Лао Шэ - Избранное Страница 18

— Не беспокойся обо мне, посмотри лучше на себя, — сказал он и поспешил в дом.

Только теперь Сянцзы почувствовал боль; у него были разбиты оба колена, правый локоть, и все лицо в крови. Не зная, что делать, он присел на каменную ступеньку и тупо уставился на сломанную коляску. У совершенно новой черной лакированной коляски безобразно торчали сломанные ручки с обнаженной белой сердцевиной. Коляска напоминала красивую куклу, у которой оторвали ноги.

— Сянцзы! — громко окликнула его служанка Гаома. — Куда ты запропастился?

Он не отзывался. Эти белые осколки дерева словно вонзились ему в самое сердце!

— Да ты что здесь притаился? Перепугал меня до смерти, — продолжала Гаома. — Пойдем, господин зовет!

Когда Гаома передавала что-нибудь, она тут же высказывала свое отношение к делу; получалось это очень непосредственно, однако понять ее было не всегда легко.

Гаома была вдова лет тридцати трех, шустрая, добросовестная, работящая. В других домах были недовольны тем, что она слишком разговорчива. Зато в доме Цао полюбили эту опрятную, смышленую женщину. Она служила у них уже более двух лет, и, когда семья Цао выезжала куда-нибудь, ее всегда брали с собой.

— Господин зовет тебя! — повторила она.

Когда Сянцзы поднялся, она увидела кровь на его лице.

— Ой, страх-то какой! Что случилось? Что ж ты сидишь? Будет у тебя заражение крови, тогда узнаешь. Иди скорей! У господина есть лекарство!

Сянцзы шел впереди, Гаома, журя его, следовала за ним. Они вместе вошли в кабинет, где госпожа бинтовала руку мужа. При виде Сянцзы она так и ахнула.

— Госпожа, этот негодник здорово расшибся, — сказала Гаома, словно боясь, что хозяйка сама не заметит. Она быстро налила в таз холодной воды и затараторила: — Я знала, что этим кончится. Всегда летит как бешеный. Это рано или поздно должно было случиться. Вот и случилось. Ты чего стоишь, не умываешься? Умойся скорее, приложи лекарство. Ну!

Сянцзы стоял не шевелясь, поддерживая рукой правый локоть. Просто невероятно, как это он, деревенский парень с окровавленным лицом, попал в такой чистый и красивый кабинет. Все, казалось, поняли его мысли, даже Гаома затихла.

— Господин, найдите себе другого рикшу, — проговорил Сянцзы тихим, но твердым голосом и опустил голову. — Мое жалованье за этот месяц пусть пойдет на починку коляски; сломаны ручки, с левой стороны разбит фонарь, остальное в порядке.

— Прежде обмой раны и приложи лекарство, а потом потолкуем, — ответил господин Цао, глядя на свою забинтованную руку.

— Да, да, умойся сначала, — снова зачастила Гаома. — Ведь господин тебе ничего не говорит, так и не суйся раньше времени.

Однако Сянцзы не шевельнулся.

— Не нужно мне ничего, и так заживет. Что я за рикша! Вы мне дали постоянную работу, а я сломал коляску, ушиб вас…

Он не мог выразить словами свои переживания, но мука звучала в его голосе, Сянцзы чуть не плакал. Лишиться места, отдать заработанные деньги — для него это было равносильно самоубийству. Но честь казалась ему сейчас важнее жизни: ведь пострадал не кто-нибудь, а господин Цао! Случись это с госпожой Ян, он бы и ухом не повел. С ней он мог вести себя по-уличному грубо: раз она не считает его человеком, нечего разводить церемонии. Для нее главное деньги, так стоит ли говорить о приличиях? Но ведь господин Цао совсем другой человек. И сейчас Сянцзы был готов пожертвовать даже своими деньгами, лишь бы сохранить честь. Он ни на кого не роптал, только на свою судьбу. Он думал, что уйдет из дому Цао и никогда больше не возьмется за коляску. Его собственная жизнь ничего не стоит, и ею можно рисковать. Но жизнь других людей? Что, если он расшибет кого-нибудь насмерть? Прежде его не тревожили подобные мысли, но теперь, когда пострадал господин Цао, Сянцзы был в отчаянии.

Видно, придется ему расстаться со своим опасным ремеслом, которое он считал самым лучшим и самым надежным. Но это значит проститься со своей мечтой. Ему казалось, что вся его жизнь пошла прахом. Теперь нечего и думать о том, чтобы стать первоклассным рикшей. Напрасно он вырос таким верзилой. Раньше, перевозя случайных пассажиров, он бесцеремонно отбивал заработок у других, вызывая общее негодование. Но ведь он поступал так лишь потому, что мечтал купить коляску. Тогда у него было оправдание. А сейчас? Натворить столько бед, нанявшись на постоянную работу! Что скажут люди, когда узнают, что он расшиб человека, сломал коляску… Какой из него рикша?! Нет, он не станет ждать, пока господин Цао выгонит его, лучше уйти самому.

— Умойся, Сянцзы, — услышал он вдруг голос господина Цао. — Зачем тебе уходить? Это не твоя вина. Когда выгружают на дороге камни, надо выставлять красный фонарь. Обмой раны, — повторил он, — и смажь лекарством.

— Верно говорит господин, — снова вмешалась Гаома. — Тебе, Сянцзы, должно быть стыдно. Ведь ты ушиб господина! Но раз господин говорит, что не твоя вина, — не расстраивайся! Поглядите на него — такой большой, здоровый, а сам как ребенок. До чего разволновался! Скажите ему что-нибудь, госпожа, пусть успокоится!

Гаома тараторила, как заведенная.

— Умойся поскорее, — промолвила госпожа Цао. — На тебя смотреть страшно.

Сянцзы все еще не мог прийти в себя, но, сообразив, что госпожа боится крови, вынес таз из кабинета и ополоснул лицо несколькими пригоршнями воды. Гаома с лекарством ждала его в комнате.

— А руки и ноги? — спросила она, смазав Сянцзы лицо.

— Да ничего…

Господа ушли отдыхать. Гаома с пузырьком в руках проводила Сянцзы, но, вместо того чтобы уйти, остановилась у порога и снова заговорила:

— Смажь все ссадины лекарством. Послушай, не стоит убиваться из-за такого пустяка. Раньше, когда был жив муж, я тоже часто бросала работу. Очень уж я уставала, а мужу ни до чего не было дела, и меня это злило. Все молодые вспыльчивы! Скажут тебе слово, и берешь расчет. Тот, кто собственным потом зарабатывает на жизнь, вовсе не раб. У них — поганые деньги, а у меня — гордость. Барыням я, видите ли, не угождала! Но сейчас я куда покладистее. Муж умер, исчезли заботы, и характер стал лучше. Девятого сентября будет три года, как я здесь служу. Хоть чаевых перепадает мало, зато хозяева к нашему брату относятся неплохо. Мы, конечно, работаем ради денег, но все надо делать с умом. Если бегать от одного хозяина к другому, полгода можно проболтаться, а какой из этого толк? Лучше всего, если хозяин хороший, продержаться у него подольше. Чаевых мало, зато работа постоянная, хотя понемногу, а можно поднакопить деньжат. Хозяин молчит, и ты молчи. К чему лезть на рожон? Не думай, я не для них стараюсь. Ты мне как младший брат. В молодости можно погорячиться, но тебе этого делать не стоит. Упрямством сыт не будешь! Экий ты простак… Я бы на твоем месте поработала здесь подольше. Это ведь лучше, чем целыми днями болтаться без пристанища. Я не о них, о тебе пекусь. Мы ведь с тобой друзья! — Гаома перевела дух. — Ну ладно. До завтра. Не упрямься. Я человек откровенный. Что думаю, то и говорю.

Сянцзы чувствовал острую боль в локте и долго не мог уснуть. Он многое передумал за эту ночь и понял, что Гаома права. Все ерунда, истина в деньгах. Накопит денег, купит коляску. «Упрямством сыт не будешь!» — с этой мыслью он спокойно уснул.

Глава восьмая

Господин Цао починил коляску, ничего не удержав с Сянцзы. Госпожа дала ему таблетки, но он не стал их принимать. Об уходе Сянцзы больше не заговаривал. Несколько дней он чувствовал себя неловко, но потом понял, что Гаома права, и успокоился.

Жизнь снова вошла в колею. Сянцзы постепенно забыл об этой неприятности, и в душе его опять проснулись надежды. Глаза Сянцзы загорались, когда он, оставшись один в комнате, думал о том, как скопит денег и купит коляску. Сянцзы не был силен в арифметике и постоянно про себя или вслух упражнялся в вычислениях. Голова его была все время забита цифрами, хотя они не имели прямого отношения к наличным его деньгам.

Сянцзы относился к Гаома с уважением. Эта женщина казалась ему умнее и сообразительнее многих мужчин: она знала жизнь. Он не заговаривал с ней первым, но, встречаясь во дворе или в доме, охотно выслушивал ее, если она хотела что-нибудь сказать. Он подолгу раздумывал над каждым ее словом и всякий раз при встрече глуповато улыбался, выражая этим свою почтительность. Ей это доставляло видимое удовольствие, и она всегда находила для него время, как бы ни была занята. Однако Сянцзы не решался давать деньги в рост, как советовала ему Гаома. Получать проценты, конечно, неплохо, но дело это сопряжено с риском. Тем не менее Сянцзы охотно прислушивался к рассуждениям Гаома: ему хотелось перенять ее житейский опыт, чтобы лучше во всем разбираться. Но он не мог расстаться со старыми предубеждениями: отдавать свои деньги в чужие руки даже на время просто не было сил!