Александр Карпенко - Гребцы галеры Страница 17

Зеленовато-бледный Патрик выбрался навстречу нам из кустов, вытирая рот клетчатым носовым платком. Руки его тряслись так, что потребовалось с пяток попыток, чтобы попасть ключом в прорезь замка зажигания.

Колеса с визгом провернулись на мокром песке, стукнули отброшенные назад мелкие камушки, и мы заторопились прочь от страшного места.

— Доктор, а доктор!

— Чего еще тебе, Шура?

— А вызовочек-то, похоже, вполне профильный образовался.

— Ты о чем?

— Нормальный человек, поди-ка, такого не сотворит.

Мышка чуфыкнула устало, поскребла задней лапкой под левой лопаткой и вздохнула:

— Знаешь, Шура, чем больше я на вас, двуногих, смотрю, тем больше удивляюсь. Похоже, ваше самое любимое в жизни занятие — душить котят, топить щенков и обрывать крылья насекомым.

Каждый год приходят устраиваться на «Скорую» молодые ребята и девчата, привлеченные романтикой выездной работы. Они наслушались во время учебы баек от тех, кто уже успел поездить, о спасенных тяжелых больных и сложных диагностических случаях, о веселых приключениях и неунывающем скоропомощном народе. Они молоды и любопытны, рвутся в дело, им все интересно.

Их ждут бессонные ночи, рев сирены на перекрестках, надежда и вера на лицах озабоченно встречающих у дверей людей, заполненные суетой приемные покои.

А еще — неудобные носилки, которые тащить придется с бог знает какого этажа на своем горбу, бессмысленные вызовы к тем, кто мог бы благополучно обойтись таблеткой анальгина, пьяная блевотина на полу салона, нецензурная брань и жалобы на лечение от тех, кого только что спасали, угрозы наркоманов и смрад полуразложившихся трупов.

Я много лет тяну скоропомощную лямку и не жду нового вызова с нетерпением, выйдя из того возраста, когда размазанные по асфальту мозги вызывают интерес. Уже давным-давно мне это противно и скучно наблюдать. Но, очутившись тут, на какое-то время оказался в положении той жадной до нового молодежи, удивляясь непривычным чудесам.

А чудеса — они что? Просто рамка. А картина — все та же. Вот эта замученная женщина — романтика? Какой вам еще романтики нужно?

Глава двенадцатая

Любите вы дорогу? Я так люблю. А иначе что мне делать в кабине целыми днями? Казалось бы, обзаведись романом потолще, заляг на носилки, сверни шинелку под голову — и читай. Не хочешь читать — спи все свободное время. Его не так много, чтоб не использовать его с толком. Вот как начальница использует.

Я подозреваю, что в ее мягком пушистом брюшке скрыт некий потайной выключатель, позволяющий ей, забравшись на спальное место, начинать задрыханство, едва донеся голову до подушки. Или даже не донеся — еще в полете.

Ценное качество для выездного работника. Я, в общем-то, и сам так умею, что естественно при моем скоропомощном стаже. Где угодно и как угодно — хоть вверх ногами.

Но не всегда пользуюсь выпавшей минуткой. Дело даже не в солидарности с водителем, которому тоскливо целыми днями торчать за баранкой одному, не имея того, с кем можно почесать языком. И не в желании почесать им самому. Просто люблю дорогу.

Пилоту — ему оно по должности положено, иначе такую профессию выбирать ни к чему. А вот откуда это у меня — сам не знаю. Не всегда так было, кстати. Сперва, в начале моей работы на «Скорой», просто не до дороги было. Меня тошнило, мутило и укачивало. Таблетки в аэропорту коробками закупал.

Потом, уже адаптировавшись, зевал от скуки, ожидая с нетерпением конца длинных перегонов. Далее научился дрыхнуть на ходу, и рейсы стали субъективно короче. Многие так и застревают на этой стадии. Моя первая начальница даже подушку с собой возила. И последняя, которая сейчас сопит в перчаточном ящике, верно, развлекалась бы таким манером бесконечно, да мешает избыточная общительность и неуемное любопытство.

Прошло время, и я с удивлением стал замечать за собой, что не валюсь на капот сразу, как только сдам больного. Вместо того все больше и дольше сижу, положа ногу на ногу и закинув за голову руки, покуриваю, изредка перебрасываясь парой-тройкой словечек с пилотом, любуюсь дорогой.

Дорога — она разная. Даже одна и та же трасса, наезженная сотнями рейсов, всякий раз предстает в ином обличье. То она чистенькая, умытая, розовеет в раннем, еще не рыжем, а кровянисто-темном солнышке, то пестрая от осеннего листа, который метет острый боковой ветер в кислую слякоть. То обрамлена полосами нежной, светлой, прохладной весенней зелени, то тонет в снегу, падающем рваной тяжелой метелью, комьями осыпающемся с ветвей. То она раскаленная, пыльная, слепящая отраженными гладким покрытием лучами, то растворяется в серой туманной дымке, и дождь отскакивает от нее крупными холодными дробинками. А ночью после дождя от луны на асфальте, как на море, тянется к тебе лунная дорожка. Есть поверье, что пройтись по лунной тропинке к счастью. А она все обманывает, убегая из-под колес, дразня своей недостижимостью…

Обрывочки мыслей о дороге то сплетаются, то расплетаются, помалу складываясь в рифмованные строчки, Они сперва корявые, нескладные:

Если жить тебе стало трудно, если жизнь показалась убогой,Выйди, вечером на дорогу — на дороге всегда помогут.

Чепуха какая-то. Чуть приспускаю боковое стекло, запаливаю сигаретку, нагло пользуясь тем, что начальница дрыхнет. Мы плутаем среди мелких перелесков по извилистой грунтовке. Запах цветущего клевера не в силах заглушить даже табачный дым. Клевер здесь почему-то ярко-голубой, и, глядя на залитые им луга, кажется, что это качается отражение яркого неба в спокойной воде озер.

Свет в асфальте вечернем тает,Встанешь рядом, поднимешь руку,И замрет грузовик у края…

Нет, не то. Не то и не так. А пахнет-то, пахнет! Совсем как дома. Лечь бы сейчас в траву и лежать на спине долго-долго, провожая взглядом прозрачные перья медленно плывущих облаков… Может, остановить машину да лечь? Вот просто лечь да лежать, и гори все синим пламенем…

Пошарил за сиденьем, потом за другим, с сожалением понюхал пустую бутылку. Отправил ее в окошко, окурок — за ней. Окурок унесло назад, он долго катился по асфальту, рассыпая оранжевые искры. Путаница образов неожиданно выстроилась в отчетливую картинку, будто фишки в детской мозаике, и вдруг стихотворение предстало совершенно законченным. Словно не я его придумал, а оно всегда было именно таким, только разорванным на кусочки, которые следовало правильно сложить.

Я так упивался строчками, родившимися совершенно неожиданно, что не обратил внимания на то, что мышка давно уже проснулась и, пристроившись напротив, внимательно меня разглядывает.

— Шура, что ты там бормочешь?

— А? — не сразу включился я.

— Полностью погружен в себя. На внешние раздражители реагирует неадекватно. Взгляд отсутствующий. Наводит на мысли, знаешь ли. То середь ночи с кем-то беседуешь, то этакий вот аутизм… Может, попросить Абраамыча? Он тебя в спокойную палату определит, где больных поменьше, — подначивала Рат. — Нет, правда, что с тобой?

— Стихотворение вот сочиняю.

Люси отпрыгнула в притворном испуге на самый дальний от меня конец приборной доски.

— Ну, если это не продуктивная симптоматика, то я — торфяной суслик, клянусь шерстью на моем хвосте!

— Не много же ты потеряешь, в случае чего. Сразу видать закоренелую клятвопреступницу.

— Положим, пару волосков там найти можно — никак выщипать не соберусь. Совсем за собой следить перестала. Все потому, что мужики на бригаде такие — не ухаживают за дамой, вот и неохота за внешностью доглядывать. Может, ты хоть мне стихи посвятил?

— Увы, нет, — ответил я честно.

— Все равно огласи.

— Вы бы сперва за рацию подержались, господа, — встрял в разговор Патрик, — не переменилось ли чего.

— Разумно, — согласилась наша миниатюрная командирша и повелела отзвониться на Центр.

— Все в порядке, — бросил я трубку, — по-прежнему возврат на базу. Читать, что ли?

Мышка кивнула.

Я начал:

Руку поднимешь — у края замрет грузовик.Синий степной горизонт, как надежда, далек.Каждый живет так, как жить в этой жизни привык,Веря, что кто-то зажег для него огонек.Где-то он есть. И стремишься его ты искать.Где-то он есть. Но не можешь его ты найти.И ты встаешь, приготовившись руку поднять,Возле дороги. У края. В начале пути.Пахнет мазутом. К бетону прилипла звезда.Ленту разметки резина протектора жрет.Мы отправляемся, сами не зная кудаВ даль. В неизвестность. К огню, что, наверное, ждет.

— Нет, все-таки у вас с этим делом намного лучше, — вздохнула Рат по окончании декламации, — счастливый вы, двуногие, народ. Талантливый. Сколько у вас чудесных стихов! Когда я была там, у вас, в Мичигане…