Кэтрин Эддисон - Гоблин – император Страница 13

— Следовательно, существует вероятность, что она и сейчас будет продолжать стремиться к власти?

— Да, Ваше Высочество, такая вероятность очень велика.

Тишина, холодная и тяжелая, как кусочки льда. Наконец Майя сделал глубокий вдох и спросил:

— Что наш покойный отец говорил о нас?

Он видел, как испуганный взгляд Бешелара встретился со взглядом Цевета, и понял, что не желает этого знания. Но…

— Мы должны знать. Нам предстоит встретиться с теми, кто знаком с его мнением о нас.

— Ваше Высочество, — Цевет с несчастным видом склонил голову. — Вам известно, что он не любил вашу мать.

— Да, — сказал Майя, стараясь не выдать себя. — Мы знаем.

— Он не обсуждал ни ее, ни вас, Ваше Высочество, во всяком случае публично. Но сплетни не умолкали. Некоторые исходили от слуг. Некоторые, мы боимся, распространяла сама Императрица Сору.

— Зачем?

— От скуки. От злобы. Из любви к скандалам. Большинство этих историй не заслуживают доверия, и мы самым серьезным образом просим Ваше Высочество не придавать им значения.

— Но остальные?

Он загнал Цевета в угол и даже сочувствовал ему. Вот что значит быть Императором, подумал он. Не забывай.

Цевет капитулировал так же изящно, как делал все остальное.

— Император говорил, и иногда публично, что баризанцы вырождающаяся нация, склонная к инбридингу.[1] В частности, ходили слухи, что он называл Императрицу Ченело сумасшедшей, и что вы унаследовали ее дурную кровь. Он часто использовал слово «неестественный», хотя рассказы сильно искажают смысл его первоначальных слов.

— Насколько люди доверяли этим рассказам?

— Ваше Высочество, всем известно, как сильно покойный Император любил Императрицу Пажиро. И общеизвестно, что брак с Императрицей Ченело был заключен под давлением Коражаса, а не по его собственному выбору. Но верно так же и то, что ваша… изоляция в Эдономее вызывала множество комментариев, особенно в последние годы.

— Следовательно, для всех придворных Унтеленейса мы являемся сумасшедшим кретином.

Он не смог удержаться от короткого смешка, настолько горького, что Цевет вздрогнул.

— Ваше Высочество, им достаточно будет просто посмотреть на вас, чтобы понять, что это не так.

— Вопрос только в том, — пробормотал Кала, — захотят ли они посмотреть.

Бешелар грозно засопел, но извиняющийся взгляд Цевета дал понять Майе, что замечание Калы вызвано честностью, а не цинизмом.

Продолжать этот разговор значило вгонять себя в уныние и, возможно, заставить Цевета и нохэчареев почувствовать себя униженными. Поэтому он произнес с интересом, которого на самом деле не чувствовал:

— Есть ли среди писем такие, с которыми я должен ознакомиться до аудиенции с Сору Жасани?

Конечно, были. Он попросил Цевета спуститься вместе с ним в Черепаховую гостиную, где Цевет оккупировал стол секретаря, Майя уселся у камина, а Кала с Бешеларом заняли привычный пост около двери.

Сегодня разбирать письма было уже легче. Он чувствовал, что глубины его невежества уже были выявлены, и потому не чувствовал угрызений совести, запрашивая дополнительную информацию. И с помощью Цевета, который с тринадцати лет был личным курьером Императора (он признался, когда его спросили), Майя учился расшифровывать хитросплетения лести и намеков, а так же отвечать на них. Или признаваться в своем бессилии. Порой было трудно не позавидовать легкости, с которой Цевет ориентировался среди имен, политический фракций и скрытых ожиданий, но эльф безоговорочно предоставил свои знания к услугам Майи, так что если молодому Императору и хотелось рассердиться на кого-нибудь за свою неосведомленность, то его гнев следовало направить не на Цевета.

Наиболее важное из писем, это было понятно даже неопытному Майе, пришло от посла Баризана. Оно выделялось в аккуратной стопке корреспонденции не только тем, что было написано на пергаменте (многие из старых царедворцев предпочитали этот материал) но так же потому, что было свернуто в трубочку, а не сложено конвертом. Его скреплял шелковый шнурок цвета спелой сливы, пропущенный через резную бусину слоновой кости и завязанный замысловатым узлом. Цевет поглядывал на него несколько беспомощно.

— Ваше Высочество, вероятно, больше осведомлен о баризанских обычаях, — сказал он.

Майя покачал головой, поморщившись в ответ на поднятые брови Цевета.

— Наша мать умерла, когда нам было восемь. Она не говорила с нами о Баризане и о своей жизни там. Мы считаем, что ей было запрещено.

Он с отчетливой ясностью помнил каждое упоминание о родине матери, но их было слишком мало.

Цевет нахмурился, подрагивая ушами.

— Мы знаем, что гоблины придают особый смысл нэцкэ,[2] — он щелкнул лакированным ногтем по резной бусине, — но мы не знаем, в чем заключается этот смысл. Нам так же ничего не известно о гоблинских узлах.

— Есть ли в нашем доме человек, который знает? — Спросил Майя, вспомнив огромное количество темнокожих слуг, которых он видел в Алсетмерете.

— Ваше Высочество, — ответил Цевет, расцветая улыбкой, которой, как решил Майя, он выразил признательность за хорошую идею. — Мы спросим.

Через несколько минут он вернулся в сопровождении мужчины средних лет.

— Это Осхет, Ваше Высочество, — заявил Цевет, торжествующий как спаниель, притащивший хозяину мертвую утку. — Один из ваших садовников. Он приехал в Унтеленейс пять лет назад вместе с послом и остался на службе у Императора, чтобы ухаживать за баризанскими розами.

— Ваше Высочество, — пробормотал Осхет, опускаясь на колени и склонив голову.

Его кожа была почти идеально черной, волосы на голове он сбривал, а не просто стриг, что делало особенно заметными стальные кольца в ушах — известный даже Майе признак моряка.

— Пожалуйста, — сказал Майя, — встаньте.

Осхет послушно поднялся, он был на голову ниже Цевета, коренастый и мускулистый. Его руки до локтя были испещрены свежими и поджившими царапинами, а ногти окружены темной полоской грязи. Тяжелая челюсть и выпуклые глаза выдавали в нем типичного гоблина; Сетерис никогда не уставал напоминать, насколько повезло Майе унаследовать телосложение отца.

— Мер Асава объяснил наш вопрос? — Спросил Майя.

— Да, Серенити, — глаза Осхета были красно-оранжевого цвета, совершенно неожиданного на фоне темной кожи. Майя знал, что его бледно-серые глаза Драхада производили такое же странное впечатление. — Это нэцкэ, да?

— Да.

Майя взял со стола пергаментный свиток вместе с украшениями и протянул его Цевету, а тот передал Осхету. Грубые пальцы садовника бережно прикоснулись к шелку и бусине; они проследили линии узлов, резные насечки нэцкэ, чуть задержавшись на острой мордочке вырезанного из кости животного. Затем он вернул пергамент Цевету и сцепил руки за спиной.

— Ну, что? — Спросил Цевет.

— Это мангуст, — ответил Осхет.

— Простите? — Не понял Майя.

— Маленькое животное. Называется мангуст. Живет на южном побережье. Веселое и любопытное. Убивает змей и крыс. Его часто держат на кораблях. Приносит удачу.

Майя протянул руку, и Цевет вложил ему в ладонь пергаментную трубочку. Он внимательно осмотрел нэцкэ, изображавшего зверька, свернувшегося вокруг шнура, погладил подушечкой большого пальца его улыбающуюся мордочку.

— Что это значит? — Нетерпеливо поинтересовался Цевет.

Массивные плечи Осхета приподнялись и опустились.

— Пожелание удачи, — сказал он. — Подарок друга. У нас тоже есть нэцкэ, его подарил нам близкий друг, когда мы уезжали.

Он дернул шнур, завязанный вокруг пояса и вытянул из кармана резной диск. Он была немного больше мангуста, и Майя узнал его по символам, вырезанным на оборотной стороне, еще до того, как Осхет развернул и показал талисман: широкое улыбающееся лицо, узкие от смеха глаза, острый кончик языка бога Хотэя.

— Хотэй защищает, — объяснил Осхет. — Мангуст, это… — его лоб собрался морщинами в усилии подобрать нужное слово. — Пожелание великого счастья.

Майя хотел бы задать больше вопросов о нэцкэ, о корабле Осхета, о том, почему посол решил пожелать ему «великого счастья», но последовательный Цевет не позволил отклониться от темы.

— А узел?

— Узел тоже является важным сообщением, — сказал Осхет, убирая своего Хотэя в карман. — Это узел Императора.

— Что гласят протоколы? — Неуверенно спросил Майя. — Правильно ли будет разрезать узел?

Брови Осхета взлетели верх, а вздрогнувшие уши заставили зазвенеть серьги.

— В этом нет необходимости, Ваше Высочество. Потяните золотую бусину. Узел развяжется сам. — Он помолчал, а затем добавил. — Нэцкэ — это всегда дар. Всегда.