Путанабус. Наперегонки со смертью - Старицкий Дмитрий Страница 12

Она такая разнесчастная сидела на кровати в одной ночной сорочке, что мне ее стало жалко. Но в то же время намного больше было жальче себя, которого грозились прямо завтра посадить на скудный любовный паек в миссионерской позе. И я отчаянно пытался найти выход из этой, казалось бы, безнадежной ситуации.

— С блудом мне все понятно, — ответил я, цепляясь за убегавшие мысли. — Но разве Христос предписывал заниматься сексом только в определенной позиции?

— Каким сексом? — не поняла Наталия Васильевна.

— Секс релейшнс, — ответил я ей на автомате. — Половые отношения по-английски. А коротко — секс.

— Не знала, — пожала красивыми плечами баронесса.

— Так что там о позициях в половых отношениях народа и церкви? — настаивал я на четкой терминологии.

— Предписана всего одна позиция для супругов: он — сверху, она — снизу, — выдавила из себя милосердная сестра.

— Кем предписано? — настаивал я.

— Церковью. Так меня перед первой свадьбой наставляли.

— Ага… — ухватился я за лучик света в темном царстве полового мракобесия. — То есть предписано это ЛЮДЬМИ, так?

— Выходит, так, — согласилась со мной моя невеста.

— А что по этому поводу сказал Бог Живой? — требовал я от нее ответа.

— Не помню, — ответила она и с отчаянием добавила, повысив голос: — Я действительно этого не помню.

— А мы вот проверим, — вскочил я с кровати, чмокнув невесту в податливую щеку.

— Как? — удивилась она.

— Просто. По Священному писанию.

Встал с кровати, дошел до буфета, вынул оттуда синодальное издание Нового Завета с молитвословом и протянул этот томик баронессе.

— Найди это здесь. В словах боговдохновенных, — подпустил в голос торжественности.

Знал бы, во что это выльется, хрен бы стал провоцировать баронессу на такую разводку. Полночи, вместо того чтобы наслаждаться друг другом в «половых экспериментах», в последнюю, как выяснилось, дозволенную для них ночь, сидели за столом у керосиновой лампы два дурных полуночника в исподнем и торопливо в четыре руки листали Библию в поисках православной Камасутры.

В этом времени никто, кроме нескольких продвинутых товарищей, не знает, что идеология важнее всего. Во всем. Вот и тратил я время на идеологическую обработку женщины начала XX века, а то действительно заставит меня Наталия Васильевна трахаться миссионерским бутербродом. Силы воли ей не занимать при определенном идеологическом настрое.

Перекопали мы весь Новый Завет, включая Апостольские послания, и ничего, кроме осуждения блуда, не нашли. Никаких рекомендаций по позе, в которой Бог велел «плодиться и размножаться».

Из Ветхого Завета пришли на ум только осуждения Онана и гомосексуализма. Больше ничего в наших памятях не отложилось.

Припомнив судьбу Содома и Гоморры, я вдруг ясно осознал, что Господь Бог — гомофоб. Таким образом, вся толерастия двадцать первого века дана нам от Антихриста.

Общий консенсус был найден с третьими петухами. Завтра каяться будем только в блуде, в котором мы прожили последние дни. Без какой-либо конкретизации. Нечего престарелому отцу Мельхиседеку устраивать эротическое радио в две программы.

Венчание в храме прошло как предписано. Не длинно, не коротко, в самый раз. Отец Мельхиседек, как тонкий психолог, чувствовал настроение паствы очень хорошо. А паства уже активно чесала носы в предвкушении дармовой выпивки.

Да и на исповеди не стал он устраивать мне инквизиции, удовлетворившись лишь именным перечислением повседневных грехов, среди которых мы с баронессой запрятали слово «блуд». Отпустил нам грехи и велел идти и больше не грешить. Даже без епитимьи.

Между исповедью и венчанием мы свезли все, что нам пригодится в дороге, на Тришкино подворье, где уже стояли наши лошади и плетеный тарантас.

По ходу пьесы уговорили Тришкину жену постелить нам на сеновале. Чтоб ночью не стеснять никого.

— Да не по-людски это как-то… — удивилась та, — в первую брачную ночь — и на сеновале? Будто у вас дома нет.

На что ей было с апломбом заявлено, что дома у нас уже нет — этот дом уже ее, а на сеновале нам нравится.

Пожав покатыми плечами, крестьянка понесла в руках свой большой живот в избу — подавать нам обед.

Венчался я в парадном мундире полкового фельдшера, с медалями и погонами кандидата на классный чин. Для селян и широкая «сопля»[25] вдоль погона — признак большого начальника. Отставных унтеров на все село — раз-два и обчелся.

Наталия Васильевна стояла перед аналоем в скромном платье с белым передником и косынке сестры милосердия. В том наряде, в котором я ее встретил здесь.

Шафером с моей стороны выступал Трифон. Над баронессой в реянии ладана венец держала попадья.

Не поскупились односельчане и на зерно, которым нас обсыпали при выходе на паперть — для лучшего плодородия чрева женщины, которая несколько минут назад перестала быть баронессой.

А звонарь даже в колокола ударил по такому случаю. В надежде на лишнюю чарку.

За столом праздничным мы чинно просидели до тех пор, пока гости не стали упиваться. Все же два с половиной ведра[26] водки для редко пьющих сельских тружеников — это очень много за один раз. Мужик русский — вынужденный трезвенник, иначе с голоду помрет. Пьет он на редких праздниках, да еще когда на ярмарке расторгуется. Зато сразу в умат. В лохмуты. И для достижения такого состояния много на грудь принимать ему не требуется. Нет той привычки к спиртному, как, к примеру, у городских холодных сапожников или хохлов, привычных к шинку, которых в великорусских деревнях отродясь не было.

Как только разговоры за столом потеряли четкость речи, так мы с женой и слиняли потихонечку на Тришкино подворье.

Золотых десяток в моем кармане осталось ровно восемь.

Ночь прошла уже не в таком безумном исступлении чувств, как раньше. Меньше тупой безудержной страсти, зато больше вкуса и познания оттенков любовной игры, в которой Наталия Васильевна стала обращаться ко мне не иначе, как «муж мой». Думаю, смаковалось ею больше слово «мой», нежели «муж».

Покинула Зубриловку счастливая пара молодоженов перед рассветом на третий день отпуска, чтобы иметь суточную фору от возможного преследования. Надеюсь, никто не видел, как мы покидали село. Вчера народу выборочно «по секрету» было объявлено, что собираемся мы в Нижний Новгород. На самом деле стремились мы на юг.

Заранее изготовил я командировочные предписания, согласно которым начальник пепепупо полка Волынский Г. Д. и сестра милосердия пепепупо полка Зайцева Н. В. командируются командованием в Нижегородскую, Саратовскую, Воронежскую, Харьковскую и Тамбовскую губернии для переговоров о снабжении госпиталя запасной бригады, как и перевязочных пунктов входящих в нее полков, медицинским оборудованием, перевязочными материалами и медикаментами. Как раз двух украденных мною у писаря листов с оттисками полковой печати и хватило нам. А подделать почерк писаря мне, как выпускнику Художественного интерната при Третьяковской галерее, не составило особого труда. Даже подпись Мехлиса невозможно отличить от той, что на моем мандате красовалась. Разве что чернила другие. Вместе с бумагами о мобилизации это было хорошее прикрытие от возможных проверяльщиков.

Перед поворотом к имению князей Голицыных-Прозоровских выехали на хорошую брусчатую дорогу, построенную покойным князем от усадьбы до железнодорожной станции Тамала. Чтоб, значит, не вязнуть в среднерусских направлениях, когда ему приспичит до столиц прокатиться. Наследники его продали имение в казну сразу после первой русской революции. После чего оно только хирело.

Проехали мы мимо княжеского имения и не знали, что в тот же день там высадился голодный десант рабочих Путиловского завода, чтобы основать в нем Третью Петроградскую коммуну рабочих.