на то, что и в нынешних условиях требуется не меньшее напряжение – для решения грандиозных задач, связанных с освоением новой планеты. Поэтому ограничивать отбраковку в ещё большей степени нельзя.

И это убедило даже кое-кого из участников нашего движения. Наши ряды поредели. А те, кто были против, усиленно пропагандировали свои доводы против нас.

Кампания продолжалась, но уже с очень малыми результатами. Мы, пожалуй, поздно обратились ко всему человечеству, и всемирное голосование слишком мало нам дало. Но всё равно – мы продолжали бороться.

Я всё больше начинала понимать, что дальше почти ничего не добьемся, не устранив основное условие возможности отбраковки: дети не должны быть общими – а, по сути, ничьими. Для этого женщины – все, а не одни неполноценные роженицы, сами должны рожать и растить детей. Тогда им уже не была бы безразлична судьба их ребенка, и отбраковка не смогла бы больше существовать. Она исчезла бы. Начисто.

Что ты так смотришь? Я ведь, когда тебе говорила, что женщины должны сами рожать, думала лишь о том, что нам самим это нужно. Природная потребность, заложенная в нас, женщинах, без удовлетворения которой мы чувствуем отсутствие в жизни чего-то существенного. И только.

Слишком много времени прошло, пока мы поняли, что это и единственное средство уничтожения отбраковки.

– Но ты же сказала это Лалу во время вашей первой встречи! Он сказал, что именно ты подсказала ему его тогда. Разве ты не помнишь?

– Сказала, да. И потом забыла почему-то. Вспомнила об этом гораздо позднее, намного, – уже после того, как снова пришла к такому же выводу. Уже вне всякой связи со сказанным когда-то Лалу.

Это был не только мой вывод. Мы подошли к нему вместе: я и ещё несколько женщин – из тех, кто боролся против отбраковки. Если бы Лал был с нами, мы бы, наверно, не потеряли бы столько времени, чтобы понять это. Мы не умели видеть так глубоко и широко, как он – видели лишь свои ближайшие цели.

Таких, которые поняли связь между самостоятельным рождением детей и отбраковкой, было ужасно мало. И главное, никому из нас не хватало решимости на это: боялись, что детей сразу отберут, и мы ничего не сможем сделать – общественное мнение будет против нас.

Но время шло; наша борьба практически приостановилась, потому что больше уже ничего не давала. И тогда я сама решила первой сделать это.

– Ева! – еле слышно произнесла Эя.

– Это скорее было похоже на акт отчаяния. Даже ближайшие подруги с ужасом восприняли мое решение. Но я решилась бесповоротно.

Ни один мужчина не соглашался стать отцом ребенка. Я пошла на хитрость, как это ни было противно: сплела пальцы не с одним, чтобы никто из них не мог винить наверняка именно себя в моей беременности.

Прекратила применять противозачаточные средства, но долго ничего не получалось. Это приводило меня в отчаяние.

И всё-таки я забеременела. Знаешь, трудно передать всё, что я почувствовала, узнав, что во мне появился он – мой ребенок. Но ты-то поймешь: ты одна. Ты помнишь – свою первую беременность?

– Конечно! Всё сразу: и волнение, и радостное ожидание. И Дан – как он тоже волновался и радовался. Как он меня опекал!

– Да: у тебя всё было иначе.

А мне приходилось таиться. Только мои ближайшие подруги знали. Врач, которая наблюдала меня, была из их числа: я приходила к ней в ясли в такое время, когда ни с кем не могла столкнуться, и после обследования она записывала мои подлинные данные в свой личный архив. Носила платья, покрой которых долго скрывал росший живот. Нам казалось, что никто ничего не знает.

Но шило в мешке не утаишь. На самом деле, о моем положении догадались няни и кормилицы – неполноценные, на которых мы с врачом не очень обращали внимание. Между собой они говорили, что «у доктора Евы живот как у роженицы становится». Постепенно об этом стали знать все неполноценные нашего острова. Но почему-то они никому из полноценных об этом не говорили.

Их – видимо, случайно – подслушала одна из наших практиканток. Я это знаю почти наверняка: меня неприятно поразило, как внимательно, широко раскрыв глаза, рассматривала она меня. Через три дня она улетела – её практика кончилась.

И через неделю к нам прилетела комиссия: несколько гинекологов и один из главных генетиков – профессор Йорг. Прилетели из-за меня. Конечно, сообщить могла только она: здесь мы друг друга слишком хорошо знаем – любой из педагогов или врачей в первую очередь поговорил бы со мной.

Они сразу обследовали меня. Да собственно, всё было ясно, как только я разделась, чтобы лечь на кибер-диагност.

Я старалась не показать вида, что волнуюсь.

– Мальчик, – сказал один из врачей.

– Мальчик, – повторил Йорг. – Впрочем: это несущественно. – И он вышел из кабинета.

Врачи мне ничего не говорили, – они все казались смущенными.

…Йорг ждал меня у входа.

– Если не возражаешь, давай пройдемся, – сказал он довольно любезно. – Нам надо поговорить и спокойно всё обсудить, коллега.

– У нас, кажется, разные специальности, сеньор.

– Я в более широком смысле: мы коллеги по общему делу – воспроизводству человечества. Итак, я хочу понять: почему ты, обнаружив свою беременность, не приняла нужные меры?

– Потому что не хотела её прерывать, – ответила я.

– Не понятно.

– Я забеременела сознательно: хочу стать матерью.

– Опять не понятно.

– Попытаюсь тебе объяснить. Если сможешь – постарайся понять: я хочу родить ребенка. Своего, сама. И потом растить его.

– Зачем? Есть роженицы, неполноценные, и няни, тоже неполноценные, которые ни на что другое не способны. И они прекрасно справляются со своим делом. А ты, полноценная женщина, можешь целиком посвятить себя своему, не отвлекаясь на то, что, к счастью, могут они. Каждому свое. Таков порядок, благодаря которому мы, человечество в целом, сумели достичь немало.

– Мы просто не замечаем, чем расплачиваемся за этот порядок.

– Чем же?

– Утратой одной из самых высших человеческих радостей – общения родителей с собственными детьми. Которых сами родили, сами вырастили. С которыми возятся с самого их рождения – и от этого они становятся дороже всего на свете. Этим расплачиваемся.

– Разве ты не любишь своих воспитанников?

– Люблю, конечно. Но любовь к детям – чувство, необходимое не только мне, педагогам, детским врачам: всем, каждому человеку. И тебе.

– Так, так! Неужели ты считаешь, что дети, все дети, не окружены любовью? Не получают всё, что возможно, чтобы гармонично развиваться? Разве человечество не отдает им самое лучшее, что имеет? Разве дети не дороже всего всем нам? Они наши общие дети, дети всего человечества!

– Нельзя, уважаемый профессор, любить всех сразу – не зная в отдельности никого. Это не та любовь – это любовь вообще: её недостаточно. Дети фактически целиком переданы нам – педагогам: остальные почти не имеют к ним отношения. Мы, их воспитатели, действительно их любим, но нас слишком мало, чтобы отстоять их от того, что с ними делают – с нашим участием, к ужасу. Со спокойной совестью, уверенные в необходимости этого. И всё остальное человечество так же спокойно допускает это.

– Это: отбраковка?

– Да, будь она проклята!

– Ты и твои единомышленники не отдаете себе отчет в пагубности того, чего добиваетесь! Природа не создала всех людей одинаковыми.