Клятва разведчика - Верещагин Олег Николаевич Страница 12

– Бежать не пробовали? – деловито спросил я.

Все пятеро переглянулись. Курносый сказал:

– Они предупредили, что младших убьют, если кто-то сбежит. У них это быстро.

– Сволочи, – искренне сказал я и сообразил вдруг, что это касается меня напрямую! Я тоже во всем этом по уши! – Давайте познакомимся, что ли… Вот честное слово, я не провокатор. Я Борька. Шалыгин.

– Сашка Казьмин, – протянул мне руку курносый.

Блатнячок оказался Гришей Григорьевым (я так и не понял, правда ли это). Сельских ребят звали Севка Пантюхин и Тошка Буров. Белобрысый оказался Колькой Витцелем.

– Так ты немец, что ли? – удивился я.

– Я советский человек, – упрямо сказал он. – И родители у меня советские люди. Мне эти, – он мотнул куда-то головой, – уже говорили: ты, мол, фольксдойче, твое место в наших рядах… Пусть подавятся своим местом, гады, фашисты…

– Ясно, – пробормотал я. Гришка заметил:

– Камзол у тебя высший класс. С кого снял?

– С убитого немца, – ответил я. – Удобная вещь в лесу, – и заметил, что меня смерили внимательными взглядами. – А как тут с туалетом?

– Дырка вон там. – Сашка ткнул в переднюю часть вагона, где была перегородка из висящих одеял. Я снова ругнулся:

– Номер с удобствами… – Оперся спиной о стену плотней и охнул.

– Били? – спросил Сашка. Я поморщился:

– Да-а… Прикладом один раз… Ерунда.

Вагон поматывало на рельсах, под полом скрежетало и ухало. В щелях начинало алеть – закат… Подходил к концу первый день моего пребывания в… Кстати, какой же это год? Не сорок первый – весной войны еще не было, а тут явно май. Весна сорок третьего или, скорей, сорок второго. В сорок четвертом они уже не были такими наглыми, а в сорок пятом война закончилась… Эх, сюда бы Олега, он бы по форме догадался… Нет, стоп. Строк, оставайся на своем месте, такое желать даже в шутку не стоит…

Я сходил за занавеску – отлить, весь день ведь терпел. Как-то особо стыдно не было. Что делать, раз обстоятельства такие? Вернувшись, снова улегся на солому. Меня поразило, как тихо и послушно вели себя младшие – подчинялись практически каждому жесту девчонок и буквально глядели им в рот.

Следя за этим, я сказал бездумно:

– Когда меня вели, навстречу пленные шли… Один упал, и конвоир его заколол. Я не думал, что это так… просто.

– Это ты еще мало видел, – сказал Сашка.

– Немного, – согласился я. – А такого и вовсе не видеть бы.

– Это правда. – Он улегся рядом и закинул руки за голову. Мне хотелось спросить, каким образом он сам попал к немцам, но я понимал, что задавать такой вопрос небезопасно. Придушат ночью, долго ли. Решат, что провокатор или предатель.

Колька спросил из полутьмы:

– Ты не слышал, что на фронте?

– Нет, – отозвался я. – Я в лесу долго был… А что было последний раз?

– Наши начали наступление на Севастополь, – надо было слышать, как Колька произнес «наши»… А я промолчал. Олег нам буквально все уши прожужжал, и я сейчас хорошо вспомнил все, им рассказанное.

8 мая 1942 года – именно сегодня – армия Манштейна встречным ударом разгромила наши войска в Крыму, пытавшиеся деблокировать Севастополь. 14 мая падет Керчь. Через четыре дня – 12 мая – наши пойдут в наступление на Харьков, немцы заманят армию в «мешок» и в конце мая, разделавшись с ней, по степям рванут на Сталинград и Кавказ… А еще именно в эти дни в сорок втором Северо-Западный и Ленинградский фронты начали наступление, чтобы снять блокаду Ленинграда – и скоро генерал Власов где-то недалеко от нас погубит в болотах 2-ю ударную армию…

О господи. Самое страшное еще впереди… И посреди всего этого страшного – я. Как муха в клею. И что делать – совершенно, до стона, непонятно.

Может быть, просто сейчас поспать? А там решим?

С этими мыслями я и уснул.

8

Спал я одновременно глубоко и плохо. Это возможно, если кто не верит. Меня донимала боль в руке, шум под полом, грохот и свист, гудки и еще черт-те что. Но проснуться при этом я не мог – слишком устал. Усталость не давала никак реагировать на все эти мутные заморочки, требуя одного: спать. Отдыхать. Может, оно и было к лучшему. Еще мне снилось, что я дома и то, что со мной случилось, – сон.

С этой мыслью я и проснулся. Как раз к завтраку. И снова – каюсь – зажмурил глаза, надеясь, что все окружающее растает и пропадет.

Черта с два…

Двери были открыты настежь. За ними маячили конвоиры – немцы, кажется. А за их спинами были угрюмые строения, составы и – море! Совсем близко! На берегу лежали несколько корабельных корпусов. А подальше угрюмо серели на рейде боевые суда. Два или три не очень больших конвоировали подводную лодку, на палубе и рубке которой суетились люди.

– Рига, – сказал Сашка.

Он привстал, опираясь на локти. Остальные еще дремали… хотя нет, мелкие уже возились и девчонки проснулись.

– Рига? – заторможенно спросил я. – Латвия?

Сашка кивнул и проводил взглядом проплывающие по соседнему пути платформы, на которых стояли окрашенные в желто-коричневое танки.

– В Африку собирались отправить, – машинально сказал я.

Сашка повернулся:

– Откуда знаешь?

– А окраска… Такая для пустыни.

– В Африку… – он проводил взглядом еще один танк. – Значит, плохо у них, раз резервы с фронта на фронт кидают…

– Не особо радуйся, – покачал я головой, рассматривая свою руку. – Сил у них еще ого-го… Вся Европа на них работает. И многие – охотно.

Сашка промолчал. Но глаза у него были не просто ненавидящие – я прочел в них что-то такое, чему просто не было названия в человеческом языке. Чтобы отвлечься, я снова стал смотреть в дверь. Двое мелких пацанов, присев и свесив ноги наружу, повторяли за одним из солдат – молодым веселым парнем – под смех некоторых его товарищей исковерканные матерные русские слова – старательно и непонимающе. Но уже немолодой немец с какими-то нашивками, подойдя, отпустил молодому подзатыльник и что-то сказал. Подошла и одна из девчонок, взяла младших, не глядя на немцев, за шиворотки, поставила на ноги и несильно ударила по губам одного и другого.

– Чтобы больше не слышала, – сказала она. – Пошли на место.

– Айн момент, фроляйн[22], – сказал кто-то из немцев и протянул большую шоколадку. – Битте, фроляйн. Фюр кляйне киндер, битте[23].

– Возьми, Лен, – сказал Сашка. Девчонка взяла молча, не поблагодарив. И, вернувшись на место, начала делить шоколад между младшими.

– Сволочи… – прошептал Сашка. – Откупаются, что наши дома жгли…

– У них тоже дети, наверное, – сказал я. – И дома…

– Ну и сидели бы со своими детьми у себя дома, – сказал Сашка. И почти выплюнул: – Ненавижу…

– А где твои родители? – спросил я. Сашка не ответил.

Одна из девчонок бросила на пол обертку от шоколадки. Я присмотрелся и увидел с изумлением, на миг перешедшим в ступор, невероятную надпись:

«N e s t l e»

Пару секунд я на эту надпись просто смотрел. Потом хихикнул и начал смеяться. Проснувшиеся от смеха ребята смотрели на меня с испугом, потом Тошка спросил:

– Ты чего, с ума спятил?

Я не мог ответить. Я хохотал уже в голос, с повизгиваньем, так, что даже немцы недоуменно заглядывали в дверь и переговаривались. Стоило мне бросить взгляд на эту надпись на мятой бумаге с рисунком, совсем не похожим на рисунки того же шоколада моего времени, как меня опять пробивало на хи-хи. Я ничего не мог бы объяснить, даже если бы перестал ржать.

Но я и перестать не мог…

Нас поставили впереди состава, в котором – как мы успели заметить, когда его перегоняли по параллельным путям, – были вперемешку вагоны с солдатами и платформы с орудиями. Мы с ребятами, не сговариваясь, перебрались ближе к двери – ее так и не закрыли пока – и смотрели, как все это плывет мимо нас. Сашка негромко считал платформы, потом сказал: