Под крыльями высших существ - Алексей Аникин Страница 10

– Они раскаялись? – попробовал предположить я.

– Нет, – сухо ответил Пётр Иваныч. – В этом не было нужды. Им нужно было лишь успокоение, поскольку ярость не позволяет нормально мыслить, она заставляет ненавидеть врага, бросаться зря на амбразуру. Битва будоражит нервы, особенно у таких, как бойцы Крюка. Они профессионалы, каких ещё поискать надо, но всё же эмоциональны. Крюку это было особенно важно, он, как-никак, командир отряда. Моя молитва успокоила их разум. Вот увидишь, все они не будут так злы, как сегодня. По крайней мере, какое-то время…

– Постойте. Хотите сказать, что те ужасные казни – это ничего особенного? – спросил я, взглянув прямо в казавшиеся бездонными глаза Петра Иваныча. – Я понимаю расстрел «языка», не всегда есть время и возможность оказать врагу помощь и утащить в тыл в лагерь для военнопленных, но… Неужто абсолютно все наши враги заслужили участь быть замученными?

– Я думал, что ты именно так и считаешь. Ты сам говорил, что их судьба выбрана ими самими. Они знали, на что идут. И должны заплатить за это ужасную цену. В конце концов, ты не понимаешь той глубины вопроса, что понимаю я. Крюк и его солдаты имеют на это полное право.

– Почему же? – спросил я голосом ничего не понимающего юнца.

– Месть, – ответил Пётр Иваныч. В его голосе слышалось стальное хладнокровие. – Месть есть добродетель.

Я покивал головой в знак понимания, но этого мне было недостаточно. Мысль, конечно, нарисовала мне сотню возможных картин изуверских убийств сослуживцев Крюка и других бойцов, что устроили казнь раненых, уже обречённых немцев. В голове закрутился вопрос, задаваемый каждому немцу: «Что, русских поубивать захотелось, падаль?!». Однако в своей мысли я остался непоколебим – пытать людей не ради информации, а ради мести – всё равно преступно. У врат рая не поймут таких.

Вновь взглянув на Петра Иваныча, я спросил:

– А у вас бывал солдат с позывным Ветер?

– Да, бывал, – ответил Пётр Иваныч. – И даже сегодня он появился.

– Тоже чем-то тревожится?

– Нет, он просто любитель хвастаться, – взгляд Петра Иваныча стал напряжённым. – И обманывать тоже любитель.

– Разве? – спросил я. – Хвастовство я замечал, но обман…

– Ты просто его не знаешь. Он показал мне не столь давно жетон убитого немецкого офицера. Он мне сказал, что убил его самолично. Но эти глаза, – Пётр Иваныч немного оттянул нижнее веко под левым глазом, – всё видят. Не он его убил. Он отнял его. Отнял чужой трофей. У своего товарища…

Последние слова он сказал с интонацией такой, будто сам был тем, у кого этот злосчастный жетон украли. Я продолжал смотреть на Петра Иваныча, в котором всё сильнее кипело недовольство.

– Это поступок недостойный мужчины. Недостойный русского солдата. Обман не есть добродетель.

– Что-то я всё-таки тогда подозревал, – сказал я полушёпотом. – И Буран тоже.

– Скажу тебе больше, Буран вполне себе знает, что к чему. И он заставит Ветра поплатиться.

Всё же не зря мне тогда показалось, что Буран посмотрел на Ветра с недоверием.

– Да ну, Пётр Иваныч, что за чушь? Убьёт, он его, по-вашему, что ли?

– Буран сам решит. У знакомых мне штурмовиков свои традиции в этом отношении.

Я нахмурился. Батальон, казавшийся мне изначально торжеством боевого братства и товарищества, на секунду превратился в клубок противоречий. Но до меня вдруг дошло, с какой интонацией Пётр Иваныч сказал это всё. Он говорил это так, будто это было само собой разумеющееся.

– А почему бы вам не помирить их? – спросил я. – Что, разве нет способов?

– Я способен помирить семейные пары, разругавшиеся из–за каких-то противоречий, – ответил он, – но я не способен помирить солдат, между которыми вспыхнет страшнейшая вражда, когда обманутый решит отомстить обманщику. Дружеский спор между солдатами – дело мирное, пока не доходит до лжи. Тогда оно превращается в шторм, унять который способен только слом хребта одного из врагов…

– Знаете, что, Пётр Иваныч? – перебил я его вопросом. – Вот слушаю я вас и понимаю, что вы ни хрена не служили. Я вот два года служил на восточной границе, там у нас не было никакой войны, но даже там за ложь мы ничего друг другу такого не делали. Да, ругались, да, ссорились, но чтобы какой-то там «шторм» аж до слома хребта? Я, конечно, понимаю, что на гражданке много всякого происходит. Может, вы вообще в тюрьме работали, кто ж вас знает? Но не проецируйте, пожалуйста, все эти закономерности на армию. У солдат на войне, особенно на такой тяжёлой и жестокой, будьте уверены, нет времени выяснять, кто кому лапшу на уши повесил. Если, конечно, это до чего-то совсем дурного не довело…

Я смотрел на Петра Иваныча с нескрываемым раздражением. Он, в свою очередь, слушал меня терпеливо, иногда даже кивал. Последнее меня в один момент вдруг выбило из колеи. Неужели Пётр Иваныч на это и рассчитывал? Где же тут подвох?

– Я обдумаю твои мысли, – сказал он тихо. – Спасибо за пищу для размышлений. А теперь ступай. Поздно уже. Доброй ночи.

Я ушёл, ни разу не оглянувшись и чувствуя себя не в своей тарелке. Как бы я ни был убеждён в своей правоте, всё равно факт того, что я накричал на собеседника, заставлял чувствовать угрызения совести. Хотелось вернуться и извиниться, да гордость не позволила.

Сквозь звук собственных шагов, звонким эхом повторяющихся в просторном помещении, я услышал тихое шуршание, с каким обычно снимают с руки перчатку. Но я не обернулся, пусть и хотелось. Всё равно ничего не увидел бы.

Глава 3. Ночью, под носом у врага

Мы находились на самом передке, у окраины леса, следили за передвижениями противника и готовились устроить им «сюрприз» (так солдаты иногда называли засады). Я находился чуть позади и мог переговариваться с товарищами по радио.

– Красивые тут ночи, да, военкор? – тихо спросил меня Буран, смотревший в наблюдательный прибор в своём шлеме, спрятавшись под импровизированным укрытием из веток и листьев. Маскировочные сети у нас, конечно, были, но тут решили обойтись без них.

– Да, с самого начала это заметил, – ответил я, взглянув сквозь кроны деревьев на красивые звёзды. – Комары только дурацкие мешают. Находят ведь,