Анджей Савицкий - Апозиопезис Страница 13

— Я стояла на сцене и пела, позволив захватить себя рассказу, я буквально вжилась в роль. И мне казалось, что за моей спиной что-то нагромождается, в меня вонзились бесчисленные взгляды, и речь здесь не шла о публике или там хористках. Приближался кульминационный момент моей роли, я выдала из себя совершенно все. Еще я чувствовала мурашки на коже, жжение в средине головы, трудное для описания вдохновение. Так бывает всегда, когда меня охватывает музыка и пение, когда я соединяюсь с ними в одно целое.

— Мне такое знакомо, — буркнул Данил. — Так выглядит процесс перехода на ту сторону. Только мне это удается, благодаря машинке, привитой в организм; и подобное состояние я достигаю под влиянием электрического тока, а она это делает естественно. Огромный талант!

Примадонна глянула на инженера и наморщила брови. Но свой рассказ продолжила:

— Я должна была пропеть смерть и снизить голос в апозиопезисе. И вот тогда-то появился он. Все сверлящие меня взгляды исчезли, я же почувствовала волну ярости. Его ярости, некоей чудовищной тоски, печали, желания найти что-то утраченное. Он искал этого среди живых. И он прошел сквозь меня, словно я была всего лишь бестелесным призраком. Я никак не считалась — была всего лишь тропой. С каждым шагом он делался более материальным. Огромный мужчина, обнаженный, с ранами по всему телу, бесчисленными шрамами и вонзенными в спину медными трубками. Металлические проводники были поломаны, как будто бы он вырвался из медной паутины, разрывая ее и унося ее же клочья в теле. Брр, ужасно. Он разглядывался, как будто бы потерялся, но затем кого-то увидал или почуял, и вот туг его охватило бешенство. Больше ничего о нем я рассказать не могу. А после того я упала во тьму, холодную и глубокую, словно океан.

Генриетта улыбнулась, пожала примадонне пальцы.

— Vielen Dank, Fräulein Dowiakowska, — сказала она и повернулась к Данилу. — Прекрасная работа, herr инженер. Вас я тоже благодарю.

— И я! — Жених певицы уже успел подняться с пола и теперь тряс рукой Довнара. — Позволь же тебя обнять, спаситель. Пан спас нас из тяжелейшей ситуации, теперь я пана должник до гроба. Если бы у меня была какая-то возможность отплатить! Прошу обо мне не забывать, мы еще обязаны встретиться! Непременно!

Данил покачал головой, заставляя себя криво усмехнуться. Он махнул рукой и вышел из больничной палаты, пропустив Геню вперед. Закрывая двери перед носом все еще кланяющегося Климовича, он еще успел заметить взбешенный и наполненный ненавистью взгляд доктора Винингера. Выходит, в результате всего одной операции он заполучил приятеля и врага.

Варшава, 12 (24) ноября 1871 г.

На сей раз извозчика она не взяла, решив устроить себе прогулку, причем — быструю, чтобы хоть немного разогнать кровь в жилах. Самое время приняться за собственное состояние, вновь превратиться в твердого словно сталь прусского солдата из отборных отрядов пеших егерей. Отказалась Генриетта и от элегантного кринолина, надев простое, серое платье, единственным украшением которого был белый воротник. К этому высокие сапоги из жженой кожи, волосы поддерживаются двумя спрятанными под шляпкой длинными гвоздями, так что юнкер-девица чувствовала себя словно в мундире. Она прошлась вдоль Нового Швята[28] до самой улицы Хмельной, а потом прямо на Шлиску. Обходя немногочисленных прохожих, Генриетта браво щелкала каблуками. Только лишь приблизившись к подворотне небольшого, но ухоженного каменного дома инженера Довнара, девушка поняла, что всю дорогу размышляет именно о Даниле, а не о следствии.

Хорошо ли я делаю, удерживая поляка на расстоянии? А что ей оставалось? Не может она больше терпеть усиливающейся близости и доверенности в отношениях. Необходимо выбить из его головы всякие романы, да и у самой себя — тоже. Пора расстаться с мечтами о счастливой жизни под крылышком любящего мужчины. Хватит уже витать в облаках. Самое время твердо стать на земле и прекратить все эти идиотские любовные ухаживания. Вчера, после консультации в больнице, она сухо поблагодарила его за помощь, позволила провести себя до дома, а потом с гробовой миной попрощалась суровым, лишенным какого-либо тепла тоном, отправляя ухажера и приказывая ожидать последующих указаний. Генриетта надеялась, что Данил не услышал дрожи в ее голосе. Еще немножко, и она сломалась бы. Ведь ее так и подмывало положить свою ладонь ему на подбородок, провести пальцем по какому-нибудь из шрамов, прижаться к твердому металлу его груди и согреть ее собственным дыханием. Он же охватил бы ее рукой, погрузив лицо ей в волосы. А она подняла бы голову и завлекающе сощурила веки, и он поцеловал бы ее в твердые, хотя и распаленные губы. Тут Генриетта резко остановилась, возмущенная столь фривольными и необычными мечтаниями. Она грозно глянула на свое отражение в замерзшей луже[29]. На нее глядела мрачная воительница с багровым лицом и двумя винтами на лбу. Сегодня она их сознательно открыла, сознательно надела самую серенькую одежду. Она обязана была представить себя Данилу совершенно непривлекательной, холодной будто рыба прусской чиновницей. Гадкой, вредной, именно такой, о которой он должен как можно быстрее забыть.

Варшава. Улица Новы Швят. Фотография 1912 г.

Девушка вынула руку из серой муфточки и вытерла стекающую по щеке слезу. После чего яростно атаковала дверь, закрепленную в деревянных воротах. Дверь на удивление быстро открылась: в них стоял, наклонившись — поскольку в проеме не помещался — чернокожий великан. Алоизий оскалил белоснежные зубы в широченной улыбке после чего отвесил поясной поклон.

— Прекрасная дщерь германских господ, правителей на Поморье, в Кашубах и Жулавах, предутренняя звезда Бранденбурга, Нюрнберга, земель клодской, познаньской и брегов Рейна, лучи красоты которой милостиво освещают недостойного меня, а через мгновение осветят это жилище; будь же столь добра и прими выражения почтения от недостойного слуги, желающего отогреться в свете твоей улыбки… — отбивал поклоны негр.

— С самого утра пьете? — сморщила нос Генриетта, но ей не удалось сдержать улыбки. — Хватит комедию ломать, джинн. Чего ты хочешь?

— Мне хотелось бы просить, чтобы дамочка относилась к моему господину с несколько большей доброжелательностью или же предпочла окончательно с ним порвать отношения, — ответил тот, впуская гостью вовнутрь. — Уж очень меня беспокоит эмоциональное состояние, в котором находится мой принципал. Он страдает, неуверенность убивает его. Поглядите только сами на беднягу.

Генриетта очутилась на внутреннем дворе. Практически всю его площадь занимало чудного вида средство передвижения на тележке железнодорожного вагона. Данил стоял на платформе и валил молотом по металлическому листу, закрепляя тот на стальном скелете. Корпус только начал формироваться, но уже начинал походить на неуклюжего стального жука. Кожух частично прикрывал приводной механизм, состоявший из чугунной печи с паровым котлом, подключенного поршнем к ротору динамо-машины. Ее катушки блестели медным проводом словно корона всего металлического устройства. На носу тележки был смонтирован металлический трон с закрепленной над ним проволочной чашей, по которой и должен был протекать ток, выстреливающий в сидящего молниями разрядов.

Инженер то ли не видел гостьи, то ли делал вид, будто не видит. Он страстно размахивал кувалдой, складывая свое странное изобретение в единое целое. Генриетта неспешно обошла устройство, внимательно его оглядывая и делая вид, будто личность Данила ее ну абсолютно не интересует. Тот наконец-то бросил молот на землю.

— Алоизий, черт подери! Заклепки кончились! — рявкнул он. — Ты же собирался принести новый ящик! Так где он? Я не могу работать в таких условиях!

— Выглядит импозантно, — сообщила Генриетта, ни к кому конкретно не обращаясь.

— О, панна фон Кирххайм? — Данил изумленно поглядел на девушку, после чего спустился на землю. — Какая неожиданность, совершенно не ожидал вас. Добро пожаловать, чувствуйте себя как дома.

Он протянул измазанную маслом руку и по-мужски пожал ладонь Генриетты.

— Правда, красавец? — указал Довнар на механизм. — Впрочем, внешность совершенно не имеет значения, главное, что он станет истинной жемчужиной инженерии, занимающейся путешествиями между измерениями.

— Вообще-то о такой области техники я и не слышала, — осторожно заметила гостья.

— Я сам в ней пионер, а это вот — первое транспортное средство для таких путешествий. Именно потому он и является жемчужиной. Я назову его Скарабеем. Или нет, уж слишком напыщенно и экзальтированно. Нужно что-нибудь свойское. Какие у нас в Польше существуют жуки? Навозник! Так будет хорошо. С его помощью я открою необыкновенные вещи, заработаю славу и богатство. Но мне не хочется подобными мелочами морочить вам голову, у прусских дам-полицейских наверняка на уме более важные дела. Так чем я могу помочь?