Безумный день господина Маслова - Иван Олейников Страница 9

а Дина он уже несомненно признал за начальника — когда увидел на чужой ладони свое детское сокровище? Стоит сказать, что он напрочь забыл о нем еще тогда, ребенком: может через день, может через пять, но забыл так крепко, что нынешнее воспоминание буквально оглушило его. Он не ожидал и не поверил бы, что человеческая память может устраивать такие фокусы: забыть, сделать вид, что образы стерты, а потом через полжизни в миг явить их разом и в полном объеме: в цвете, со вкусом и запахом. "Почему, в каком закоулке разума они хранились, почему сейчас они занимают всю голову, так, что кажется она лопнет?" — примерно так думал, или, во всяком случае, переживал свое состояние Элеш.

С рождения и до поступления в университет он жил на Преображенской улице, дом 460, перекресток Вологодской. Не самое красивое и престижное место Москвы, но самое родное, которое он не променял бы ни на что, кроме какого-нибудь богатого северного мегаполиса, например, Солертии. У Элеша было шесть братьев и две сестры, он был "в середине списка", и таких семей тут жило штук двадцать, не считая одиночек и стариков. Их двор был не самым просторным, и на него выходили еще три дома, один из них тыльной стороной. Во дворе было одно, зато гигантское дерево с корнями как закопанные деревья средних размеров, а весной были такие лужи, что по ним плавали на разном мусоре и играли в спасателей. Во всей этой кутерьме сделать удачный секрет было как решить олимпиадную задачу из высшей математики — почти невозможно, и от того сладость успешной операции была еще слаще.

Как верно догадался дэ Дон, у Элеша это был единственный секрет в жизни. Он и вправду еще в детстве не понимал их смысла и с радостью раскрывал чужие секреты, когда удавалось выследить незадачливого кладопрятателя. Некоторые от его разоблачений плакали, бросались предметами и визжали, но его это не останавливало.

В тот яркий летний день, о котором ему так неожиданно напомнили, Элеш подружился с девочкой в оранжевых штанах, лямками натянутых почти до шеи, с лицом, будто она съела горсть песка, и со спутанными светлыми волосами. Она вроде бы недавно появилась в их дворе, он видел ее несколько раз, а сегодня они подружились и сразу решили закопать общий на двоих секрет. Не всякие взрослые заходят так далеко в отношениях в первый же день. Двор был битком набит играющими детьми, но они сделали это прямо посреди двора, успех обеспечила операция прикрытия — поиск якобы утерянной пуговицы. Удача любит наглых — у них получилось.

Дальше воспоминание обрывалось. Кажется, он ни разу не проверил секрета, ему о нем докладывала сообщница. Но он запомнил главное: между ними было это — общее дело и общая тайна. Они поклялись страшной клятвой, что никогда не выдадут секрета, и эта клятва была для маленького Элеша такой важной, как сама смерть. Известно, как дети относятся к смерти — как к чему-то непостижимому, чем можно поклясться, и эта клятва будет страшней всего. Разве что окрик мамы, когда она недовольна и зовет на расправу, бывает страшнее.

И вот секрет перестал быть секретом и лежал на ладони чужого человека. Подруга в оранжевых штанах предала их детскую тайну, но разве должен и он пойти вслед за ней и со смехом признаться? "Нет!" — так он подумал в первую же секунду просто из какого-то суеверного чувства. Элеш решил не играть со смертельной клятвой, оставить воспоминание при себе, и даже если бы здесь явилась сама Мария Хоркина и избавила его от обещания, он лишь пожал бы плечами и сделал вид, что не узнаёт ее. Да и навряд ли узнал бы через столько лет.

Но Элеша беспокоило еще одно: он определенно помнил, что ту девочку звали не Машей, а Наташей. Он не мог убедить себя назвать ее Машей, ведь это точно была Наташа. Он не понимал, вводят ли его в заблуждение сейчас, или это память сыграла с ним еще одну шутку, подменив имя. Как бы там ни было, но признаваться он не собирался и не рискнул спросить, как секрет попал в "Лучик тепла", а главное зачем?

— Так не помните? — спросил Дин.

— Хоть убейте, — развел руками Элеш.

— Дарю вам, — сказал Дин и протянул ладонь ближе. — Простите, не дарю, а возвращаю.

— Это обязательно? Отошлите обратно этой… Марии Хоркиной.

— Считайте, что это сувенир от нее.

— Ну, спасибо, если так! — с этими словами Элеш принял подарок, повертел в руках, завернул в платок и положил во внутренний карман.

— Вот и хорошо! — сказал Дин и хлопнул себя по коленям, обозначая, что официальная часть окончена. — Пообедаем?

Элеш напрягся, на секунду подумав, что предлагается обедать здесь, но Дин встал и сказал:

— Идемте вниз. Не были в здешнем кафе? Заберем с собой Виктора и Венну, что-то мне подсказывает, что они не обедали. Мотя, я не вернусь! — крикнул он механическому питомцу.

Мотя вынырнул из угла, где сидел всё это время не шевелясь, вприпрыжку подбежал к хозяину и проводил до двери. Они вышли в коридор, и Элеш сощурился от яркого света, бьющего из окон. В коридоре, у кабинета товарища Юмина, лицом к ним стояла Венна и, как только увидела их, постучала в дверь, и через несколько секунд к ним вышел пожилой мужчина с красными волосами, в светлом костюме, напоминающем офицерский мундир, и с удивительно белой кожей, будто в ней не было ни кровинки. Венна представила Элеша. Виктор Юмин обладал вялым рукопожатием и ленивыми, незаинтересованными глазами: видимо, критический порыв лишил его последних сил. Элеш не рискнул спросить о занятиях Юмина в фонде и в этот день не узнал ничего, кроме того, что тот находится вне штата и не связан с Дином ничем, кроме географической близости кабинетов.

Они спустились в кафе, где Венна взяла на себя роль официантки. За обедом, после обсуждения местной еды и досадного запрета на гаджеты и алкоголь пошел разговор о форме Земли — модная в то время тема. Элеш и Юмин стояли за круглую Землю, Дин за плоскую. Всё это было не всерьез, а впрочем, может и всерьез, ибо кому по-настоящему есть дело до формы Земли, пока мы с нее не падаем — а значит можно искренне увериться в ее плоскости.

— Не совсем плоская, друзья, не считайте меня дураком, — объяснял Дин. — Я клоун, но не дурак. Будь она сильно плоской, с нее так же стекли бы