Александр Карпенко - Гребцы галеры Страница 12

Как я любил твой запах! Ты умела пахнуть потрясающе замечательно. Должно быть, завяжи мне глаза — сумел бы разыскать в любой толпе по неповторимому аромату твоей кожи…

Мне нравилось прикасаться к ней языком — трогать им темное, словно от йода, неровное пятно внутри локтевого сгиба, резко выделяющееся на белых, чуть полноватых руках, и выше, к округлому плечу, потом вдоль ключицы… Как тебе удается оставаться свежей и прохладной в любую жару?

Стесняешься:

— Зачем меня облизывать? Я же невкусная.

— Вкусная, — заверяю искренне.

— Соленая и противная, — протестуешь, смущенно отворачиваясь.

Правда соленая. Больше пьешь — больше хочется.

Я потерся о бархатную шкуру Владычицы Ночи, смахивая с глаз непрошеную слезинку. Бережно погладил хищницу, почесал между лопаток. Она прогнулась под рукой, грустно взглянула на меня, перекатила по языку лопающийся шарик моего имени:

— Са-ша… Зачем плачешь? О чем?

— О том, что потерял.

— Тобой еще не все потеряно, пришедший издалека.

— Разве?

Холод синего пламени вонзился мне прямо в зрачки. Лина покачала головой:

— Да, ты и впрямь так думаешь. Напрасно. Придется тебя познакомить кое с кем.

Бесшумным пружинистым прыжком гостья перенеслась на край болота и, издав низкий горловой звук, протянула лапу к трясине. Блеклый болотный огонек прыгнул к ней и замер меж сверкающих игл острых когтей. Лина вернулась ко мне, привстав одной лапой на бампер, аккуратно поместила мерцающий отблеск на щетку стеклоочистителя.

— Извини, Са-ша. Мне придется уйти. Он не станет при мне разговаривать.

И исчезла, как исчезала всегда — была и нет, без звука, без движения. Просто пропала. Я, взглянув на огонек, увидел, что то был не просто язычок пламени — он имел форму наподобие игрушечного зверька, только колебался от движений ночного воздуха.

— Ты кто? — спросил я его тихонько.

— Не помню…

— У тебя есть имя?

— Не знаю…

— Ты откуда?

— Не помню…

— Что же ты помнишь, в конце-то концов?

Огонек заколебался сильнее.

— Мне кажется… Я когда-то был живым, настоящим. По-моему, я где-то жил… Мне смутно мерещится иногда что-то вроде дома, но я не уверен, я не могу вспомнить… Это не так уж плохо — быть огоньком, но страшно потерять все воспоминания. Совсем-совсем потерять…

И попросил, уменьшившись:

— Отнеси меня, пожалуйста, обратно, а то я погасну. Завидую тебе, ты счастливый, человек.

— Если бы!

— Не спорь. У тебя есть память. Ты еще можешь помнить…

В растерянности я перенес своего удивительного собеседника на кочку и оторопело полез в кабину вездехода.

Патрик плакал навзрыд, уткнувшись лбом в баранку. Проснувшаяся Люси бегала по приборной доске, не зная, что делать. Я схватил водителя за плечо, грубо потряс. Тот чуть-чуть опомнился, приподнял голову.

— В чем дело?

В ответ — новые слезы. Сильный, крепкий парень, не стесняясь, скулил и всхлипывал, как ребенок.

— Ну что, говори! Приказываю!

По-детски размазывая грязь на лице кулаком, пилот еле-еле вымолвил:

— Эти… Огни… Стрельбы…

— Что?!

— На ночных стрельбах… Мы использовали их вместо мишеней. Хорошо видно, если попадешь — брызги разлетаются… — И, плача навзрыд, с подвыванием: — Клянусь вам, клянусь! Я не знал, что они живые!

Глава девятая

— За медицинской помощью? Конечно, обращался. Сегодня вечером ваши приезжали. Две такие молоденькие девочки, симпатичные. Сказали, чтобы в больницу собирался и ждал перевозку. Это, как я понимаю, вы?

— Ну, строго говоря, мы не перевозочная бригада, но в больницу ехать вам придется действительно с нами. Есть какие-либо возражения?

— Да нет, что вы.

— Вот и ладушки. Разрешите посмотреть направление на госпитализацию?

— Пожалуйста-пожалуйста.

Люси зашуршала бумагой. Ее, похоже, совершенно не беспокоила удивительная наружность пациента, к которому нас прислали.

Я толкую не о желто-коричневой коже лица и апельсиновых белках глаз. С этим-то как раз все ясно. За то гепатит в просторечье желтухой и зовут.

Но вот коротенькие изогнутые коготки на кончиках тонких пальцев и огромные, как пальмовые листья, полупрозрачные уши в клинику заболевания явно не вписываются. И не отрастают от вируса клыки во рту. Пусть не столь убедительные, как у старшего диспетчера «Скорой» — волкообразной Лизаветы, но все же заметные.

А так — чем не человек. Закутался, несмотря на душную ночь, в толстый шерстяной плед, дрожит крупной дрожью так, что зубы лязгают. Знать, температура высокая. Лицо изможденное, осунувшееся. Худо бедолаге. Сочувствую. Сам переболел, когда в армии служил, так что все прелести желтухи испытал на собственной шкуре.

Мой доктор завершила изучение бумаг, свернула их и запрыгнула ко мне на руку.

— Все в порядке. Пойдемте в машину.

Я поднял руку к плечу, давая начальнице возможность перебраться туда, не бегая по моей одежде. Мне почему-то всегда кажется, что вид цепляющегося за рукав доктора умаляет авторитет Рат в глазах пациентов, поэтому и стараюсь переместить ее максимально уважительным способом. Наверное, я не очень ошибаюсь, не зря же Люси редко залезает ко мне в карман при больных, а вне вызова ее подчас оттуда силой не выгонишь.

Больной плетется за мной в автомобиль, волоча в одной руке сумку с харчами и туалетными принадлежностями, а другой придерживая у горла накинутый на плечи плед.

— Пригните голову. Ага, вот так. Устраивайтесь, как вам удобнее. Места много. Если хотите прилечь — пожалуйста.

— Благодарю вас. — Он сворачивается клубочком на носилках, худой рукой натягивая свое покрывало повыше. Озноб не прекращается. Пошарив под носилками, я выволок оттуда старое пальто без одного рукава и набросил его поверх пледа. Больной благодарно кивает.

Температура у него, похоже, за сорок. Лоб, до которого я дотронулся, таков, что впору яичницу жарить. Все ж до такой гипертрофии человеколюбия, чтобы включить печку в машине, я еще не докатился — мне-то даже и душновато. Устроив клиента поудобнее, захлопываю дверцу салона, загружаюсь в кабину, предварительно высадив на капот начальницу. Стартовали.

— Может, ему анальгинчика с димедролом кольнуть а, доктор? Горит весь.

— Не стоит, Шура. Вспотеет, на ходу сквознячком прохватит. Не хватало ему еще и пневмонии в довесок к желтухе. Уж как-нибудь пару часов перетерпит.

— А доедем до инфекции за пару-то часов? Все-таки два сектора.

— Что тут хитрого. Дорога сносная, да и светает уже, — буркнул Патрик.

Вид водилы свидетельствовал о том, что, будь его воля, он сообщил бы диспетчеру, что у автомобиля отвалилась жизненно важная деталь, и улегся на лавку наверстывать недоспанное, по известной присказке о солдате и службе.

Начальнице же никто этим заняться не мешал. Спальное место в «бардачке» вездехода я оборудовал еще в первый день работы с ней, помня об ее привычках по прежнему опыту. Все имевшееся там барахло было извлечено, нужное прибрано в другие места, а ненужное (которого оказалось раза в три больше) беспощадно выкинуто. На дно отсека я наложил ворох чистых мягких тряпочек — Люси пользуется ими вместо матраца и одеяла. Теперь, когда она забирается туда, то, если захлопнуть крышку, получается персональное купе для отдыха. Вот в него-то она и полезла, оставив пилота с пассажиром на мое попечение.

Мне лезть некуда. Сижу. Гляжу на однообразную трассу. Позевываю. Покуриваю. Патрик не расположен к беседам, на все вопросы отвечает односложно: «Да» или «Нет». Мои попытки разговорить его окончились тем, что я пару раз услышал: «Так точно, сэр» — и: «Никак нет, сэр», после чего окончательно понял бессмысленность своего занятия. От скуки поворачиваюсь назад и, перевесившись через перегородку, заговариваю с трясущимся пациентом:

— Как дела, родной?

— Ничего, спасибо. Только холодно очень.

— Это от температуры. Извини, пожалуйста, но я вот чего недопонимаю. Болезнь твоя через кровь передается. На наркомана ты вроде не похож.

Озябший больной мотает отрицательно головой.

— Нет, нет, что вы!

— Да я вижу, что человек приличный. Остается что: переливание крови или плохо простерилизованный шприц. Ты, наверное, от чего-нибудь лечился? Коллеги напортачили?

Вновь отрицательное движение. Тонкие уши забавно мотаются, волнообразно.

— Тогда совсем непонятно. Где ж ты эту дрянь подцепил?

— Извините… Мне не хотелось бы это обсуждать. Могут понять неправильно.

Я фыркаю презрительно:

— Мы, брат, психиатрическая бригада. Это просто к тебе нас не по специальности послали. Уж чего только в этой машине не рассказывали — вряд ли нас чем удивить еще можно. Так что у тебя там?

— Ну… Я, видите ли, вампир.