Последний сын - Андреев Алексей Валерьевич Страница 13

— Вот, — он положил их на стол перед Теллем. — Возьмите учебники для Ханнеса.

Телль, не выпуская чашки из рук, покосился на книги.

— Там учебник иностранного языка лежит… — увидел он год издания на корешке книги, — старый какой!

— Все верно. Я его положил. Пусть Ханнес начнет заниматься им, — старик сел на табурет.

— Но иностранного сейчас нет. А то, что мы там когда-то учили — я уже забыл все, — признался Телль.

— Я помню, как его отменили в школах, — старик положил локоть на стол. — Но, может, когда-то все изменится. Мир большой, чтобы узнать его получше, нужен язык.

Поставив чашку, Телль осторожно поднялся со стула.

— Спасибо за чай.

Старик тоже встал.

— Спасибо за то, что занимались с сыном, — с теплотой сказал Телль. — Вы приходите. Ханнес будет очень рад.

Его слова тронули старика.

— Я постараюсь, — пообещал учитель.

Выходя из квартиры, Телль повернулся к нему. Смотреть на старика было тяжело.

— Простите меня.

Старик кивнул на двери других квартир и приложил палец к губам.

— Вы только сыну не говорите, пожалуйста, про то, куда вас вызывали, и что там было. Ханнес не должен чувствовать себя виноватым из-за ошибок взрослых, — шагнув к Теллю, прошептал учитель.

— Хорошо.

Подождав, пока Телль с учебниками подмышкой спустится по лестнице, старик закрыл дверь.

— Я был у твоего учителя, — вернувшись домой, сказал сыну Телль.

— Что с ним? Когда он придет? — загорелся Ханнес.

— Он прийти не сможет пока. Но, если он скоро не уедет, — обязательно придет. Он просил тебя учиться и передал книги.

С сожалением вздохнув, Ханнес взял учебники и отнес к себе в комнату.

Учителя Телль с Ханнесом ждали каждый день. Старик так и не пришел.

Борьба с горой

Телль просидел на кровати до утра. Он поднял голову на уличный свет за отошедшем от окна краем шторы, вытер ладонью лицо. Потом осторожно, чтобы не разбудить Фину, встал, шагнул к окну и поправил штору. Свет исчез.

Опустившись на пол возле кровати, Телль вытянул ноги, расстегнул ворот рубашки. Оказывается, он забыл вчера ее переодеть.

Может, им всем троим убежать? Ханнес — не Марк, да и сам Телль будет рядом с ним и Финой. Никакого другого выхода Телль не видел.

— Давно не спишь? — вопрос Фины вернул его из раздумий.

— Да уснешь тут… — Телль поднялся с пола на кровать.

— О чем ты думаешь?

— Вот только сейчас пришло в голову, — Телль выпрямил спину. — Знаешь, я ведь никому из наших детей так и не успел сказать, что люблю их. Простых, теплых слов они не слышали от меня.

Он тяжело выдохнул. Спина снова согнулась, голова опустилась.

— Что же делать? Не может так быть, чтобы не было выхода, — сказала Фина.

— Даже интернатов нет для таких детей.

— Как нет? Я же в интернате выросла. Не может быть, — Фина привстала на локоть.

— Ты в простом приюте выросла. И — когда это было? Для больных детей нет ничего, вот что мне сказали. А, для тех, кто остался без родителей, — не знаю. Я не спрашивал. Говорят, сейчас вообще ни на что нет денег.

В прихожей из радио заиграл гимн. В рабочие дни он игрался в шесть утра, в воскресенье — в восемь.

— Если накрыться подушкой, будет не слышно, — советовал жене Телль.

Сам он так и делал.

— В детдоме каждый день начинался с пения гимна, — отвечала Фина. — Мы стояли и пели. Весь наш класс. Весь детдом. Воскресенье или каникулы — мы стояли и пели. Что мне сейчас это радио?

Когда родился Боб, Фина выдернула из приемника провода, чтобы он не будил сына. Но оказалось, отключать радио запрещалось. Тогда Телль привязал к нему подушку, и в комнатах радио стало почти не слышно. Вставать без гимна было тяжело, несколько раз Телль чуть не опоздал на работу, но потом он привык сам подниматься вовремя. Подушка закрывала радиоприемник много лет, до тех пор, пока не выяснилось, что Ханнес потерял слух. Фина тогда решила ее снять, а Телль не захотел. Видимо, его слова услышал на лестничной площадке кто-то из соседей, потому что вскоре в дверь позвонил комендант дома.

С гимном Телль уже смирился. Он подошел к окну и отодвинул штору. Залитая утренним светом улица была пуста. Когда-то они с Финой любили гулять так рано.

Телль сел обратно на кровать. Фина тронула его за плечо.

— Слушай, а давай попробуем написать Нацлидеру? Всегда, когда он общается с нацией напрямую, и его о чем-то просят, выполняется.

Повернувшись к жене, Телль внимательно посмотрел на нее.

— Ты серьезно?

— Надо попробовать, — уверенно сказала Фина.

— Можно. Но — не будет ли хуже? Не засветимся ли мы?

— Здесь все способы хороши. Я не могу потерять Ханнеса. Если ты сомневаешься — напишу сама.

— Ты даже когда в приюте была, не писала, чтобы родителей вернули, — Телль действительно сомневался.

— Там нельзя так было делать, это считалось позорным. А вот, когда я выросла, то не писала, чтобы не сообщили в институт, на работу, — призналась Фина. — Сейчас я просто не знаю, что делать. Ведь у нас с тобой больше не будет деток.

Последние слова пронзили Телля. Он часто сам об этом думал, но Фина сказала так, что Телль почувствовал, как из него вырвут самое родное, самое близкое, самое дорогое.

— Давай все хорошо обдумаем. Не хотелось бы попасться на глаза, — тихо произнес он. — В любом случае, сейчас надо идти в инспекцию.

***

Пускать в инспекцию без вызова и записи Телля не хотели. Тогда он сказал, что ему нужно уточнить сроки получения предписания. Теллю выписали пропуск в канцелярию, но она была этажом ниже кабинета участкового инспектора. Чтобы попасть к нему, Телль попросил в канцелярии разрешение, и уже с ним отправился вниз к дежурному за новым пропуском.

Ожидая у кабинета инспектора своей очереди, Телль собирался с мыслями. Ему казалось: он сейчас все объяснит, и все станет на свои места. Ведь так не должно быть, это же несправедливо. Надо просто разложить все по полочкам: Ханнесу не требуется особый уход, он может учиться, и он хочет учиться. Его недостаток меньше той пользы, которую Ханнес может принести.

Когда Телль вошел в кабинет, его уверенность улетучилась перед сидящим за столом с папками и лампой человеком со значком Нацпартии на пиджаке.

Инспектор что-то отмечал в журнале. На звук закрывшейся двери он поднял голову.

— Вы же вчера приходили, — поправив очки, сказал инспектор.

— Да. Здравствуйте… — одна рука Телля держала кепку, а другая сжимала в кармане деньги. — Я вот по поводу сына. Решения по сыну. Может быть, есть какой-то другой выход?

Телль хотел, чтобы инспектор сказал ему что-то и этим своим ответом направил его в нужное русло.

Но инспектор молча смотрел на Телля, держа руки на открытом журнале.

— Может, нужно заплатить, чтобы решение отменили… — осторожно предложил Телль. — Выкупить там…

— Что? — вдруг спросил инспектор.

Телль заметил, как тот напрягся.

— Ну, если у государства нет средств, чтобы помогать таким детям, то, может, родители сами?

— Это кто ж вам такое сказал?

В вопросе инспектора Телль услышал удивление.

— Никто, — пожал плечами Телль.

— Интересное предложение, — откинулся на спинку кресла инспектор. — Нет, ну, действительно интересное.

Телля насторожило то, как его слова были восприняты.

— Тогда… Кому писать заявление? Или вы сами можете этот вопрос решить?

— Решение комиссией уже принято, и отменить его я не могу, — невинно произнес инспектор.

Он с любопытством ждал, что теперь скажет посетитель.

— Неужели никак? — до конца не хотел верить Телль.

— Никак, — убедительно сказал инспектор. — Решение принято.

— Его можно отменить.

Инспектор поднялся с кресла. Ему надоело сидеть, да и посетитель был уже неинтересен.

— Никто решение отменять не станет. Оно задокументировано. У комиссии нет полномочий отменять его. Только принимать.