Татьяна Мудрая - Костры Сентегира Страница 13

— Что — перед тобой очередное чудо?

— Говорят, великая Мэрилин такое умела: мгновенно перевоплощаться в саму женственность. Нет, Не знаю, что сказать. Я не умею смотреть на тебя глазами мужчины.

Она рассмеялась — но какой это был смех, какой голос! То же, что поразило его в первую встречу — только это серебро было очищено от черноты.

— Ты смотришь. Этого довольно.

И почти без перерыва:

— В Динане никогда не было особой разницы между тем, как воспитывали сыновей и дочерей, а я была сиротой. Соломенной: маму от меня забрали как политическую преступницу. В смысле — жену казненного за политику. А вместо детдома была эстафета добрых рук. У нас эти орфаны не приживались: слишком большая ценность — любое дитя.

Ну вот, в меня и вкладывали всего по максимуму, будто в общую копилку. Есть упражнения для девочек — называется «подготовка к ритуальным пляскам». Удивительные — не для одного тела, но и для голоса. И поэзию приходится изучать, как кельтскому барду: ты же под своё собственное пение танцуешь. Если подрифмованное — окончания стихотворных строк должны подчеркиваться одинаковыми жестами. Синэстезис. Мальчикам лет с пяти дают комплекс движений, заменяющий уроки фехтования на тяжелых клинках. Тоже своего рода танцы, не совсем похожие на эти… выпады, парады, терции и кварты. Или скорее тай-цзи, что ли. Много было чего еще — для ума и сердца, хотя и названное давалось не для одного физического развития, как говорят сейчас. Языки, философия, история религий, социология, культурология, математика…э!

А мне была охота стать как все. Ну, замуж выйти чистой и неоткупоренной, по страстной любви. Детей завести и воспитывать в горсти. Отдать им всё богатство, что ношу в себе.

Не учла, что у нас тогда родиться дочкой жертвы режима означало клеймо типа кармы. Меня нарочно старались от судьбы моей отвести, сделать многогранной личностью.

В ее голосе вновь появилась ирония.

— А вот Картли — он был куда проще иных. Тем меня и взял. Во всех смыслах. Ему лет тридцать, мне шестнадцать. Друзей отца по военной академии знал, хоть и понаслышке. Непробиваемо важные деятели оказались: эмигрировали вместо того, чтобы под пулями да саблями сгинуть.

Картли, кстати, был не грузин, это партийная кличка такая. По внешности был скорее на иберийского еврея похож, но лучше: глаза — черный огонь, лицо с точеными чертами, строен, гибок, как хищный зверь. Стрелял с двух рук с одинаковой меткостью и меня тому обучил. Боевой товарищ, словом. Экспроприировал — не деньги из банков, но заключенных из тюрем уж точно.

В общем, случился громкий процесс над представителями активной оппозиции. Первая моя отметина. Не такая уже и страшная: ребенка потеряла, венчанного мужа лишилась, но хоть сама выжила. Выползла. Я не о том собираюсь тебе говорить, это просто чтобы ты понял дальнейшее. Как говорится, первого раза хватило, чтобы наесться.

А потом подхватило меня. Гражданская заваруха и приятели покойного Картли, студенты отставные и мои добровольные репетиторы. Друзья друзей отца. В общем, говорят, с твоими данными как раз обучаться на эту… радистку Кэт. Ну, посложнее. Я ведь аристо наполовину, по материнской семье. Внешность такая… дубовато-благородная. Викинги из тех, кто сюда исландских пони завёз. Отцовская линия — крестьяне. Не простые — родовитые. Охотники, начётчики, самовитые такие — не подступись. Тоже собой хороши на диво: белокожие, синеглазые, светлый волос кольцамивьётся. Ты прости, что я тяну: это как тебе в холодную воду лезть с головкой.

В общем, решили, что я себя саму должна играть. Под одной из моих многочисленных фамилий.

И вот тогда я встретила девочку. В одной группе, готовили для совместной деятельности. Майя-Рена. Светленькая… Ты на меня не смотри, в Восточном Динане, где леса и влажные степи, таких, как я, немало. Весь отцов род, почти весь материнский род. А вот белокурых — по пальцам одной руки пересчитать можно. Не так уже умна, но далеко не глупа. Знаешь, из тех, с кем и говорить нет надобности, — и так всё про всё понимают. Не писаная красавица, но милая. Белее лилий, тоньше горностая. Умные руки — хороши на ключе работать. Идеальный слух. Верный, но ломкий голосок. Я рядом с ней как племенная корова рядом с трепетной ланью смотрелась. Забавно, правда?

Сорди промолчал. Верхним чутьем он понимал, что ответа не требуется. Смеха — тоже. Да и что слово «забавно» означает в устах Карди свою противоположность — понял почти сразу.

— Учили меня в разведшколе великолепно, ее — самым обыкновенным образом натаскивали. Мне повезло, что привозной сэнсей на меня глаз положил. Вкладывал в меня не столько боевые приёмы — они проявляются бессознательно, как раз себя выдашь. Выносить боль научил. Уходить внутрь себя. Вообще-то я снова резинку тяну изо рта, знаешь.

Когда день проходит в постоянных ухищрениях, необходимо хоть глухой ночью оторваться. Я и моя горничная… Моя причудница.

Кардинена прервала себя, засмотрелась на потоки воды у себя под ногами. Из белой пены уже выставились гранитные клыки и плахи. Брод.

— Заберёмся в ванну и массируем друг другу мышцы — снимаем напряжение. Свернемся в двуединый комок на барской кровати и лежим так без сна — дышим совместным теплом. Ласкаемся, как кошки, — они ведь так у себя стресс снимают, могут даже перед лицом самой главной беды умываться. Чешем носом за чужими лопатками — тоже кошачьи ухватки. Нет, насчет секса я тебе и посейчас не скажу — не знаю. А любовь — она ведь ни общей склонности не следует, ни предмета не выбирает. Ну вот представь себе — каково инопланетянку любить. Или инопланетянина. Который даже движется не так, как ты. И сложен по-другому. И пахнет иначе. И разрез глаз нечеловеческий — узкий, что ивовый лист, почти без белков. Не говоря о генах.

Снова отвлеклась.

Когда нужно заслать много агентов, причем срочно, о тщательной подготовке речи быть не может. Берут количеством и заранее обсчитывают провалы. Нас с Ма из-за меня в оборот взяли — я криптограф была уникальный. Такие коды ни одна дешифровальная машина расколоть не могла — да и посейчас не может, наверное. Достояние Братства…

В общем, когда нас взяли и привезли в Замок Ларго, тамошнюю тюрьму, меня сильно трогать побоялись. А вот Майю-Рену… да специально на моих глазах…

— Видишь ли, — проговорила Карди каким-то по-особому деловым тоном, — в некоторых положениях чудовища получаются из самых обыкновенных людей. Возможно, я не обыкновенная: не знаю. Выдержать такое… А может статься — да. С самого начала я могла не допустить худшего. Променять цифирь на живого человека. Гонор — на покорность. Сотню безразличных мне человеческих особей — на одну возлюбленную. Или, на худой конец, голову о стенку разбить — ведь не следили же за мной всё время.

Но нет, я сидела и впитывала в себя зрелище насилия. Закрыться от него никак не получалось. Стадо распалённых чудовищ с голыми дубинками. Тоненькие заячьи крики. Мольба, под самый конец уже невнятная, и обращена она была ко мне. Скажи, выдай, неужели ты вовсе без сердца? А я только и умела, что принимать в себя то, что выплеснулось из этих через край. Не вместилось в Ма. Их похоть. Их извращение. Жажду чужой боли. Знаешь, я молилась, чтобы они удушили своими мясными кляпами, порвали насмерть… ладно. Те, кто допрашивал, были умны — среди них был хирург. Любопытно, врачи старых пыточных застенков тоже Гиппократову клятву давали?

Ладно, всё кончилось, нас обеих бросили тут же — отправились отдохнуть и переспать. Врач остался — залатать что можно.

Молодой, знаешь. Рассудительный такой — когда от него скотское наваждение отошло.

Я говорю:

— Какая будет цена, чтобы моей подружке не очнуться?

Отвечает:

— А где ж ты раньше была, дева траченная? В самом начале могла всё купить. Даже жизнь и здоровье. Обеим.

— Это почему? — спрашиваю.

— Ты думаешь, мы не угадали в тебе человека Братства? — говорит.

Я и не знала — это вроде как сказочка такая была. Про Братство Расколотого Зеркала, которое творит и блюдёт справедливость. Многие считали, что помогают ему, в нём самом не состоя. Наверное, так и было: руки и ветви Оддисены простирались широко.

— С какого бодуна ты нам чужие тайны не продаёшь — твой личный кураж. Твой груз на душе, — говорит далее.

Прав он был. Упрямство меня оседлало, а не долг. И вдруг оно…это упрямство… говорит моими устами за меня саму:

— Вот моя цена. Когда я отсюда выйду и тебя отыщу, и будешь передо мной, как я сейчас перед тобой, я тебе подарю чистую смерть. Достойную и лёгкую. Может быть — нарочно для тебя выдумаю нечто особое.

Он рассмеялся довольно:

— Теперь дело говоришь. На такое согласен.

Вколол что-то Майе раз, потом другой. Забилась, вздохнула глубоко, потом вытянулась в струнку…Конец.

Как он потом перед соратниками оправдывался — не ведаю. Надеюсь, это его не очень затруднило. А я…