Журнал «Фантастика и Детективы» - Фантастика и Детективы 2014-12 Страница 13

Хвостат, хранитель Договора, учит, что если и был когда-то в древности Мрак — тот самый, который Создатель отделил от Света — так нет его давно. Сгинул, растворился и стёрся, оставив вместо себя равнодушную серую ночь. Хвостаст — воплощение мудрости. Такого не слушать — себе дороже.

Но я судить не берусь. Тем более — с моим мышиным зрением.

Зрения моего, впрочем, хватает, чтобы разглядеть счастливую кошачью долю. И нет-нет, да и позавидовать.

Котам хорошо.

Котов люди любят и ценят. Сами, может быть, не знают, за что. Котам ставят памятники, кое-где им, говорят, даже поклоняются. Нет, я поклонов не жду. Честно. Но от благодарности не отказался бы. Короткое же слово, несложное — спасибо. Нет, не дождусь. А дождусь — веника. Мышеловки. Отравленного сыра.

Коты живут в десять раз дольше мышей. Научный факт. Таких как я Рифмоплёт пережил сотни, а то и тысячи.

Но теперь наш кот выбыл из строя, причём самым подлым образом. Не подготовив замены. Вспоминая спокойную жизнь, которую вели мы в лучшие дни, при Рифмоплёте, я задумываюсь: знает ли он, что творят котята, оставшиеся без присмотра? Ведь это, между прочим, его прямая обязанность — вразумить младших товарищей и вбить в них когтистой лапой науку о Договоре.

Беда в том, что Рифмоплёт безумен. Безумен окончательно и бесповоротно. Хвостат-то когда ещё это предсказывал. И вот оно, сбылось.

Безумие — страшная штука, заразная. Взять хотя бы друга моего, Ушаста. Сгинул в считаные часы — в конвульсиях и горячке. Кот, конечно, посильнее будет. Вон уже сколько держится.

Но мне от этого не легче. Потому что сторожить его сегодня — моя очередь.

Серой тенью пристраиваюсь на посту за трубой. Впереди бессонная ночь — серьёзное испытание для мыши. А уж ночь наедине с безумным умирающим котом — что может быть хуже? Разве что — Мрак. Что бы там ни говорили Хвостат и мой собственный опыт, я всё-таки побаиваюсь. Уши трясутся — кому расскажешь, засмеют.

Жить Рифмоплёту осталось недолго. Даже по нашим мышиным меркам. Уже месяц лежит он на крыше почти без движения. Находит в себе силы подняться только дважды в день. Утром Рифмоплёт спускается на чердак, чтобы встретить Хозяйку, которая приносит ему молока. Вечером провожает солнце. Вот как сейчас. Надо признать, его чёрный силуэт, подсвеченный закатными лучами, смотрится величественно и грозно. Может, за это их люди ценят? За величие?

Когда солнце скрывается за лесом, а воздух делается чёрным, Рифмоплёт устало сворачивается клубком. Всё, кажется, спит.

Эх, мне бы его счастье. Впрочем, какое уж тут счастье. Из своего убежища я отлично чувствую запах скорой смерти.

— Эй, мышь. Подойди ближе, мышь.

Не спит, подлец.

Я, конечно, не отвечаю и не двигаюсь с места. Инструкции строго-настрого запрещают приближаться к Рифмоплёту, слушать его и особенно — вступать в разговор. Нельзя выдавать своё присутствие Объекту. Объекту! Так смешно формулировать умеет только Полухвост.

Но дело, конечно, не в инструкциях. Дело в Ушасте. Слишком хорошо я помню, во что превратился мой доверчивый друг после разговоров с котом. Безумие заразно. Нет уж: ни шага, ни слова.

— Не бойся, — говорит Рифмоплёт. — Я тебя не съем.

Смешно. Рифмоплёт не способен даже вылакать молоко, которое оставляет ему Хозяйка. Куда ему справиться со мной.

— Можешь не отвечать, мышь. Я слышу твои мысли. Ты напуган.

Три раза ха-ха. Мысли он слышит. Лапку не проведёшь такими фокусами. Лапка, кстати, это я и есть.

— Лапка? Приятно познакомиться, Лапка. Моё имя ты знаешь.

Ох ты ж, мышиный бог! И правда, слышит. Бежать, бежать отсюда! Но я только крепче прижимаюсь к кирпичу, на котором устроился. Я мышь, дитя Света. Меня не так-то просто напугать.

— Не дрожи, Лапка. Я тебя не обижу.

Не отвечать. Не думать. Тише мыши, кот на крыше, а котята ещё выше.

— Куда уж выше. Сам подумай. Некуда выше. Разве что — на небо. Впрочем, они это скоро устроят.

Они?

— Вы. Мыши.

Я понимаю, куда он клонит, и мысленно кручу хвостом у виска. Кот и вправду безумен. Мыши никогда не пойдут на такое.

Признаю: котята здорово меня нервируют. Да что там — нервируют. Будем честны. Я их ненавижу. У меня для этого поводов предостаточно, но главный, конечно, — Камышик.

Котята — милое слово, уютное. Оно про полосатые комочки шерсти, которые так забавно делают свои первые неуверенные шаги. Нашим полосатым комочкам — Снежинке и Мурзику — уже по пять месяцев. Между собой мы зовём их Убийцей и Палачом. Пять месяцев, только подумайте! Треть мышиной жизни. В таком возрасте всякий уважающий себя кот обязан знать и чтить Договор. Но нам достались какие-то дикари.

С каждым днём нас всё меньше. Котята исправно душат мышей одну за одной, сея страх и панику. Сероух, Валенок, Кубышка… Мы помним имена наших героев. Неделю назад в этот список попала и моя Камышик.

Но убить их? Только безумец может подумать, будто мы на такое способны.

У мышей есть предназначение. И мы никогда ему не изменим.

— Правда? Расскажи, что ты знаешь о мышином предназначении. Вместе посмеёмся.

Ох, я и забыл, что этот подлец меня слушает.

Тише, мыши, кот на крыше, а котята ещё выше…

— Кто тебя научил этой считалочке?

Считалочке меня научил Хвостат. Но коту-то какое дело?

— Такое, что эту считалочку Хвостату рассказал я сам. Очень, очень давно. Даже по вашим мышиным меркам.

Нашёл чем гордиться. Это как если бы я хвастался цветом шерсти, а Полухвост огрызком хвоста. Ну да, кошки живут дольше. Я, кажется, уже упоминал об этом.

— Кошки, — тихо говорит Рифмоплёт. — Кошки, а не мыши. Спроси у Хвостата, сколько ему лет.

Лет! Смешно пошутил. С чего бы мышам возраст годами измерять?

Вот мне, например, двести восемнадцать дней. Солидный возраст, между прочим. Жизнь, считай, перевалила за половину. А Хвостату… Хм. А ведь и правда — сколько ему? Дед мой, Слоник, родился уже при Хвостате. Это я точно знаю, потому что имя деду Хвостат и придумал, а уж дед ему это потом всю жизнь припоминал. Нелепость же неимоверная: мышь по имени Слоник. Дед мой, надо сказать, был долгожитель, седьмую сотню дней разменял, прежде чем…

— Я помню Слоника. Славный был мышонок.

Тут я не выдерживаю, говорю:

— Ещё бы тебе не помнить. Сам же его и съел. Вкусно было?

Не отвечает.

Здесь я, конечно, неправ, признаю. Рифмоплёт мышей не обижает, чтит Договор. Полухвоста того же кто из мышеловки вызволил? Он, Рифмоплёт. Так что про деда — это я напрасно. Сам он к коту пошёл, когда смерть почуял. Не хотел умирать в норе. Упрямый был, зараза.

Но это не повод разговаривать с котом. Нет, не повод.

Спать-то как хочется! Надо двигаться, вот что. А двигаться запрещают инструкции. Но, посудите сами, что лучше — нарушить инструкции или уснуть на посту?

Осторожно огибаю трубу — с той стороны, которая подальше от кота. Пробежаться по крыше туда-обратно. Большего мне не нужно.

Тише мыши, кот на крыше…

Кот. На крыше.

Он появляется из темноты, как айсберг из тумана (это я, опять же, от Хвостата нахватался). Мышиный бог! Замираю на месте, жмусь к черепице. Убежал бы, врать не стану. Да только лапы отнялись от страха.

Кот, которому положено лежать без движения в нескольких метрах отсюда, возвышается надо мной грозной тенью. Вот и смертушка твоя пришла, Лапка.

Кошек я не боюсь. Точнее — не боялся прежде. Но три недели террора, который устроили нам убийца Снежинка и палач Мурзик, кого угодно научат уму-разуму.

— Террор? Так вы это называете? — кот смеётся. Хрипло, страшно. Или это не смех, а кашель? — Готов поспорить, этому слову тебя тоже научил Хвостат.

Так и есть, что правда — то правда. Мы, мыши, учёных слов не знаем, разве что Полухвост иной раз выпендрится, да всё не к месту. Но Хвостат — другой. Образованный, всезнающий. Ну, на то он и Хранитель Договора.

— Именно террор, — говорю. — А как называешь это ты?

Заговорить ему зубы и сбежать.

— Я называю это инстинктом, Лапка. Слышал такое слово? Кошки должны есть мышей. Это наша природа.

— Но ты никогда не был таким! — возражаю.

— Был, Лапка. Был. Неразумным котёнком, который ничего не знает, кроме своих инстинктов. Меня изменил Хранитель Договора. Не Хвостат, конечно. А его предшественник. Который, в отличие от Хвостата, следовал своему предназначению и помнил о долге. Помнил, что единственный способ для кошки получить разум, осознать себя и своё место в мире… — кот умолкает. Уснул он там, что ли?

— Что за способ?

Не отвечает.

Внезапно я понимаю, что голос Рифмоплёта звучал оттуда, где ему и положено быть. Из-за моей спины.

А кто же тогда передо мной? Другой кот? Почему не двигается? Очень это подозрительно.

Говорят, любопытство сгубило кошку. Может, правда. Какую-нибудь одну, особо знаменитую. Но сколько оно перегубило мышей — я и чисел таких не знаю. Вот ведь, даже пословицу — и ту кошки у нас отобрали.