Энтони Берджесс - Сумасшедшее семя Страница 18

Глава 8

— Что они с нами сделают? — спросил Тристрам.

Глаза привыкли к темноте, он сумел разглядеть рядом косоглазого монгола, который сотни лет назад называл ему свое имя на взбунтовавшейся улице, — Джо Блэклок. Из других заключенных одни по-шахтерски распластаны — сидеть было не на чем, — другие стены подпирают. Одного старика, прежде флегматика, обуял лихорадочный приступ; вцепившись в прутья решетки, он кричал в коридор:

— Я оставил включенной плиту. Дайте мне пойти домой и выключить. Я сразу же вернусь, честно, — а теперь лежал в изнеможении на холодных плитах.

— Что сделают? — переспросил Джо Блэклок. — Никого не пропустят, насколько я знаю. Насколько я знаю, одних выпустят, других оставят. Правда, Фрэнк?

— Зачинщиков взяли за дело, — сказал Фрэнк, сухопарый, высокий. — Мы все Гарри твердили, это пустая трата времени. Не надо бы этого делать. Смотри, куда это нас привело. Смотри, куда это его привело.

— Кого? — спросил Тристрам. — Куда?

— Он себя называет лидером забастовки Теперь крепко потрудится ни за что ни про что. Может, и хуже того, гайки кругом ведь все туже закручиваются. — Он наставил на Тристрама палец на манер пистолета. — И тебе может быть то же самое, — сказал он. — Кх-кх.

— Ко мне это никакого отношения не имеет, — в тридцатый раз сказал Тристрам. — Меня просто в толпу затянуло. Все это ошибка, я вам повторяю.

— Правильно. Им и скажешь, когда за тобой придут. — Потом Фрэнк ушел в угол мочиться. Вся камера уютно пропахла мочой. Мужчина средних лет с седым хохолком на макушке, с безумным, как у проповедника, видом, подошел к Тристраму и сказал:

— Вы себя выдаете, как только рот открываете, мистер. Благослови ваше сердце и душу, они вас признали интеллектуалом, как только вы там появились. Я вас считаю поистине храбрым так или иначе, раз вы за рабочих вступились. Придут лучшие времена, вам воздастся, попомните мои слова.

— Но я за них не вступался, — едва не заплакал Тристрам. — Не вступался.

— Ах, — сказал голос в углу, — я чую шаги, воистину мыслю.

В коридоре зажегся свет, сырой, как яйцо; к камере протопали ботинки. Старик с пола взмолился:

— Я только хочу ее выключить. Я быстро.

Прутья решетки, мертво-черные при включенном свете, откровенно им всем ухмыльнулись. Двое серых, молодые вооруженные головорезы, ухмыльнулись из-за ухмыляющейся решетки. Выстрелили болты, заскрежетал ключ, поворачиваясь, решетчатая дверь открылась.

— Хорошо, — сказал один серый, молодой парень, перетасовывая колоду удостоверений личности. — Эти я обратно отдаю, ясно? Те, кому я их отдам, могут проваливать и больше не дурить. Хорошо. Аарон, Адис, Барбер, Вивиан, Виллис…

— Ну чего я такого плохого сделал, черт побери? — сказал Джо Блэклок.

— …Вильсон, Вильсон, Вильсон, Мохаммед Дауд, Джилл, Джонс, Дилк…

Мужчин быстро хватали и грубо выталкивали на свободу.

— …Доддс, Дэвенпорт, Ивенс, Коллинз, Линдсей, Лоури…

Камера быстро пустела.

— …Макинтош, Морган, Мэйфилд, Норвуд, О’Коннор…

— Я вернусь, — сказал трясущийся старик, беря свое удостоверение, — сразу, как только выключу. Спасибо, ребята.

— …Пейджет, Радзинович, Смит, Снайдер, Такер, Тейлор, Франклин, Фэрбразер, Хокни…

— Тут какая-то ошибка, — закричал Тристрам. — Я на «Ф».

— …Хамидин, Чанг, Эндор, Юкак. Все. Ты кто, парень? — спросил серый Тристрама.

Тристрам сообщил.

— Ну, ты тут остаешься, вот так.

— Я требую встречи с начальником, — потребовал Тристрам. — Я требую разрешения связаться с моим братом. Дайте мне позвонить жене. Я напишу Министру Внутренних Дел.

— Пиши, вреда не будет, — сказал серый. — Может, начнешь писать — утихомиришься. Давай, парень. Пиши.

Глава 9

— Ух ты, — прогудел Шонни, — слава Богу Всевышнему, поглядите-ка, кто тут. Моя собственная малышка свояченица. Благослови и спаси нас Бог, выглядит ни единым днем старше, чем при нашем последнем свидании, а с тех пор, должно быть, минуло целых три года. Входи, входи, добро пожаловать. — Он подозрительно высунулся, продолжая: — Я зла ему не желаю, однако, надеюсь, ты не притащила с собой того самого страшного человека; видно, есть что-то такое в самом его виде, отчего у меня волосы дыбом встают да оскомина на зубах.

Беатрис-Джоанна с улыбкой качнула головой. Шонни был созданием из баснословного прошлого — открытый, прямой, честный, мужественный, с загорелым, грубым, добродушным, лунообразным лицом, неожиданными льдисто-голубыми глазами, с верхней обезьяньей губой и мясисто обвисшей нижней; тело крупное, в мешковатой фермерской одежде.

— Мевис! — крикнул он. — Мевис!

И в крошечной прихожей появилась Мевис, на шесть лет старше Беатрис-Джоанны, с такими же волосами цвета сидра, глаза карие в крапинку, руки-ноги длинные, большие.

— У меня не было времени предупредить, — сказала Беатрис-Джоанна, целуя сестру. — Я уехала в спешке.

— Самое место, откуда бы надо поспешно уехать, — сказал Шонни, подхватив ее сумку, — этот самый ужасный огромный метрополис, да пошлет ему Бог дурных снов.

— Бедный маленький Роджер, — сказала Мевис, обняв сестру, ведя ее в гостиную. — Какой стыд.

Комната была не намного больше гостиной в квартире Фоксов, но, казалось, дышала простором и кислородом.

Шонни сказал:

— Прежде чем двинемся дальше, надо чего-нибудь выпить, — и открыл потайную дверцу, продемонстрировав взвод бутылок. — Такого никогда не купишь за те двадцать крон, что выкладываешь за четверть пинты в той самой погруженной во мрак карциноме, которую ты покинула, разрази ее Бог. — И поднял бутылку к электрическому свету. — Сливовица моего собственного изготовления, — сказал он. — Виноделие считается запрещенным, подобно множеству прочих полезных и богобоязненных дел, но черт с ними, со всеми мелкими душонками, законодателями, навозными жуками, да смилуется над ними Христос. — Он налил, приказал: — Возьмите в правую руку и повторяйте за мной. — И они выпили. — Обождите, — сказал Шонни. — За что ж это мы пили?

— За многое, — сказала Беатрис-Джоанна. — За жизнь. За свободу. За море. За нас. За кое-что, о чем я потом расскажу.

— Надо выпить за каждое по стакану, — просиял Шонни. — Славно, что ты с нами, — сказал он.

Шонни был панкельтом, одним из редких выживших представителей Кельтского Союза, которые в добровольном исходе покидали Британские острова и, волна за волной, оседали в Арморике[24] почти сто лет назад. В Шонни смешалось крепкое варево из Мэна, Гламоргана, Шетландии, Эйршира и графства Корк, но он с жаром подчеркивал, что ни о каком смешении рас речь при этом не идет. Фергюс — Моисей Союза — учил, что кельты были единым народом, язык у них един и религия принципиально одна. Он разработал доктрину второго пришествия Мессии, заимствованную из католицизма, кальвинизма, методизма, пресвитерианства: церковь, кирха и капелла — один храм грядущего Господа. Их миссия в мире, где пелагианство фактически было индифферентизмом[25], заключалась в сохранении факела христианства, как некогда перед саксонскими ордами.

— Знаешь, мы молились, — сказал Шонни, наливая дамам еще вина, — хоть тоже нелегально, конечно. Обычно нас в прежние дни оставляли в покое, а теперь работает ихняя дьявольская полиция, шпионит, арестовывает, точь-в-точь как в древние приснопамятные каторжные времена. Пару раз проводили здесь мессу. Отца Шекеля, благослови и спаси Бог беднягу, как-то в собственной лавке забрали очередные придурки с оружием и в губной помаде, — по профессии отец Шекель — торговец семенами, — и увели, никому не известно куда. И вот, — а ведь эти несчастные, помраченные кретины не могут или не желают сообразить, — нам предлагают пожертвовать Государству собственным благом. Всем придется голодать, благослови нас Бог, раз уж мы не молимся о прощении своих богохульных деяний. Прегрешение против света, отрицание жизни. Дела идут так, что, похоже, для всех нас грядет Божий суд. — Он допил кубок сливовицы, причмокнув большими мясистыми губами.

— Все время срезают пайки, — сказала Беатрис-Джоанна. — Почему — не объясняют. На улицах шли демонстрации. В одну попал Тристрам. В тот момент он был пьян. Думаю, его полиция наверняка забрала. Надеюсь, с ним все будет в полном порядке.

— Ну, — сказал Шонни, — я ему никакого реального зла не желаю. Пьяный был? Может, это, в конце концов, и хорошо для него.

— Долго думаешь у нас пробыть? — спросила Мевис.

— Пожалуй, с таким же успехом могу сейчас сказать, — сказала Беатрис-Джоанна. — Надеюсь, это вас не шокирует, и ничего подобного. Я беременна.

— Ох, — сказала Мевис.

— И, — сказала Беатрис-Джоанна, — рада своей беременности. Я хочу ребенка.