Макс Гурин - Гениталии Истины Страница 18

«Как было бы здорово, — думал маленький Ваня, — если бы у меня было такое невидимое оружие, которое бы бесшумно стреляло какими-нибудь маленькими отравленными иголочками и вообще было бы сделано в виде какой-нибудь совершенно безобидной вещи!» В качестве безобидной вещи ему почему-то сразу представилась стеклянная баночка из под валидола, в которой даже лежали для конспирации несколько таблеток. Ваня ярко представил себе, как огромная толстая тётя в чёрных брюках и сиреневой кофте, с маленькой бордовой сумочкой в руках, внезапно хватается за свой толстый бок и с нелепыми гримасами валится замертво на красный ковёр и катится вниз по огромной консерваторской лестнице, сбивая с ног других, таких же толстых и ужасных, тёток и их лысых пузатых спутников. Вокруг немедленно начинается паника. Все начинают кричать и бегать. Ваня же продолжает незаметно постреливать из своего стеклянного пузырька. А люди падают и падают, сбиваясь в мёртвую кучу малу под лестницей. Прибегают милиционеры, ищут убийцу, но никому и в голову не приходит, что весь этот судный кошмар устроил «невинный» шестилетний ребёнок, хлопающий своими чистыми глазками и вертящий в руках маленький стеклянный пузырёк с таблетками. В конце концов, он убивает и милиционеров…

От этих фантазий Ваню отвлекла мама, которой наконец-то всё удалось в дамской комнате. Пока они стояли в очереди в гардероб, его вниманием завладела высокая статная женщина лет тридцати с длинными распущенными рыжими волосами. На ней была чёрная водолазка и клетчатая юбка чуть ниже колен, то есть довольно короткая для конца семидесятых годов. Они с её кавалером уже получили одежду, и рыжая женщина вот-вот должна была снять туфельки, чтобы обуть сапоги.

Полагаю, ни для кого не секрет, что мальчики — это те же игрушечные мужчины, и в том, что маленькое детское сердце сладко затрепетало, и столь же сладко загудел его юный пах, конечно, не было ничего удивтельного. Рыжая уже вынула свою левую ножку из чёрной туфельки, но тут всю красоту загородила какая-то очередная толстая тётка, похожая на Ванину учительницу по фортепиано Ирэну Рудольфовну. Тогда он снова мысленно потрогал в кармане воображаемый пузырёк и подумал о том, что всё-таки иголочки — это не самый лучший вариант. Гораздо полезней и удобней было бы знать какие-нибудь волшебные слова. Ведь тогда достаточно было бы лишь прошептать какой-нибудь «мутабор», и все эти гадкие тётки, во главе с Ольгой Васильевной, исчезли бы раз и навсегда и, более того, в мгновение ока. И вообще, исчезли бы все, и не только из Консерватории, но и повсеместно повсюду! И тогда в фойе остались бы только игрушечный мужчины Ваня и тридцатилетняя красавица Рыжая.

Тогда он сказал бы ещё какое-нибудь волшебное слово, и в следующий миг она предстала бы перед ним, маленьким мальчиком, абсолютно голая, красная от стыда, со сломанной волей к сопротивлению. Ваня привязал бы её к этой банкетке, обшитой бордовым бархатом, и стал бы трогать везде, где ему хочется, а она бы только безысходно, но сладко страдала. Он взял бы её за половой член и делал бы ей «хорошо» до тех пор, пока она не обезумела бы от удовольствия…

Тем временем мама протянула ему шубу.

Этим вечером Ваня долго не мог заснуть и всё подыскивал волшебные слова, чтобы научиться уменьшать Наташу и укладывать её к себе в постель. Он бы запретил ей носить одежду и вообще, от размышлений о том, что стало бы тогда возможно с ней вытворять, у него мутилось в голове. На ночь, уже совсем перед сном, он бы связывал её по рукам и ногам, чтобы она не убежала, и прятал бы под подушку. На мгновение он задумался, как бы она ходила бы у него в туалет, но тут же решил, что заведёт ей ночной горшок.

Когда он наконец уснул, в его комнату вошла Ольга Васильевна и обнаружила на столе рисунок, изображающий огромный зрительный зал, на стенах которого развешаны гигантские портреты Павки Корчагина, Григория Котовского и Гули Королёвой.

29

«Ну вот, теперь ты будешь пупс! — весело воскликнул экстрасенс Эйлер и принялся тереть свои жилистые руки под золотым краном. — ПрОшу, милая пани!» С этими словами он подошёл к своему сложному креслу и развернул его в сторону Хелен.

— Садись-садись, не стесняйся, — продолжал Эйлер ласковым голосом с нарождающейся старческой деребезжинкой, — стесняться надо было в Москве, моя милая. В конце концов, Германия превыше всего!

Хелен не смогла сдержать презрительной улыбки.

— Это хорошо, что ты улыбаешься! — заметил экстрасенс. — Христос тоже на кресте улыбался. Потому и воскрес. Улыбка перед смертью, как реальной, так и символической, — это от бога, детка!

— От какого такого бога? — открыла наконец рот Хелен, и в тот же миг ей туда залетела виртуальная галка в виде интимного воспоминания о Парасольке с ярко выраженным эротическим оперением.

— От бога-отца, разумеется, милая пани. Такая улыбка означает, что человек наконец-то понял, что на самом-то деле он и не жил никогда; что Господь наконец достучался до его мутного, заплывшего самоуверенной глупостью разума. И когда человек дорастает до того, чтобы понять, что он никогда не существовал; не просто делает такое интеллектуальное допущение и глупо хихикает от того, что то, что кажется ему остроумным абсурдом, всё-таки изрядно смахивает на правду, а чувственно постигает это — вот тогда-то и заканчивается бесконечная цепь его иллюзорных перерождений, и он воскресает, чтобы уже не умереть никогда, то есть умирает по-настоящему. И это большое счастье. И не всем дано испытать его когда бы то ни было. Да-да, детка, большинству уготована бездарная Вечная Жизнь без единого шанса стать хоть немного умнее хотя бы в сотой реинкарнации.

Хелен как можно красноречивей скривила левый сектор своего прекрасного ротика, но Эйлер положил на её сарказм один из своих виртуальных членов.

— Да, девочка, — улыбнулся он, конечно, чуть на иной манер, чем Христос на кресте, — у тебя ну, прямо, не ротик, а готовый деликатес!

— Эйлер, я устала. Давайте уже работать! — парировала Хелен. Экстрасенс весело крякнул и сказал: «Ну, садись!».

Хелен медленно и красиво разделась, проникновенно посмотрела ему в самые глазки и попросила сигарету. Эйлер удовлетворил её просьбу и даже погладил девушку по голове.

— У меня только один вопрос, — сказала Хелен, усаживаясь в неприличное кресло, — сколько я буду стоить в своём новом качестве?

— Всё по-честному: ровно десять советских копеек. — ответил экстрасенс. — Для тебя принципиально, где я поставлю знак качества? — спросил он, надевая резиновые перчатки.

— Нет.

— Это хорошо.

— Что хорошо?

— Да всё хорошо, милая пани. Ты не грусти. В конце концов, сколько времени займёт у тебя выполнение задания — совершенно неважно. Ведь, в любом случае, вернёшься ты завтра. А если ты сделаешь всё, как надо, уже в эту пятницу приходи ко мне на вагинофикацию! Пиночет разрешил.

— А почему только в пятницу? — как бы возмутилась Хелен.

— Потому что пятницей, милая пани, управляет Венера. Может, ты ещё спросишь, почему для вагинофикации больше всего подходит день, управляемый Венерой или почему она управляет именно пятницей? — усмехнулся экстрасенс.

— В каком месяце я буду работать? — перевела разговор на другую тему Хелен.

— Ты полетишь в минувший февраль. Запомни, управиться надо до восьмого марта! А в пятницу — милости прошу! Если, конечно, всё пройдёт хорошо. Ну… теперь пора.

Хелен послушно закрыла глаза, и Эйлер принялся выдёргивать волоски из её головы. Согласитесь, что в резиновых перчатках делать это намного удобней.

Когда он выдернул седьмой волосок, девушка впала в гипнотический транс. Когда двенадцатый — перестала дышать. Когда восемнадцатый — у неё остановилось сердце, а когда двадцать седьмой — Хелен окончательно умерла в прежнем качестве. На тридцать третьем волоске в правом кармане Эйлерова халата что-то зашевелилось. Когда же он вырвал из головы свежеумершей Фортуны шестьдесят первую рыжую волосинку, оттуда вывалился телесного цвета пластмассовый пупс…

Эйлер снял перчатки, утёр рукавом пот со своего уже почти морщинистого лба и боязливо погладил нижнюю губу Хелен. «Да уж! И ведь действительно же прямо конфетка!» — подумал он и, протиснув палец между зубами девушки, потрогал её язык. Язык был ещё тёплый и скользкий от ещё не подсохшей слюны.

Эйлер неопределённо взглянул в пространство, и вдруг лицо его озарилось дикой улыбкой, свидетельствующей о внутреннем упоении греховностью своего внезапного желания. Экстрасенс отошёл на несколько шагов от кресла, не отрывая взгляда от временно мёртвой Хелен. Ровно четыре мгновения в нём продолжалась кровавая битва мотивов. На пятой секунде он бросился на Фортуну и… съел её рот.

30

Ну, конечно, в Мишутке жил не один Мишутка. Сосчитать сколько их было там в точности — бессмысленно даже пытаться! Дохлый номер. Порядковый то бишь. То бишь невычислим, потому что невычленим. Неделимым Мишутка был, но не так чтоб уж прямо единым.