Чистилище. Янычар - Золотько Александр Карлович Страница 16

– Я не знаю. Но что-то мне подсказывает…

– Подсказывает ему… – буркнул Утес. – Я и сам знаю, что именно тебе подсказывает…

Было обидно, честное слово. Он сам выбрал этот проклятый Узел-три из списка убежищ. Лучше, конечно, было бы разместиться где-то в пределах МКАД, но там все места были расписаны между серьезными людьми, родными и близкими серьезных людей. В Кремлевский бункер и в Раменки Утес даже и не рассчитывал попасть – не вышел чином. К тому же он всегда мечтал стать независимым руководителем. Понимал, что удельные княжества нынче не в моде, что мечта его относится к разряду несбыточных, но все равно очень хотел стать эдаким князьком. Чтобы никого над головой. Потому и выбрал этот медвежий угол, что никто из очень серьезных людей сюда не собирался. Полгода поцарствовать – это тоже неплохо. Очень неплохо. Тем более что он, став руководителем Узла-три, получил возможность влиять на составление списка спасенных. И это здорово подняло его в глазах окружающих.

Он не просто так собрался отсиживаться. Он успел подсуетиться и собрать в грузовик кое-какие ценности – от икон до старинного серебра. Даже пара-тройка яиц Фаберже была в его коллекции. Владельцы некоторых раритетов попали в список, владельцы некоторых – просто были вынуждены уступить напору неизвестных вооруженных людей в масках. Пусть жалуются в полицию. В шесть часов вечера после войны.

Этот мир может сколько угодно корчиться в агонии, но после того, как все закончится и человечки снова выйдут на свежий воздух, все должно вернуться на свои места: люди, настоящие люди, – на свои, быдло – на свои. А умные настоящие люди должны подняться куда выше, чем были до эпидемии. Это – логично. Это – правильно. Это – честно и справедливо.

Но теперь вдруг какой-то полковник смеет разговаривать с Утесом в таком тоне, намекать нагло, что имеет право на что-то, кроме как выполнять приказы. Наказывать. Таких нужно наказывать.

Никита Ильич, всегда тонко чувствовавший настроение начальника, за что, собственно, был включен в список вместе со своей семьей и даже с любовницей, наклонился к шефу и предложил позвонить командиру бригады прикрытия.

– У меня телефончик есть, если что. Я заранее взял, – доверительным тоном сообщил Никита Ильич. – Звякну, сошлюсь на… ну вы понимаете, так этого полковника через полчаса вынесут из бункера вперед ногами. Это точно!

– Точно… – передразнил помощника Утес. – Точно, видите ли! А ты подумал, дурья башка, что будет с бункером, если начнется заваруха? Номер телефона командира бригады нам дали, если возникнет проблема по дороге сюда. Если народ не смогу удержать в узде перед эпидемией. Там шоссе танками почистить, толпу разогнать. А тут что? И к тому же комбрига-то ведь тоже в списке нет. Понимаешь? Если мы его сюда вызовем, то он вопросы начнет задавать, а потом… Потом и сам захочет в бункере спрятаться. Ты бы как поступил, Ильич?

– Не знаю, – честно сказал Никита Ильич. Насколько мог – честно. Он и на самом деле не знал, как поступил бы в подобной ситуации. С одной стороны – приказ. С другой – жизнь. И что тут думать? Жизнь – она такая штука, что выбирать не приходится.

– Значит так, – подумав, сказал Утес. – Сейчас давай к грузовикам, пусть солдатики выгружаются и оцепят район. Колонну пусть оцепят, за лесом наблюдают. Понял?

– Понял. Как не понять… – Никита Ильич немного постоял на месте, потом пошел к грузовикам, стоявшим за деревьями на лесной дороге.

Сука. Оцепление, значит? Решил свидетеля отослать, чтобы договариваться не мешал. Что он полковнику пообещает? Амнистию и картинку из своего грузовика?

– Слышь, полковник, – сказал Утес, когда помощник скрылся за деревьями. – Слышишь меня?

– Слышу, – ответил полковник, на втором мониторе наблюдая, как помощник Утеса подошел к колонне и из грузовиков стали выпрыгивать солдаты. – Решили армейцев привлечь? У вас их сколько? Смотрю – около двух рот? Так? Спецназ или обычные войска?

– Две роты из Таманской и взвод десантников, – не стал скрывать Утес. В начале сложных переговоров полезно продемонстрировать честность и желание сотрудничать. – Но их я могу отправить, если что. Если хочешь – их места себе забери. И кто там с тобой. Что бы ты там уже ни натворил – спишем. Я серьезно. Будто и не было ничего. Ты пропускаешь меня и людей в бункер…

– Нет. Извините. Свободных мест нет, – сказал полковник.

Его дочка сейчас у подруги в Москве. Может, еще лежит в постели. Или пьет кофе на кухне. Или уже едет в метро к автовокзалу. Ради спасения ее жизни полковник не пошевелил даже пальцем. Потому что на него смотрели. Потому что он должен был… Он обязан был показать своим людям… Он отдал приказ и сам не имел права его нарушить. А этот Утес… Он предлагает торговлю? Амнистию предлагает?

– Свободных мест нет, – повторил полковник.

– Ты не понял. – Утес оглянулся на дорогу, между деревьями мелькали фигуры солдат, взревел двигатель БТР, с оглушительным треском сломалось дерево. – Это все – на несколько месяцев. Ты же сам знаешь. Можешь и дальше спорить, но ведь после всего…

– Это ты не понял, Утес, – оборвал его полковник. – Ресурса бункера хватит на полгода. А потом – все равно придется умирать. Это тебе понятно? Хоть так, хоть так. Думаешь, успеем создать вакцину? А кто-то успел? В Америке кто-то выжил? Есть связь с президентским бункером? Не в курсе? Ну так и не начинай.

– Послушай…

– Нет, это ты слушай. Мы строили этот бункер. Мои люди его строили, оборудовали, отделывали. А их… Ты же видел приказ? В нем есть ты; твоя семья, я уверен, в нем тоже есть. Министры-капиталисты… А моих людей в нем нет. И семей наших в нем нет. Это честно? Ты предлагаешь мне от щедрот своих три сотни мест в моем же бункере? А не пошел бы ты на фиг, Утес? Люди записывались к тебе на прием, наверное, сидели в приемной, ожидали, пока ты не снизойдешь… Все было для тебя! Поцеловал задницу кому-то в Кремле и заслужил право жить дальше. Только приема нет сегодня. Приходите завтра!

Полковник говорил, не отрывая взгляда от экрана монитора. Видел, как неуверенная ухмылка Утеса превращается в оскал.

«Давай-давай, – мысленно подбодрил Утеса полковник. – Взорвись. Ударь ногой в ворота, выплесни злость…»

Но Утес умел держать себя в руках, иначе не достиг бы своего нынешнего положения, не попал бы в спасительный список.

– Ты с ума сошел, полковник, – прошипел Утес в переговорное устройство. – Ты знаешь, что в колонне – женщины и дети? Почти тысяча женщин и детей. Их жизни будут на твоей совести…

– Не пробьешь, даже не старайся. У меня тут тоже женщины и дети. Наши женщины и дети. Они не ходили на фуршеты и не учились в частных лицеях… Но они будут жить. И я не стану менять их жизни на жизни миллионов других женщин и детей…

– Врешь! Ты же не зверь. Ты же офицер. Ты вон присягу нарушил, чтобы свою семью спасти. Не нужно мне врать про всех остальных… Ты спасал себя и свою семью, а остальных… остальных ты, получается подкупил, иначе у тебя ничего бы не получилось с Узлом-три. Ты купил своих солдатиков и офицеров, полковник! И чем ты лучше меня?

Офицеры в центральном посту смотрели, не отрываясь, на полковника, Иванченко чувствовал их взгляды, и ему казалось, что по его лицу скользят сейчас точки лазерных прицелов.

– Знаешь, чем я лучше? – спросил полковник. – Я лучше, потому что внутри бункера. А ты – снаружи. Сколько у тебя еще времени? Час? Полчаса? Тебе из Москвы сообщают состояние дел? Нет? Или уже началось, а ты не знаешь?

Утес оглянулся затравленно на дорогу, еще ближе наклонился к переговорному устройству, на экране было похоже, что он целует металлическую коробку, выкрашенную в зеленый цвет.

– Полковник… давай так. Десять мест. Выдели мне десять мест. – Утес снова оглянулся на дорогу. – Всего десять мест. И я…

– Нет.

– Хорошо. – Утес вытащил из кармана платок и вытер лицо, шею и затылок. – Только одно место. Для меня. На полу, черт с тобой, в подвале, на складе… Я уборщиком буду. Я… Меня одного впусти… Я тебя прошу! Я не хочу умирать… Я…